Диско 2000

— Последняя строчка была из «Джанки», — сказал Тревор, после чего Билл испарился вместе с игрушечным телевизором, и мы очутились на мягком ковре перед окном, наши тела сплелись, синхронно пульсируя всеми нервами. Я обхватил его ягодицы и он еще глубже вошел в меня, мы кончили одновременно, и почувствовали это, ощутив каждую йоту, каждую клетку протекающего между нами напряжения, и это было так мощно, что, я думаю, мы потеряли сознание.

Нас разбудили раскаты грома. Мы чувствовали, как они отдаются вибрацией в наших костях. Небо над публичными домами расцвело мириадами разноцветных огней. Фейерверк. Полночь.

Мы стянули покрывало с кровати и, закутавшись в него, устроились перед окном, чтобы наблюдать шоу. Огни фейерверка — пурпурные, зеленые, золотые, огни цвета масленицы, вызывали во мне тоску по дому. Тревор посмотрел на меня, точнее в меня, в своей обычной манере, только на этот раз в его взгляде присутствовало нечто большее. На мгновение я почувствовал, обрывки ауры, смыкающиеся вокруг нас, соединяющие нас, серо-голубые, пронизанные электричеством.

— Огни цвета Масленицы.

Я улыбнулся и теснее прижался к нему.

НЕ больше, чем через полчаса вернулся Франц, один, но в хорошем настроении. Он опять приветствовал нас своим «Я рожден убиваать и любиить», чтобы не дай бог не забыли, но мы чувствовали себя достаточно свободно, чтобы высвободить наши липкие тела из покрывала и начать одеваться прямо перед ним. Он оказался добрей, чем мы ожидали.

— Ну как, видел самолеты, падающие с небес?

— Нет, только кассира, он не смог мне выбить «Доктора Пеппера», потому что его аппарат вышел из строя.

Меня в этой фразе удивило только одно: «Франц, ты пьешь Доктор Пеппер»?

Он пожал плечами, но не злобно, а скорее, виновато. «Был у меня один приятель из Техаса. Все мои друзья уезжают, а мне остаются только дурные привычки».

Нас с Тревором пронзила острая грусть. Неужели Франц был одинок? Мы и подумать об этом не могли. Эта мысль нас серьезно расстраивала, — и мы, совершенно не преднамеренно, ответили ему хором словами песни Битлз, которая вот уже несколько часов крутилась у нас в голове: «Can't buy me looo-love, nonono, NO…»

— О, да, — отозвался Франц, — многие проститутки повесили на своих окнах таблички: «Только сегодня. Кредитные карты не принимаются».

— Я их не осуждаю, — ответил я.

Чарли Холл Петля тысячелетия

Я вижу его, хотя глаз еще не уловил очертаний. Словно вспышка света, обжигающая сетчатку, его расплывчатый силуэт возникает в поле моего зрения, когда наш фургончик проносится мимо деревьев.

Это одинокие шотландские сосны, затерянные в пустыне Северной Австралии. Наверное, какой-то чудак-поселенец оставил их после себя, задыхаясь и хрипя, жадно глотая последние капли воздуха и бросая горсть несбывшейся надежды на красный песок — печальное напоминание об обещании, данном родным («Ну, если уж ты собрался навсегда покинуть Охтерардер, так возьми с собой хоть кусочек нашей славной Шотландии!») А может, перелетная птица обронила зернышки. Как-то они все же попали сюда, пустили корни и прижились. Знаю только, что вот они, здесь — наши единственные свидетели, нестареющие и загадочные. Таинственные деревья, роняющие на песок лоскуты черно-зеленых теней и внемлющие скрипу колеса времени.

Сам не знаю, почему меня вдруг охватывает волнение, когда из кроны выпархивает стая белых какаду. Что-то щемящее закрадывается в сердце, какая-то непонятная тоска, зов далекого голоса. Я перевожу взгляд на свои заскорузлые и грязные от долгого пути ноги, на педали и замечаю возле ручки акселератора выцветший голубой значок. Не читая, я знаю, что на нем написано «Добро пожаловать в двадцать первый век». Я снова смотрю на красную дорогу, я знаю — ты уже ждешь: сардоническая улыбка, поднятый большой палец, торчащий в раскаленном воздухе. Я чувствую, как меня охватывает дрожь, но ничто уже не в силах сбить нас с пути, который ведет прямо в лапы к тебе и твоей ухмылочке. Ты даже и не глядишь на дорогу, ты уставился прямо на расплавленное солнце, утоляя жажду безумным потоком его лучей. Я понимаю, что нельзя останавливаться, но все мы уже в западне. Я переглядываюсь с Тецом, внезапная струя воздуха с шипением врывается в приоткрытые окна и высвистывает не поддающееся расшифровке слово. Мы ерзаем на своих местах, Тец улыбается в лучах утреннего солнца, а я на какую-то долю секунды, на одно лишь неуловимое мгновение вижу перед собой замыкающийся круг петли.

В Непале я опять начал видеть пауков, в Пакистане купил пистолет, а в Малайзии у меня кончились патроны. Все наши действия по пути сюда — это морок, череда недоразумений.

У нас с Тецуо был план — проехаться на фургончике от Лондона до Сторожевой горы в заливе Байрона, что является крайней точкой Восточной Австралии, и встретить там рассвет 2000 года. Мы должны были провести там дискотеку и решили проделать наш путь на машине. Мы связались с ребятами из самых крутых клубов Европы, Скандинавии, России, прибрежных курортных городков Юго-Восточной Азии и составили график наших выступлений по всему маршруту. Дорога наша петляла и извивалась по континентам из конца в конец, но мы дали слово охватить всю землю, заткнуть за пояс все эти клубы и дискотеки и завершить наш последний тур большой рэйв-тусовкой на Сторожевой горе на рассвете 2000 года. План завершался небольшой остановкой в дождевых лесах залива Байрона, где мы собирались слегка расслабиться и поторчать.

Тец подумывал вернуться к себе в Японию, где мы с ним и познакомились, назад к своим друзьям и родным. А я был готов начать новую жизнь. Никаких дел в Англии у меня не оставалось, можно было начинать все сначала, и новое тысячелетие, мысль о котором лихорадила все человечество, подходило для этого как нельзя лучше. Отличный момент, чтобы красиво и бесповоротно уйти, так чтобы это не расценивалось, как бегство. К тому же, это было вполне в духе ветреной, беспорядочной, бродячей жизни ди-джея.

Как я уже говорил, с Тецуо мы познакомились на турне в Японии. Во время шоу в «Ликвид Румз» полетели кондиционеры. Тысяча помешанных на техно японских тинейджеров разделись до нижнего белья, как на их месте поступили бы и английские рейверы. Изможденные танцами, они засыпали прямо на мусорных бачках, в то время как другие еще продолжали дергаться и извиваться в такт музыке, а в кондиционерах скрипел и трещал сухой воздух. В этом-то кошмарном чаду ночного клуба на седьмом этаже в диско-квартале в Токио мы и столкнулись лбами в прямом смысле слова, когда одновременно склонились над коробкой с дисками. Тецуо был в тот вечер в одной программе со мной, он неплохо говорил по-английски, и вскоре мы подружились. Пару месяцев спустя он позвонил мне из Хитроу и появился у меня со своими дисками и студийным оборудованием, да так и остался. Мысль о путешествии пришла мне в голову, когда я однажды возвращался из Мельбурна, еще не излечившись от страха перед цунами, отчаявшись порвать с неумолимой круговертью аэропортов и курсов валют, как старый ковбой, который не в силах отказаться от своих шестизарядных кольтов, который, безнадежно отстав от жизни, отчаянно держится за свое.

Мы проехали всю Европу, фургончик мчал как новый. Мы устраивали дискотеки, купались в дружеских объятиях и принимали их за чистую монету, вглядывались в лица, пожимали руки, соприкасались с телами, а потом исчезали, оставляя за собой лишь отголосок своей славы. Не раз мы подумывали остаться, взвешивая все за и против наших пристрастий (и любви своих неверных поклонников), словно горсть обкатанных камешков на морском берегу перед тем, как выбросить их в море. В горле стоял ком, образы наши таяли и исчезали. А наши поклонники толпились на берегу, глядя на нас, улыбаясь и махая руками. Постепенно они скрывались из виду, а мы продолжали тихо скользить по темной холодной поверхности воды, вновь и вновь пытаясь добраться до самой сути.

Основные трассы континентов везде были загружены, порой нас охватывала настоящая паника, чувство это всплывало откуда-то из самых глубин, как шероховатая спина древнего кита. Машины и автобусы стали наполняться беженцами, после того, как солидные цивилизации и культуры поддались охмуряющему шепоту мистиков, претендующих на пророчества — тех, кого сначала не воспринимали всерьез, считая чудаками с навязчивыми идеями, маньяками, одержимыми тайнами старинных рукописей и толкованием древних святых манускриптов. Слухи и всякие пророчества разрастались до размеров эпидемий. Яркие огни в небе, мистические предзнаменования и знаки, случайное слово, слетевшее с губ за стойкой бара — все это могло появиться на следующий день на первых полосах газет. Правительства и когда-то всемогущие СМИ оказались слишком нерасторопными и закостенелыми, чтобы сдерживать распространение этих бессмысленных и абсолютно алогичных идейных вирусов. Возникали новые субкультуры, наставляющие и направляющие своих приверженцев. Они не шли ни на какие компромиссы и тупо гнули свою линию. Страны погружались в состояние летаргической анархии, а люди сами решали за себя, куда им идти и постепенно разбивались на тысячи отдельных мини-государств. Не то, чтобы это выглядело так радикально, никто, конечно, не размахивал флагом на улицах и не городил баррикад. Просто после работы каждый садился перед своим компьютером, чтобы проверить последние сообщения электронной почты, закрываясь, словно в чулане, в своих ограниченных, запуганных и косных мирах. Всюду были недомолвки, шепотки, тайные послания и знаки, которые отделяли одних людей от других. Не было уже никакой общей цели, никаких причин повиноваться, бояться, к чему-либо стремиться. Общество стало загнивать.