Дитя общины
Шрифт:
Смотрю направо, налево – никого нет. Перекрестился я сперва, чтобы господь мне помог, и стук, стук, стук в окно.
Подождал немного, чуть дыша. Окно тихонько отворилось, и в нем показалась сама госпожа Ленка, протянула красивую голую руку и дала мне ключ.
Я растерялся, не пойму, к чему бы это, а она шепчет:
– Это ключ от коридора, но смотри, иди на цыпочках, в другой комнате сегодня спит свекровь.
Я взял ключ и только раскрыл рот, чтобы ответить, как она уже закрыла окно. Тогда лишь я сообразил, что случилось чудо. Господи, думаю, чего же лучшего желать:
Вошел я себе спокойно во двор, не спеша отпер дверь в коридор, запер ее изнутри, а потом, уже зная, где спальня, направился на цыпочках прямо туда. Едва я вошел в спальню, как госпожа Ленка с кровати шепчет:
«Не зажигай свечу, свекровь заметит. Раздевайся в темноте и ложись!»
Я было задумался, как быть, а потом решил послушаться – разделся в темноте и лег…
Она обняла меня крепко, поцеловала и стала шептать:
«Подумай только, муж привел сегодня свою мать, чтобы она спала со мной, хотя прежде никогда этого не делал. Наверно, думает, она меня стеречь будет. Уж если он сам меня не устерег, эта старушенция и подавно не устережет!»
Я молчу, боюсь рот раскрыть.
«Я тебе потому и написала, чтоб ты попозже пришел. Когда бабка покрепче уснет».
И опять стала целовать и ласкать меня, а я… как вам сказать… я тоже не оставил ее без ласки.
Только когда кончились ласки да поцелуи, она вдруг вспомнила и говорит:
«Что такое, где же твои усы?»
А я тогда был молодой, усов еще не отрастил.
«Не было у меня никаких усов», – отвечаю.
«Как не было, что с тобой, Йован?»
«Меня зовут не Йован».
«Йован!»
«Ей-богу, сударыня, я правду говорю. Меня зовут Риста».
«Йован!» – пискнула она и отодвинулась подальше.
«Нет, не Йован, а Риста!»
Тут она как ошпаренная хватает коробок со спичками, зажигает одну, подносит к моему лицу и, увидев совершенно незнакомого человека, задувает спичку и хочет завизжать, но не может то ли от страха, то ли боясь разбудить свекровь, потом зарывается головой в подушку и начинает плакать.
«Послушай, сударыня, не плачь, сядь лучше, и поговорим», – спокойно убеждаю ее я.
Но она даже головы не поворачивает, плачет.
«Ну, ладно, говорю, хочешь плакать, плачь, а я повернусь и буду себе спать. Утром ты меня попросишь чтобы я ушел, а я не уйду. Мне и здесь хорошо, лучше быть не может».
Бедная женщина сама видит, что так и будет, перестает плакать, поворачивается ко мне и извиняется:
«Простите, пожалуйста, это ошибка».
«Ничего, ничего, говорю, вы меня тоже простите!»
«Пожалуйста. Но я опозорилась, вы посторонний человек…»
«Разве вы ждали мужа, а не постороннего человека?»
«Вы правы, – говорит она едва слышно, – но это мой друг детства. Ах, какой ужас, какой ужас… Скажите, пожалуйста, а с кем я имела честь… кто вы?»
«Видите ли, сударыня, для вас важнее не кто я, а чем я занимаюсь?»
«Чем?»
«Признаюсь вам откровенно, я вор».
Бедная женщина поперхнулась, а потом разразилась слезами и, уткнувшись головой в подушку, дрожала, как раненая лань.
Я позволил ей
немного поплакать, чтобы у нее прошел страх, а потом тихо и спокойно сказал:«Не бойтесь, я человек мирный и добрый, разве что вот деньги люблю».
«У меня нет, нет, нет денег», – пищала она, не отрывая головы от подушки.
«Как нет? Есть у вас деньги. В ящике стола!»
Она вздрогнула.
«Я позову на помощь!»
«Пожалуйста, – любезно соглашаюсь я, – зовите! Придет ваша свекровь, и я признаюсь ей, что вы меня весьма горячо целовали и ласкали. А почему бы мне и не признаться? Признание всегда служит смягчающим обстоятельством».
Увидев, что куда ни кинь, все клин, госпожа Ленка села на постели. Ну, а раз дама сидит, лежать невежливо. Я сел тоже, и так, сидя «неглиже» на кровати, мы продолжали разговор.
«Ладно, говорите, чего вы хотите?» – решительно сказала она.
«Ничего особенного, деньги из ящика стола!»
«Я не могу их вам дать, это значило бы обокрасть собственного мужа».
«Господи, а разве вы только что не обокрали его, пустив меня в постель?»
Она снова расплакалась и, наверно, плакала бы долго, если бы в другой комнате не заворочалась в кровати свекровь. Госпожа Ленка тотчас закрыла мне рот рукой.
«Тсс!»
«Я охотно помолчу, но пора бы уже нам кончить торговаться».
«Тсс!» – снова зашипела она и замерла как мертвая. Замолчал и я, а когда мы решили, что бабка уснула, разговор продолжился.
Госпожа Ленка умоляла и заклинала меня не трогать тех денег, обещала наконец всякий раз, когда мне потребуется, давать двадцать – тридцать динаров.
Сказать вам по совести, я разжалобился и уступил.
«А вы и сегодня дадите мне двадцать – тридцать динаров?» – спросил я.
«Я дам вам пятьдесят».
«Ладно, договорились, и спасибо вам за то, что вы меня так хорошо приняли и угостили».
«Еще один вопрос. Вы честный человек?» – спросила она.
«Что за вопрос, конечно!»
«Умоляю вас, никому и никогда не рассказывайте о том, что случилось, иначе я покончу с собой».
«Вам не придется с собой кончать – вы должны давать мне деньги, когда потребуется. Я никому не расскажу, будьте уверены».
Я оделся, получил пятьдесят динаров и ушел тем же путем, каким пришел. На прощанье она мне сказала:
«Знаете, а вы честный вор!»
«О, вы мне льстите», – ответил я и хотел еще раз ее поцеловать, но она упросила меня не делать этого.
«Хватит, – сказала она. – Сколько можно?»
– Вот так я провел ту ночь, – закончил свою повесть полицейский Риста. – А потом всякий раз, когда мне нужны были деньги, я их получал. Она пробовала переезжать с квартиры на квартиру, но я всегда находил ее.
Только год спустя я потерял ее из виду.
Полицейский Риста замолчал, часы отзвонили ровно полночь. Староста постучал по столу, подзывая сонного кельнера, чтобы расплатиться. Полицейский Риста потянулся и ушел, еще раз пообещав прийти завтра утром и отвести их к адвокату. Староста с лавочником тоже пошли в свой номер, шепотом делясь впечатлениями об удивительном случае, который им только что рассказал Риста.