Длань Одиночества

Она неосознанно провела ладонью по загрубевшей коже на груди. Никас подошел вплотную. Положил ладонь на ее плечо.

— Мы должны созидать, только и всего.

Максиме сфокусировала на нем взгляд.

— Что?

— Снаружи и внутри себя мы можем сеять и пахать. В цветущих садах нас не найдет Одиночество.

— Ты что поэтом был?

— Журналистом. Иногда, конечно, сочинял кое-что.

Максиме рассмеялась. Никас любовался ее белыми зубами.

— То, что ты сказал, имеет смысл. Но это доступно не всем и не всегда.

— Нам нужно время, чтобы преодолеть это, — взмолился Никас.

— Ну конечно, — зловеще улыбнулась Максиме. — Я дам вам время. Ровно столько, сколько нужно, чтобы моей армии дойти до крепости.

Никас покачал головой и отошел. Он сел на щелястую бочку, стоявшую рядом с мачтой.

— Я вел некоторые записи, — сказал он после долгого молчания. — В голове. Записывал то, что видел, пока меня мотало туда-сюда это странное приключение. Хватит на несколько статей. Мне бы только определиться с названиями. Название — это самое сложное. Подобрать одно или два таких слова, которые будут говорить за тысячу под ними.

Никас пошевелился.

— Макс.

Она стояла спиной к нему, положив руку на старый, обвалившийся местами борт. В разломы захлестывал негатив, иногда оставляя на толстых просмоленных досках какую-нибудь мелкую, скачущую тварь. На его фамильярное сокращение, Максиме никак не отреагировала. Только повела плечом, словно приглашая говорить.

— Как бы ты назвала свое путешествие?

— Одним словом?

— Если такое найдется.

Ответила она почти сразу, словно уже не раз задумывалась над этим.

— Санитатем.

Аркас не удивился.

— Разве это излечение? — спросил он. — Через усекновение головы? Ты была врачом?

— Похоже на то, — Максиме развернулась к нему и села на палубу. — Но я не помню деталей. Иногда мне кажется, что я была военным санитаром. Управляла вертолетом. Я помню, что была в плену. Но это ведь касается только меня. Я бы выдержала, я знаю эту свою черту. Как же я продалась Девелу? Почему сломалась именно тогда, в этой безобидной яме? Голод, жажда? Все это детские выходки палачей. Избиения, насилие? Мое тело может выдержать и тумаки, и оргию с вооруженными обезьянами. Что они сделали? Что они сделали со мной? Где открылась слабина?

— Может быть не с тобой, — предположил Никас.

Странные, пронзительные, слишком пронзительные для человека глаза, режущие как ножи, посмотрели на него.

— Об этом я не думала, — медленно проговорила она. — Да, Ник, через усекновение головы. Так оказалось, что голова — неизлечимый источник всех болезней. Консилиум врачей, состоящий из меня одной, пришел к однозначному решению. Ампутация. Как бы то ни было, я хочу поблагодарить тебя за то, что был со мной.

— Жаль, что недостаточно. Недостаточно, чтобы отговорить.

Она устало улыбнулась.

— Тогда… У реки. Мне было хорошо.

Никас не ожидал, что она затронет это. Он хотел было ответить: «мне тоже». Но вовремя удержался. Это было неуместно.

Опять болтаете, — услышал он далекий голос Цинизма. Надо же, как старые друзья. Как давние любовники. Обсуждаете судьбы мира, словно два демиурга, присевшие у истоков вселенной. Две жалкие погадки, вы кем себя возомнили?! Вы — два контейнера для отходов! Никас, слюнтяй, мякиш гнилой, ты думаешь, что у тебя есть сила? Я — твоя сила! Я не даю тебе умереть! И я доведу тебя до конца! Мы убьем ее и заберем Одиночество. Все должно идти так, как идет, потому что не вы это придумали и не вам пресекать замысел, благодаря которому я могу сражаться и убивать! Ты понял меня?!

— Как скоро ты придешь туда? — спросил Никас.

— У Воли есть какое-то время. Не могу сказать точно. Этот воздушный мешок, в котором остатки позитива еще могут дышать, постоянно колеблется.

— Я постараюсь успеть.

— Ты правда готов забрать его у меня? — Максиме все смотрела, и Никас уже чувствовал: осколки стекла прорезают его насквозь.

— Да, — ответил он.

И взгляд смягчился.

— Похоже, кое-какие каноны сохранились, — протянула Максиме. — Всегда есть смертник, готовый погибнуть за других. Опять эхо единства. Этот пчелиный инстинкт, готовность закрыть собой улей. Какое облегчение для других, кто продолжит в свое удовольствие ползать по сотам, не то что, не вспомнив, а — не узнав никогда, кто их спас.

— О, нет! — воскликнул Никас. — Давай не будем приплетать остальных. Я сделаю это не для них. Ты была права насчет контекста. Я устал. Устал от самого себя. Всю свою сраную жизнь я потратил на то, чтобы доказать, что мне никто не нужен. Ведь откуда возьмутся друзья, если ты постоянно в пути? Откуда возьмется жена? Дети? Я отталкивал всех, кто пытался ко мне приблизиться своим циничным отношением. Застрявший в прошлом ребенок, которого оставил отец, и не замечала мать. Которого за нищету не воспринимали как человека. Я не придумал ничего лучше, чем доказать себе, что мне и не нужна близость. И, в конце концов, отучился ценить людей. Отучился любить. Дружить. Поддерживать.

Никас смотрел, как негатив закручивается в огромные воронки.

— И сейчас я могу делом доказать, что ошибался. Они были нужны мне. Все это время. Отдай мне Одиночество. Ты можешь?

— Только погибнув, — тихо сказала Максиме. — Оно съело мое сердце.

Никас вскочил.

— Ты… — его губы задрожали. — Ты врешь, да? Это уловка? Ты просто не хочешь его отдавать, ведь так?

— Я не вру.

— Нет! — вскричал Никас. — Нет! Это несправедливо! Значит, единственный способ…

— Убить меня. Да. Ты принял свою смерть. Теперь остается принять мою. И дело в шляпе.

Аркас подошел к Максиме и сел рядом. Он был ошарашен. Подавлен. Он думал, что прошел путь до конца. Но оставалась еще половина. Самая сложная.

— Дай мне руку, — сказали они одновременно.

И одновременно потянулись друг к другу.

В этот момент по правому борту забурлил негатив. Отчего-то он вскипел, маслянистые пузыри лопались, плевались паром.

— Он почувствовал тебя, — сказала Максиме, мельком поглядев туда. — До встречи, Никас.

Уже удаляясь, обездвиженный пробуждением, тот успел увидеть риф, поднимающийся из черноты. Бугристый валун, от которого валил дым. Он узнал его. Рычание Цинизма только подтвердило его догадку.

Мне очень жаль, Максиме.

Рык его демона сменился свирепым воем.

* * *

Прихрамывая на тонкой, не до конца сформировавшейся ноге, ЛПВВ шло по мягкому зеленому мху. Вокруг, в тени густых, низко плывущих облаков, дремали крупные гуманоиды. Их морщинистая кожа была темно-оранжевого оттенка, тонкие руки обхватили мускулистые ноги, согнутые в коленях. Несоразмерно большие головы были запрокинуты назад, и, казалось, что жилистые шеи могут переломиться под их весом в любой момент.