Дитте - дитя человеческое

Травы в этом году уродились хорошие, и скотина за лето отъелась, шерсть у нее залоснилась, и жирку прибавилось. Теперь ей предстояло этим жирком и пробавляться. Хозяйство на Хуторе на Холмах велось по-старинному, и каждое время года приносило свои заботы. Прикорму для скотины никогда не покупалось, а сена в этом году запасли маловато, как ни хороши были травы. Карен проявляла в это лето необыкновенное равнодушие к хозяйству, а сын был слишком молод и слаб, чтобы взять его в свои руки.

Теперь Дитте стало труднее. Если не считать вывозки навоза и другой черной работы, которую выполнял хозяйский сын, весь уход за скотиной лег на нее, и, кроме того, она должна была во всем и всем помогать, если у нее хватало времени. Но она радовалась такой перемене. Ей необходима была пища для ума, которой не давало ей летнее одиночество на пастбище.

Все лето Дитте напрягала свое воображение, чтобы разобраться в окружающей ее обстановке — в людях и условиях. Но это не так-то легко, когда человек все один да один: слишком мало случаев подметить что-нибудь. Например, богата или бедна Карен Баккегор? Все хуторяне считались богатыми, но тут кое-что противоречило этому мнению; между прочим, и отношение других хуторян. Все крестьяне вообще цепляются друг за дружку, словно гороховые плети; у каждого ведь имеются свои изъяны и прорехи, вот и следовало быть снисходительными друг к другу. Но от Хутора на Холмах все, как по уговору, держались подальше.

И почему у многих в голосе и во взгляде чувствуется страх, когда речь заходит о Карен Баккегор? Неужели причиной этому только странная смерть ее мужа? И почему самое Дитте дрожь пробирает в присутствии хозяйки? Ведь бояться ее она по-настоящему не боится. Ага! Это, верно, из-за бьющего в нос неприятного запаха. Но откуда этот запах?

И прежде всего Дитте хотелось знать, какие отношения у хозяйки с дядей Йоханнесом? Это было все-таки самое интересное, и Дитте постоянно зорко приглядывалась к ним. Долгое время она не могла заметить ничего подозрительного. Но вскоре после того, как скотина была поставлена в хлев, дядя появился опять. Как-то раз они с хозяйкой вдруг вынырнули из полумрака хлева и пошли вместе осматривать коров. Он должен был высказать свое мнение о каждой. По поведению Карен и дяди можно было догадаться, что они виделись после того, как он приезжал на хутор, и что вообще они ближе друг к другу, чем полагалось знать людям. Стало быть, правда, что они встречаются где-то украдкой? Он кивнул Дитте, но не заговорил с нею, и она поняла, что нечего и напоминать о родстве.

Перед обедом верхний конец стола накрыли скатертью и поставили отдельно прибор для Йоханнеса. Ему подавали жареную грудинку, колбасу и специально для него приготовленные кушанья, и Карен сама угощала его.

Странно было смотреть, как эта рослая, немолодая женщина ухаживала за черномазым молокососом и, как преданный пес, смотрела ему в глаза, стараясь угадать его желания. Сине переглядывалась с поденщиком. Карл сидел, смущенно уткнувшись носом в тарелку. Чувствовалось, что ему было стыдно.

И вдруг он поднял голову и выкинул нечто, совсем на него не похожее.

— Кажется… ты в родстве с Дитте? — спросил он, глядя на Йоханнеса.

Поденщик крякнул:

— Ах, чтоб тебя! — и прищелкнул пальцами, словно обжегся.

Хозяйка ядовито посмотрела на сына и спросила:

— Много хочешь знать, — скоро состаришься.

Но Йоханнес был не таков, чтобы смущаться от подобного пустяка. Он ответил Карлу взглядом в упор в дерзкой усмешкой.

— Да, как будто! Она приемыш моего брата, — сказал он довольно весело.

Дитте вся дрожала, чувствуя, что это было сказано затем, чтобы задеть Йоханнеса. Но, слава богу, на том разговор и кончился.

После обеда Карен с Йоханнесом удалились в чистую горницу, как настоящие влюбленные. Но они престранно вели себя для влюбленных: все время играли в карты и пили кофе с ромом. Карен не выпускала из зубов трубки, той самой, которой она «выкурила жизнь из своего мужа», как говорил поденщик. Йоханнес курил только сигары, будто настоящий барин.

С тех пор он стал бывать часто, и так же часто начала уезжать из дому хозяйка. Лошадьми правила она сама, и все знали, куда она едет. Она встречалась с Йоханнесом и его приятелями в гостиницах окрестных городков и кутила. Положим, Карен и раньше не была смиренницей, но все-таки не выносила своего срама за порог дома. Теперь же, как говорится, она потеряла всякий стыд и дала себе волю.

По старинному обычаю работники и слуги, оставшиеся работать на том же хуторе после истечения срока найма, были свободны в первое же воскресенье после дня найма и увольнения. И вот, в первое ноябрьское воскресенье Сине и Дитте ушли со двора еще утром, когда люди спешили в церковь. Девушкам выплатили жалованье, и они отправились в Фредериксвэрк за покупками; Сине не без труда удалось получить все свои пятьдесят крон сполна. Пришлось ссылаться на то, что она сама должна кому-то такую же сумму в городе.

— Ну, тебе, просто хочется положить их на книжку! — сказала Карен, но все-таки принуждена была выложить денежки.

Пять крон жалованья Дитте — сумма небольшая, и ой выдали их без разговора.

— Для тебя это пока большие деньги! — сказала ей Сине. — Но вот увидишь — надолго ли их тебе хватит. Я помню, как сама получила первые заработанные гроши и как горевала, когда спустила их неведомо куда.

— А ты правда кладешь на книжку? — спросила Дитте, перебрасывая свой узел на другое плечо.

В узелке было белье Дитте, отрез полушерстянки на платье, клочок нечесаной шерсти, рубашка из синей крашенины и пара новых деревянных башмаков.

Сине взяла у нее узел.

— Давай сюда, ты надорвешься! — сказала она. — Уж башмаки-то могла бы не таскать за собой. Тебе все равно придется износить их на работе… Может быть, ты собираешься поставить их дома на комод для украшения?

— Я только хочу показать их малышам, — ответила Дитте и торжественно прибавила: — И отцу тоже.

— Да, ты совсем еще девчонка. А порой кажешься настоящим сосунком.

Дитте снова начала расспрашивать Сине. Неужели она в самом деле служит вместе с девушкой, у которой есть деньги на книжке? Очень важно было убедиться в этом.

— И у нас прежде лежали деньги на книжке, — сказала она.

— Да, наверно, те, что мать твоя… — Сине вдруг осеклась. И, чтобы загладить свой промах, призналась Дитте, что у нее уже целых пятьсот крон на книжке. Двести достались ей по наследству, остальные она сама скопила. А когда у нее будет полная тысяча, она заведет небольшую торговлю сученой пряжей и нитками в каком-нибудь городке.

— И тебе бы следовало откладывать понемногу на книжку, — прибавила Сине. — Даже если совсем по малости, и то скопится что-нибудь. Пригодится тебе на старости лет.

— Нет, я выйду замуж, — сказала Дитте.

Она не хотела оставаться старой девой.

— Если он тебя не одурачит, — изрекла Сине.

— А тебя, стало быть… обманули? — спросила Дитте предпочтя другое выражение.

Сине кивнула.

— Да еще как бессовестно! — воскликнула она, чуть не заплакала.

С тех пор прошло уже несколько лет, а Сине и теперь! еще с трудом удерживалась от слез, вспоминая об этом.