Для фортепиано соло. Новеллы

Летом они почти не покидали Париж, если не считать кратковременных визитов к провинциальным родственникам. Годовщину смерти Люсиль, — уже год! — отмечали в июле. Он был тронут, увидев Габриель Констан в церкви, она скромно сидела на последней скамейке. Да, он уже знал, как зовут даму в черном.

— Я этого не люблю, но в нашей семье так было принято…

В августе, когда стало очень жарко, она позволила себе носить траур в черно-белом варианте.

— Антуан не любил видеть меня в черном, — сказала она, словно извиняясь.

Как-то вечером он пригласил ее поужинать вместе на свежем воздухе где-нибудь в предместье Парижа. Сидя в тени за маленьким столиком, они непринужденно и доверительно беседовали.

— Антуан очень любил ужинать вот так в Булонском лесу, ведь правда, это очаровательно… Париж — и в то же время лес… Часто он, приехав с работы, неожиданно говорил мне: «Поедем… Поедем в лес…» Он был восхитительный муж.

— Это не могло быть трудно с такой женщиной, как вы.

— Почему?

— Потому что в вас есть все: красота, ум, отличный характер…

— Не преувеличивайте слишком. Вы же меня не знаете. Случается, я бываю с Амели такой фурией…

— Правда? Мне трудно представить вас в этой роли.

Она засмеялась, потом спохватилась и вернула на свое лицо выражение грусти.

— Да! Бедный Антуан… Он был болезненно ревнив… Я же, уверенная в своей верности, иногда играла с огнем… Муж сердился… я наносила ответный удар… Я сожалею, что иногда злила его… Но чаще в этом была его вина.

И вдруг, исполненная угрызений совести, она посмотрела на Этьенна с ужасом, мольбой и любовью.

— Господи, что я вам сейчас наговорила? Забудьте все… Этот вечер так подстрекает к доверительности, что даже опасно… Как хотелось бы мне, — добавила она с отчаянием, — чтобы в такой вечер, как этот, он был здесь, рядом со мной…

В полумраке он увидел, как по лицу ее покатились слезы. Она отвернулась и вытерла глаза.

— В конце концов, я молодая, совсем молодая, а моя жизнь кончилась… Я самая несчастная из женщин.

Он положил ладонь на ее руку.

— Нет, — сказал он, — это неправда, что для вас все кончилось… Жизнь не такова… Сезоны сменяются каждый год, со всеми присущими им цветами… Поддаваться наваждению прошлого ни полезно для здоровья, ни умно… Это значит уводить воспоминания от их гуманной роли… Да, конечно… воспоминания призваны побуждать нас к жизни, а не мешать нам жить, давать нам мужество, а не лишать его… Мы оба были счастливы в браке и потому знаем, что гармоничный брак возможен… Вы не верите мне?

Она не отняла свою руку, сквозь пелену слез вопрошающе посмотрела на него, потом замотала головой:

— Нет, не верю… Уныние — это не грусть; уныние, наверное, можно было бы побороть… Я поклялась себе оставаться верной.

— Я тоже! — ответил он с внезапной неистовостью. — Боль еще и от любви.

Подошел метрдотель, спросил, что подать на десерт. Она выбрала клубнику с сахаром, потом перевела разговор на менее личные темы.

На следующий день она, как обычно, заехала за ним, чтобы отправиться на кладбище. Всю дорогу они испытывали неловкость. Шофер, охрипший и ворчливый, без конца сетовал на прохожих, полицейских, погоду. Их одинокие думы у двух могил были более долгими, чем обычно. В самом конце аллеи они прошли перед кучей разбитых камней. Там были фусты колонн, обрывки надписей: ВЕЧНАЯ СКОР… МОЕЙ ДОРОГОЙ ЭП… Она остановилась.

— Это с тех могил на кладбище, которые перестали посещать. Если несколько лет могилу никто не посещает и она находится в запустении, ее ликвидируют, чтобы освободить место, — сказал он.

— Этьенн, — она впервые назвала его по имени, — это вызывает во мне такую горечь! Эти усопшие, у которых не осталось никого из близких и никто не хранит память о них, умерли во второй раз.

Он взял ее за руку, и она вдруг прильнула к нему.

На обратном пути в такси они заговорили о книге, которую он обещал ей дать, и предложил зайти к нему. Впервые с тех пор, как они познакомились, она вошла в его квартиру. Фотографии Люсиль были повсюду — на столиках, на стене, на письменном столе.

— Вы чувствуете, — сказал он, — как с вашим приходом этот мертвый дом оживает?

Она догадалась, что он собирается предложить ей руку и сердце, и подумала: это не должно произойти в комнате, посвященной памяти другой.

— Что вы делаете сегодня вечером? — спросила она.

— Никаких планов. Хотите, вместе поужинаем?

Она кивнула в знак согласия, протянула ему руку, которую он поцеловал, и убежала.

Прежде чем вернуться домой, она долго бродила по улице. Ошеломленная, но счастливая, она сама удивлялась, что вновь чувствует вкус жизни.

«Я уверена, — думала она, — Антуан не пожелал бы, чтобы я в свои годы отказывалась от любви… Он посоветовал бы мне снова выйти замуж… И сам он, если б умерла я…»

Все правильно, но ведь она приняла для себя твердое решение — безусловный траур, и как после такого короткого вдовства объявить друзьям, семье о решении, которое все опровергает. И что скажет Амели? Наверняка осудит ее. Но разве мы живем ради других? Бракосочетание должно пройти очень скромно, без шумихи, ограничиться только необходимыми церемониями. Она представила себе платье, которое наденет в тот день, — серое, с белым открытым воротником и с белым поясом.

Зеленый пояс

— Бертран, — сказала Изабель, — не могли бы вы сегодня вернуться домой к чаю? Мне было бы приятно. Я жду вечером эту бедняжку Натали, и мне тяжело принимать ее наедине. К тому же в своем письме она упомянула, что хотела бы с вами посоветоваться.

Он заглянул в свою записную книжку и сказал с досадой:

— Это расстроит все мои планы.

— Простите, что затрудняю вас, Бертран, но я страшусь этого разговора больше, чем вы можете себе вообразить… Мы не виделись с Натали со дня смерти ее мужа, а то, что с ним произошло, настолько ужасно, что я не представляю, как она жива осталась после этого. Этот припадок безумия, эта драма и гибель… Слишком тяжкое испытание для одного человека. Нет таких слов, которые могли бы ее утешить… Честно говоря, я ума не приложу, что ей сказать.

— Я тоже, — ответил он. — Не кажется ли вам, что в таких случаях лучше всего говорить как можно меньше? Я думаю, когда она вас увидит, сразу начнет плакать… Вы тоже заплачете… Вот и обнимите ее, приласкайте, доверьтесь интуиции…

Подумав, он прибавил:

— Я прекрасно понимаю, насколько этот разговор будет тягостен для вас; я все улажу и буду с вами.

Вечером, за несколько минут до назначенного часа, он появился в маленькой гостиной Изабель.

— Я так волнуюсь, — пожаловалась она, — я пыталась читать, но мысли мои заняты только этой несчастной… Я смотрю на дверь, в которую она сейчас войдет, и все слова улетучиваются у меня из головы… Это просто ужасно.