Директива Джэнсона

Подойдя к одному из пленных, Бевик достал длинный нож и принялся перерезать веревки, которыми были привязаны к туловищу его руки.

– Пусть им будет поудобнее, – объяснил Демарест.

Вскоре стало очевидно, что Бевиком движут вовсе не соображения удобства. Достав нейлоновый шнур, заместитель командира затянул крепкие узлы на запястьях и щиколотках пленных и закинул его через центральные брусья хижин. Вьетнамцы оказались распяты, растянуты тугими веревками. Они были совершенно беспомощны и понимали это. Сознание собственной беспомощности должно было оказать психологический эффект.

В желудке у Джэнсона заклекотало.

– Сэр… – начал было он.

– Молчи, – оборвал его Демарест. – Просто смотри. Смотри и учись. Все как в старинном правиле: сначала смотри, как делают другие, потом делай сам и, наконец, учи других.

Он приблизился к ближайшему пленному, молодому вьетнамцу, распростертому на земле, и ласково провел ладонью по его щеке.

– Tоi men ban. – Похлопав себя по груди, он повторил по-английски: – Ты мне нравишься.

Вьетнамцы не могли оправиться от потрясения.

– Вы говорите по-английски? Если не говорите, это неважно, потому что я говорю по-вьетнамски.

Первый вьетнамец наконец ответил натянутым голосом:

– Да.

Демарест вознаградил его улыбкой.

– Я так и думал. – Он провел указательным пальцем по лбу вьетнамца, по его носу и остановился на губах. – Вы мне нравитесь. В вашем народе я черпаю вдохновение. Потому что вы искренне убеждены в правоте своего дела. Для меня это имеет очень большое значение. У вас есть свои идеалы, и вы будете сражаться до конца. Как ты думаешь, сколько nguoi My ты убил? Сколько американцев на твоем счету?

– Мы не убивать! – выпалил второй пленный.

– Конечно, потому что вы крестьяне, да? – голос Демареста был обильно подслащен медом.

– Мы крестьян.

– И никакие вы не вьетконговцы, правда? Простые, честные, трудолюбивые рыбаки, правильно?

– Dung. Да.

– Но вы же только что сказали, что вы крестьяне?

Пленники смутились.

– Не вьетконг, – с мольбой произнес первый.

– Разве это не твой боевой товарищ? – спросил Демарест, указывая на второго связанного вьетнамца.

– Нет, просто друг.

– А, так, значит, это твой друг.

– Да.

– Ты ему нравишься. Вы помогаете друг другу.

– Помогать друг другу.

– Вам пришлось много страдать, не так ли?

– Страдать много-много.

– Как и нашему спасителю, Иисусу Христу. Ты знаешь, что он умер за наши прегрешения? Ты хочешь узнать, как он умер? Да? Но почему же ты не сказал об этом? Давай я тебе сейчас расскажу. Нет, лучше я тебе покажу.

– Пожалуйста. – Это слово прозвучало как «позалуста».

Демарест повернулся к Бевику.

– Бевик, очень невежливо оставлять этих несчастных парней на земле.

Бевик кивнул, и на его деревянном лице заиграла зловещая усмешка. Повернув деревянный шест, он туже натянул шпагат. Пленные оторвались от земли, повиснув всей тяжестью своих тел на веревках, туго стянувших запястья и щиколотки. Оба вьетнамца застонали.

– Xin loi, – мягко произнес Демарест. – Сожалею.

Им было очень больно, их члены были растянуты до предела, руки вырывались из суставов. Дышать в таком положении было невыносимо трудно; для этого требовалось выгибать грудь и подбирать диафрагму – но такое движение еще больше увеличивало нагрузку на внутренние органы.

Джэнсон вспыхнул.

– Сэр, – резко воскликнул он, – можно вас на пару слов? С глазу на глаз, сэр?

Демарест не спеша подошел к нему.

– Тебе потребуется какое-то время, чтобы привыкнуть к этому, – тихо промолвил он. – Но я не позволю тебе вмешиваться.

– Вы же пытаете пленных, – сжав зубы, произнес Джэнсон.

– Ты считаешь, это пытка? – с отвращением покачал головой Демарест. – Лейтенант первого класса Бевик, лейтенанту второго класса Джэнсону стало не по себе. Ради его же собственного блага приказываю сдерживать его – если потребуется, любыми средствами. Приказ понятен?

– Так точно, сэр, – ухмыльнулся Бевик, направляя свой пистолет Джэнсону в голову.

Подойдя к джипу, Демарест включил магнитофон. Из крошечных динамиков полилась хоральная музыка.

– Хильдегарда фон Бинген, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Жила в двенадцатом веке, провела почти всю свою жизнь в монастыре, который сама же и основала. Однажды, когда ей было сорок два года, она увидела явление Господа, после чего стала величайшим композитором своего времени. Хильдегарда начинала творить только после того, как страдала от невыносимой боли – она называла это бичом Божьим. Ибо только когда боль доводила ее до галлюцинаций, к ней приходило вдохновение – антифоны, григорианские напевы и классические хоралы. Боль пробуждала в святой Хильдегарде жажду творчества.

Демарест подошел ко второму вьетнамцу, покрывшемуся испариной. Дыхание пленного вырывалось сдавленными хрипами, словно у умирающего животного.

– А я думал, это тебя успокоит, – сказал Демарест.

Он задумчиво вслушался в аккорды григорианского напева.

Sanctos es unguendopericulose fractos!Sanctus es tergendofetida vulnera! [36]

Он встал над вторым пленным.

– Смотри мне в глаза.

Достав из ножен на поясе небольшой нож, Демарест сделал небольшой разрез на груди вьетнамца. Кожа и ткани сразу же разошлись в стороны, растянутые веревками.

36

Блажен ты, умащивающийсмертельные раны!Блажен ты, осушающийгноящуюся язву!(лат.)

– Боль и тебя заставит петь.

Пленный громко вскрикнул.

– А вот это уже пытка, – окликнул Джэнсона Демарест. – Что ты хочешь от меня услышать? Что мне так же больно, как этому несчастному? – Он снова повернулся к кричащему вьетнамцу. – Ты думаешь, отказываясь отвечать мне, ты станешь героем своего народа? И не надейся. Даже если ты будешь вести себя геройски, я позабочусь о том, чтобы об этом никто не узнал. Твое мужество будет растрачено впустую. Видишь ли, я очень плохой человек. Вы считаете всех американцев мягкотелыми. Вы уверены, что вам удастся выкурить нас отсюда измором. Вы надеетесь, что мы запутаемся в наших глупых бюрократических ограничениях, подобно тому, как гигант запутывается в собственных шнурках. Но вы думаете так потому, что еще не встречались с Аланом Демарестом. Из всех форм обмана и лжи, сотворенных сатаной, самая изощренная состоит в том, чтобы убедить человека, будто его не существует. Смотри мне в глаза, мой друг рыбак, потому что я существую. Я такой же рыбак, как ты. Ловец человеческих душ.

Алан Демарест сошел с ума. Нет, хуже. Он был в здравом рассудке; он полностью отдавал себе отчет в своих действиях и в тех последствиях, к которым они приведут. При этом он был полностью лишен даже зачатков совести. Он был чудовищем. Ярким, харизматичным чудовищем.

– Смотри мне в глаза, – произнес нараспев Демарест, склоняясь к самому лицу вьетнамца, искаженному в невыносимых муках. – Кто ваш осведомитель в КВПВ? С кем из чиновников Южного Вьетнама вы связаны?

– Я крестьян! – жалобно всхлипнул вьетнамец, дыша с трудом. Его глаза стали красными, на щеках блестели капли пота. – Не вьетконг!