Дипломаты

66

Сумерки, что сизый мартовский сбег, будто завалили Патрокла, лишили глаз и слуха.

– Патрокл, милый Патрокл… посмотри, какое чудо принесли наши гости! И вы взгляните. Агнесса Ксаверьевна! Сильный и добрый зверек! Кажется, мангуста!

Это Елена. Она мчится из гостиной через весь дом, и в шкафу звенит посуда. Илья нащупывает прохладную костяшку выключателя, поворачивает – неудобно, если Елена их застанет сидящими вот так, в темноте.

– Я прошу вас, такое чудо!

Сейчас улыбаются и Агнесса Ксаверьевна с Ильей Алексеевичем, в улыбке и умиление наивной восторженностью Елены, и сомнение – идти или нет смотреть чудо? Но Елена решает за них, она хватает Агнессу Ксаверьевну за рукав и увлекает в гостиную.

Илья выключает свет и возвращается на софу. Он сидит в темноте, доверив всего себя думам о Егорке. Из гостиной доносится смех и голос Агнессы, в темноте он особенно отчетлив:

– О, да как же мы красивы! А как зовут нас? Какой мы породы? Кто мы такие?

Потом неожиданно наступает тишина. Минута тишины. Большая минута тишины. Открылась дверь – Агнесса. Она вошла едва слышно.

– Как этот военный проник к вам в дом? – спросила она. – Каким образом?

Он молчит. Все, что смутно роилось в нем все эти дни, что мучило и давило, сейчас вдруг поднялось и встревожило.

– Он тебе известен?

Прошла вечность, прежде чем она разомкнула уста.

– Он был, когда забирали Поливанова, – сказала она. – Его нельзя не запомнить – молодые седины.

За полночь, проводив Агнессу Ксаверьевну, старший Репнин вернулся на Черную речку. Дом спал, только Елена бодрствовала.

– Входи, Патрокл, – сказала Елена, заслышав шаги рядом с дверью.

Но Илья не вошел – в конце концов дверь не мешала произнести то, что он хотел произнести.

– Это твой Кокорев был с обыском у Агнессы Ксаверьевны и увез на Шпалерную Поливанова, – сказал старший Репнин.

Он слышал, как Елена вздохнула и медленно захлопнула книгу.

– Ну и что ж… – сказала она.

Он выдержал паузу.

– Я говорю, твой Кокорев – чекист.

Он видел, как задрожало в комнате пламя свечи.

– Это все, что ты хотел сказать?

Илья Алексеевич едва достиг своей комнаты, когда в столовой застучали частые, быстро удаляющиеся шаги Елены и хлопнула входная дверь.

Старший Репнин выбежал во двор, отодвинув тяжелый деревянный засов ворот – путь через дом к парадной двери был бы длиннее, – выглянул на улицу. Ему почудилось, что он приметил Елену, перебегающую дорогу; потом ее тень на дороге – видно, над ее головой ветер тряс фонарь, – длинная и печальная, вздрогнула.

– Ленушка… Елена!

Налетел ветер и медленно растер голос на голых камнях вместе со скупой пригоршней снега.

Илья стоял у распахнутых ворот без пальто, в ночных туфлях, простоволосый, всматриваясь в дальний конец улицы, туда, где ветер грозил пустым кулаком уличного фонаря невысокому питерскому небу. Вот она беда, что уже пошла в атаку на дом Репниных!

А в сознании Елены жили слова Патрокла. Надо было очень хорошо знать Елену, чтобы обратиться к этим словам. Всю дорогу, пока она мчалась в тот конец города, ее знобило, на сердце наплывали тоскливые туманы и было непередаваемо горько, что Патрокл мог подумать о Кокореве так худо, что семейный праздник, начатый светло, закончился так нескладно, что было, наконец, что-то зловещее даже в облике мангусты, которая сейчас бегает по дому, тупая и юркая, похожая на ящерицу.

Елена была у дома Кокорева, когда уже рассвело. Она безбоязненно позвонила, но на звонок не отозвались. Только теперь Елена вспомнила, что мать Василия накануне уехала в Кувшиново за мукой и пробудет там дня два. Она позвонила еще и еще – нет ответа. Быть может. Василий ушел от Репниных в Смольный, а возможно, так уснул, что ничего сейчас не слышал. Она набралась терпения и позвонила в третий раз, позвонила настойчиво – в доме было тихо. Она уже пошла прочь, бесконечно усталая и сникшая, когда услышала, как открылась дверь.

В дверях стоял Василий. В шинели, без сапог, белый вихор вздыблен, но в глазах нет сна – видно, беспокойство уже перекинулось от Елены к нему.

– Что ты так?

То ли взгляд ее был грозен, то ли он вдруг застеснялся своего вида – Василий отпрянул, и Елена вошла в дом.

Он принялся целовать холодные руки, но она отстранила его.

– Я очень озябла, дай мне чего-нибудь горячего.

А потом они сидели в его комнате над пылающим чаем, и она говорила, не глядя на него:

– Сейчас согреюсь и все скажу, только согреюсь.

Она как-то потемнела и ожесточилась за эту ночь, кожа лица стала серой. Она пила чай, не отнимая стакана ото рта, торопясь допить.

Он уже почуял недоброе и зло ощетинился. Этот жест, которым она отстранила его, был откровенно неприязненным.

Она вздохнула, как вздыхает человек, который собрался говорить, а потом вдруг раздумал.

– Я очень верю в тебя и тебе, Василий, – наконец произнесла она без запинки. «Так гладко можно говорить, – мелькнуло у него, – если ты все это обдумал». – Скажи мне все напрямик, как бы ни было тяжко, напрямик скажи, – повторила она, а он вновь подумал: «Видно, всю дорогу от Черной речки до Леонтьевского она твердила эти слова, иначе не произнесла бы их так храбро».

Она допила чай, но не отняла рук от стакана – все еще было зябко.

– Верно говорят, ты не просто красный, а тайный агент красных? – спросила она и впервые взглянула ему в глаза.

Кокорев улыбнулся – не случайно ему померещилось в этой встрече недоброе.

– Верно, агент, – сказал он и протянул к ней руку.

– Ты не тронь меня, – сказала она, отводя руку. – И ходил с обыском к Поливановым? – Она недобро взглянула на него.

– Это каким Поливановым… на Моховой? Разумеется, ходил и арестовал сундук с золотом, – пояснил он, улыбаясь.

– И не только сундук с золотом, но и самого Поливанова, так? – спросила она.

– Арестовал Поливанова, – сказал он и неожиданно для себя заметил, как слезы застилают ее глаза.

– Как ты мог это?

Она плакала, охватив голову руками, и чудесные волосы точно расплескались.

– Елена, послушай… – устремился он к ней. Ему было и смешно и больно. – Только послушай и поймешь меня, – говорил он и, дотянувшись ладонями, вдруг ощутил желобок на спине, и ему стало жаль ее. – Я верю, ты поймешь меня, – сказал он, но Елена вдруг привстала.