Диверсанты

В красно-кирпичной, прошлого века казарме экипажа, в эти утренние часы было пустынно, только у тумбочки при входе скучал дневальный из молодых, с висящим на поясе штыком, да еще двое из наряда шаркали влажными машками* по серому бетону пола.

Миновав обширный кубрик с двуярусными, аккуратно заправленными койками, Легостаев ступил в длинный сводчатый коридор, с выходившими туда несколькими дверьми и потянул на себя крайнюю.

За ней была с высоким потолком каптерка, с чисто вымытым в торце окном, по бокам которой на трепмелях висела матросская парадно-выходная форма. Ниже тянулись крашеные деревянные рундуки с личными вещами. Пахло в каптерке одеколоном и немного папиросами.

Спустя несколько минут Юрка вышел оттуда в фасонистой мичманке с рубиновой звездочкой на околыше, приталенной форменке с бледно-синим воротником, и широких, отутюженных клешах, под которыми блестели хромовые ботинки.

– В увольнение? – поинтересовался на выходе дневальный.

– Типа того, – последовал ответ. – Бывай парень.

Дробно процокав подковками каблуков по бетонному маршу лестницы, старшина вышел из казармы и перекурил у обреза* на скамейке. Далее пересек пустынный широкий плац, со старыми липами у ограды, а потом, предъявив вахтенному пропуск, снова вышел через КПП в город.

Лето преобразило Кронштадт.

Из серого и неуютного зимой, продуваемого колючими ветрами Финского залива, теперь, в лучах утреннего солнца, он выглядел ярким и зеленым.

В Петровском парке буйно цвели липы и сирень, по его, серого гранита дорожкам, прогуливались мамаши с колясками.

Откуда-то издалека донесло песню.

Ты, моряк, красивый сам собою,

Тебе от роду двадцать лет.

Полюби меня, моряк, душою.

Что ты скажешь мне в ответ?!

выводил чистый молодой голос.

Потом из-за угла прошлого века дома, на булыжник улицы вывернул флотский строй и дружно грянул

По морям, по волнам,

Нынче здесь, завтра там.

По морям, морям, морям, морям, эх,

Нынче здесь, а завтра там!

– Да, хорошо поют бродяги, – довольно хмыкнул старшина, остановившись в тени акации на тротуаре.

Парни, судя по виду, были курсантами учебного отряда, в синих необмятых робах, тяжелых яловых ботинках, именуемых «гадами» и бескозырках без ленточек. Их они получат, как только примут присягу.

Обдав старшину запахом табака, кожи и гуталина, строй монолитно прошел мимо, а Юрка, проводив его глазами, направился в сторону штаба базы.

Тот находился неподалеку от Якорной площади с высящимся над ней памятником адмиралу Макарову, в четырехэтажном, дореволюционных времени особняке, рядом с которым стояли блестя лаком, две черных эмки, военный грузовик и защитного цвета мотоцикл с коляской.

Взглянув на свои «Кировские» (подарок командования за первое место в базовых соревнованиях), Юрка отметил, что до десяти осталось семнадцать минут, после чего направился к массивным дверям входа.

Поднявшись по ступеням на широкое крыльцо, по бокам которого стояли два гранитных льва с грустными мордами, он потянул на себя надраенную бронзовую поперечину и оказался в высоком прохладном холле, с уходящей к лестничному пролету, бордового цвета ковровой дорожкой.

Справа, на невысокой платформе, у отделанной серым мрамором стены, белело в штативе военно-морское Знамя базы, у которого застыл с винтовкой у ноги часовой, а слева, у противоположной, за стеклянной перегородкой с окошком, восседал дежурный офицер с нарукавной повязкой «РЦЫ». Преисполненный собственного достоинства.

– Ты к кому? – поинтересовался он, когда Юрка подошел к перегородке.

– Мне назначено на десять, – ответил моряк, чувствую холодок волнения в груди. – К командиру базы.

– Фамилия? – поинтересовался дежурный.

– Легостаев. Старшина команды торпедистов со «Щ-317».

Есть такой, – пробежал глазами, лежавший перед ним, рядом с телефоном лейтенант, вслед за чем нажал темневшую на крышке кнопку.

Из двери за его спиной тут же возник конопатый матрос, изобразив строевую стойку.

– Проводи старшину в ленкомнату, – бросил ему офицер, после чего взял трубку зазуммерившего телефона.

Следуя за матросом, Легостаев поднялся на второй этаж и оба пошагали по обшитому темными панелями, широкому коридору.

В него выходил десяток с медными номерками вверху дверей, конопатый остановился у последней.

– Тебе, браток, сюда, – ткнул в нее, пальцем, вслед зачем, поспешил обратно.

Юрка нажал на медную тугую рукоятку, переступил порог и оказался в небольшом зале.

Из трех широких окон в него лился солнечный свет, а за двумя рядами полированных столов, в окружении висящей не стенах наглядной агитации, сидели полтора десятка старшин и краснофлотцев.

Впереди них, под портретами вождей, за таким же, только длиннее, на возвышении, расположился уже знакомый особист, перед которым лежала открытая папка. Капитан-лейтенант, держа в пальцах остро заточенный карандаш, просматривал в ней какие-то бумаги, аудитория сидела молча и взирала.

– Так, это у нас кто? – поднял он на вошедшего глаза.

– Старшина Легостаев! – козырнул Юрка. – Из экипажа капитана 3 ранга Иванова.

– Проходи старшина, – сделал отметку в бумагах особист. – Присаживайся.

Юрка снял мичманку с головы, шагнул к ближайшему пустому месту и опустился на один из стульев.

Потом оглядел лица сидевших сбоку, на соседнем ряде, оказавшиеся знакомыми.

С этими ребятами, в мае, по указанию командования, он проходил медкомиссию в Ленинградском военно-морском госпитале. На нее были представлены двадцать моряков срочной службы. С кораблей, подводных лодок и береговых объектов. Все без исключения спортсмены.

Одного парня Юрка хорошо знал. Как-то познакомились в увольнении, а потом не раз встречались. Его звали Михаил Усатов, он был старшиной группы турбинистов с линкора «Октябрьская революция, стоявшего на кронштадтском рейде.

Кроме всего прочего, у обследуемых проверяли объем легких, помещали в барокамеру и до одурения вертели на центрифуге.

– Не иначе направят для поступления в летные училища, высказывали предположение некоторые.

– Да ладно вам, – возражали другие. – Туда поступают только по личному желанию. Врачи же причин комиссии не объясняли. Говорили, так надо.