Дитте - дитя человеческое

— Просто забыл! Разве упомнишь все!

Дитте начала было расспрашивать его, но тут слуховое окно на мельнице распахнулось.

— Ага! — сказала она и вскочила. — Теперь ты побудь тут и присмотри за скотиной, пока я сбегаю домой поесть. Тогда мне не придется гонять ее взад и вперед.

Кристиан смотрел на сестру, совершенно ошеломленный.

— А разве мне нельзя с тобой? — спросил он, чуть не плача.

— Ни за что! А то подумают, что ты голоден и пришел, чтобы тебя покормили.

. — Да я же в самом деле голоден!

Кристиан меньше всего был расположен теперь соблюдать приличия.

. — Очень может быть, но этого нельзя показывать, — решительно ответила Дитте. — Но если ты будешь умником, я потороплюсь и уж припрячу для тебя чего-нибудь в карман.

Кристиан покорился. Растянулся на животе и засунул кулак в рот, чтобы заглушить голод, с которым прямо сладу не стало, когда разговор зашел о еде. А Дитте бегом пустилась домой.

Карен сама выходила открывать окошко и, увидев, как девчонка пустилась бежать — без стада, стала дожидаться ее во дворе.

— Что с тобой сегодня? — резко спросила хозяйка. — Взбесилась ты, что ли? Или уж так изголодалась, что не могла даже коров пригнать?

Дитте вся вспыхнула.

— Мой брат остался там, — сказала она. — Я и подумала, что не нужно…

— А он, пожалуй, так создан, что и есть не хочет? Или у вас дома такое изобилие, что вы носите еду с собой?.. Ну, что же, приходится, видно, помириться, что моим хлебом-солью брезгуют.

«Он может потерпеть, пока вернется домой», — хотела было сказать Дитте, да вместо того разревелась. Ей и так было тяжело соблюдать приличие, ведь она знала аппетит Кристиана и знала, как трудно ему поститься подолгу. А тут еще она задела хозяйку за самое больное место.

Вот к чему привели все старания показаться благовоспитанной!

— Он страшно голоден! — прорыдала она.

— А зачем все-таки надо было ломаться, дурачье вы этакое! Еще бы, это ведь по-благородному — не признаться прямо, что голоден… Нищенское благородство!..

Карен ругалась всю дорогу.

Но в душе у нее зла не было. Дитте освободили сегодня от обычных работ и сразу после обеда отпустили к брату с корзинкой, солидно набитой съестным.

— Если не доест, пусть возьмет с собой, — сказала Карен. — Небось, не очень-то жирно едят у вас дома.

Карен не была чувствительной и в первый раз проявила участие к семье Дитте. Вообще она не особенно благоволила к беднякам — кто беден, тот сам виноват в этом. Но как уже говорилось, на еду она не была скупа.

После посещения Кристиана Дитте стала спокойнее. Все ее воображаемые страхи и опасения за домашних развеялись. Она получила привет из родного дома в лице Кристиана с продранными локтями. Он оставался таким же бродягой. Его приход и радовал и огорчал Дитте. С одной стороны, ее тревожила его страсть к бродяжничеству, а с другой — Дитте в глубине души таила надежду, что эта страсть опять скоро пригонит его к ней.

V В ГОСТЯХ У СВОИХ

Из всех обитателей Хутора на Холмах серьезно относился к Дитте сын хозяйки. Остальные лишь подсмеивались над нею. Бывало, пожалуется она после утомительной работы, что у нее спина заболела, хозяйка только скажет:

— Спина? Да у тебя один хребет.

Так же относились к Дитте другие, — эксплуатировать ее они умели, но нисколько с ней не считались. Сине еще немножко жалела ее и щадила, как ребенка, но Дитте больше всего хотелось, чтобы с нею обращались, как со взрослою.

Другое дело Карл. Ему исполнилось всего семнадцать лет, и он был такой тощий, длинный и постный, как страстная пятница. Ноги он волочил, словно они были свинцом налитые, и вообще вид у него был такой, как будто он уже испытал сердечное горе. Дитте понимала, что ему не легко живется, но не ходить же из-за этого точно приговоренному к казни! И ей самой приходилось круто, — не всегда-то сумеешь быть тише воды, ниже травы, — но голову она все-таки не вешала.

Ужасно забавно было смотреть, как Карл, погруженный в свои мысли, идет по дороге, ни на что не обращая внимания. Дитте постоянно старалась попадаться ему на глаза, дразнила и задирала, как только могла. Встретит его, бывало, когда несет ведро с водой, и непременно прольет ему на ноги, будто нечаянно, а когда ей приходилось стелить ему постель, он всегда мог ожидать чего-нибудь неладного: либо кровать провалится под ним, либо Дитте напустит в постель каких-нибудь букашек, так что ему не уснуть от зуда и приходится вставать ночью, встряхивать простыни.

Дитте нашла человека, на котором, при всем своем добродушии, могла отыграться за все, что сама терпела, и широко пользовалась этой возможностью. Карл мирился с ее выходками, вел себя так, как будто не замечал ничего, и относился к Дитте всегда одинаково. Сама Дитте не осудила бы его, если бы он вышел разок из себя и дал ей тумака. Но самое большее, на что он был способен, это строить страдальческие гримасы.

Двое других сыновей Карен редко появлялись дома. Дитте только раз видела одного из них — учителя. Агроном же ни разу не заглянул к матери за все лето.

Учитель пришел однажды уже перед самой осенью. Было это в субботу днем, и когда Дитте пригнала свое стадо, он как раз стоял во дворе с непокрытой головой, такой стройный и веселый с виду, — совсем непохожий на всех остальных. По царившему на хуторе настроению чувствовалось, что они с матерью уже успели повздорить. Учитель стоял и смотрел на море, как будто весь поглощенный этим зрелищем. Мать ходила по двору взад и вперед, возилась с кадками и ведрами у колодца и вызывающе поглядывала на сына. Когда кто-нибудь проходил поблизости, она приставляла ладонь к глазам и передразнивала созерцательную позу сына. Но он как будто и не замечал этого.

— Ну? Высмотрел что-нибудь? Пожалуй, расскажешь нам, что они там в Швеции готовят сегодня к обеду? — услышала Дитте вопрос своей хозяйки.

— Швеция не в той стороне, мать, — ответил он, смеясь. — Надо тебе обернуться в другую.

— Вот как?.. Вишь ты, какой умный! Но чего же ты туда уставился?

— По-моему, море сверкает сегодня как-то особенно празднично! — сказал он задорно. — Ни из одного хутора нет такого чудесного вида! Жаль только, что здесь это никому не нужно! — И учитель расхохотался.

— Сверкает, говоришь? — Она подошла к нему вплотную и стала глядеть с его места с самым наивным, доверчивым видом. — И впрямь… сама теперь вижу — сверкает, прости господи, как моча при лунном свете. Вот так прелесть, господи помилуй нас! — Она хлопнула себя по бедрам. — И как это они не додумались — отцы наши — поставить усадьбу на самом море? Тогда ни есть, ни пить не захотел бы — все бы смотрел да смотрел на море. Но не пойти ли нам все-таки закусить? Не все ведь могут быть сыты одним видом этой дурацкой воды!