Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)

Теперь на работе ее никто не интересовал особо, и она бравировала своим солидным возрастом. Она держалась независимо, дерзко глядела из-под очков, на голове носила растрепанный помпончик, заколотый гребешком. Приходя на работу, она вынимала нарукавники, натягивала их и усаживалась перебирать бумаги, прислушиваясь к разговорам, которые вели девчонки-лаборантки. Она относилась к ним понимающе-снисходительно, а они, посмеиваясь, переглядывались, когда Тамара Сергеевна на виду у всей комнаты одна делала производственную гимнастику, изящно разводя руками и тряся голубыми серьгами в длинных ушах.

Лаборантки выходили замуж, приносили свадебные альбомы, а вскоре и альбомы из дворца "Малютка", и Тамара Сергеевна умилялась, потом долго смотрела в окно, забыв про бумаги, но следующим утром снова ждала, снова оглядывалась в автобусе и застывала, увидев его.

С мужчинами она разговаривала уже без стеснения, хотя и вскидывала голову по-особому. Раньше она краснела и отмалчивалась при Толмачеве, но теперь это было забыто, и Тамара Сергеевна смотрела на Толмачева с большой грустью, вздыхая и думая, что все проходит. Теперь она беседовала с мужчинами о книгах, об искусстве. Она слыла знатоком и с удовольствием обсуждала новинки, потому что вечерами бывала в театрах, на концертах, всегда покупала абонемент в филармонию. Но, слушая музыку, часто думала о нем, о ссоре с соседкой, о работе. Иногда Тамара Сергеевна забывала обо всем на свете после концерта или спектакля, это бывала редко, но в такие моменты у нее было просветленное, счастливое состояние, когда казалось, что-то понято, все хорошо сейчас и осталось совсем немного до того, когда все будет также хорошо всегда. Герои пьесы жили в ней, ей казалось, что и она живет где-то рядом с ними, в их другой, интересной жизни и, только входя в комнату, в душном, пропахшем одеждой и кухонными запахами коридорчике, она понимала, что всегда хорошо не будет... Она проходила на кухню, здоровалась с соседками и вступала в их разговор. Одна из соседок, интеллигентная старушка, расспрашивала Тамару Сергеевну о пьесе. Тамара Сергеевна рассказывала, но иначе, чем думала и чувствовала. Акценты она расставляла не на том, что ее больше всего привлекало - не на чувствах, а на интриге, и о любовных переживаниях героев говорила небрежно и насмешливо. Старушка слушала, резюмируя, что и Александринка и Мариинка стали не те. Вторая соседка не участвовала в этих обсуждениях, а бегала из ванной в кухню, громко распускала воду, проносила таз с бельем на кухню и ставила на плиту, задевая им Тамару Сергеевну и старушку. Когда она уходила, они оглядывались на дверь, и старушка начинала возмущаться, и Тамара Сергеевна с ней соглашалась, припоминая, что прошлой ночью вторая соседка тоже гремела тазами, а потом еще вздумала мыть пол. Старушка называла Тамару Сергеевну Тамарочкой и жаловалась, что соседские дети сломали замок и не дают никакой возможности отдыхать. Тамара Сергеевна сочувствовала, союзнически кивала, согретая пониманием и солидарностью, но, расставаясь, вспоминала старушкины слова о себе, однажды случайно подслушанные с лестничной площадки. "Ну, где ж ей вас понять? У нее ни мужа, ни детей не было!" - говорила старушка второй соседке и, вспоминая об этом, Тамара Сергеевна все же не могла не считать старушку своей единственной приятельницей, но душа у нее болела, и она начинала думать о нем, и ей казалось, что ей есть чем защититься от этих слов.

Однажды на работу принесли билеты на демонстрацию мод, и одна из лаборанток скорее в шутку спросила: "А почему бы вам, Тамара Сергеевна, не сходить?" Девочки ее шумно и весело поддержали, а Тамара Сергеевна, подумав, что в этот вечер все равно некуда деваться, взяла и согласилась, сказав, что пойдет, пожалуй, посмотреть, как шьют теперь зимние пальто.

Вечером она приехала в Дом моделей пораньше, уселась в кресло фойе и осмотрелась. Девчонки в брюках, в длинных юбках и такие же женщины, как она, с дочками, внучками и сыновьями прохаживались по фойе, поглядывая в зеркала. Наконец, открылись двери зала, и Тамара Сергеевна заняла место у самого помоста.

На сцене играли на гитаре мальчики в розовых рубашках, за столик к микрофону вышла в широкой пестрой блузе и голубых брюках комментаторша и завела доверительный разговор о моде года.

Тамара Сергеевна старалась ничего не пропустить, а на помост выходили высокие девушки, делая отмашку назад руками и раскачиваясь на огромных каблуках. Тамара Сергеевна поняла, что уселась слишком близко, потому что, когда они проносили свои поразительные наряды мимо, ей приходилось задирать голову, и видела она только их стройные коленки и блестящие туфли.

Соседка справа лихорадочно зарисовывала что-то, и Тамара Сергеевна порылась в сумке, замотанной изолентой, и тоже принялась рисовать, но на бумаге оставались каракули, похожие на детские картинки, да обрывки слов комментаторши.

На помосте появился меланхоличный стройный юноша в белом костюме. Она привычно вскинула голову, потому что издали казалось, что юноша идет и смотрит на нее, но он смотрел в пространство над залом, слегка улыбаясь, и Тамаре Сергеевне стало неловко. "Для молодых мужчин в теплое время года мы рекомендуем"...

– шептала женщина за столиком, вертя микрофон длинными пальцами с фиолетовыми ногтями, но на смену юноше вышла полная седая дама с обручальным кольцом на руке. Она равнодушно прошла над Тамарой Сергеевной, на ходу расстегивая замысловатое пальто, и Тамара Сергеевна холодно, но жадно смотрела на нее, и вдруг из-за сцены на помост вышел ...он? Тамара Сергеевна сжалась, как от прострела в печень, но это точно был он!

Она нагнула голову, отчаянно боясь быть узнанной, а он шел над ней, помахивая зонтом, волоча за собой кремовый плащ. Его седая шевелюра качалась в такт шагам, а лицо с обычной, как и в автобусе, полуулыбкой оглядывало сидящих в зале, а Тамара Сергеевна все еще прятала глаза и смотрела, не отрываясь, только, когда он шел обратно. Он выходил еще много раз и один, и с седой дамой, предупредительно подавая ей руку, а Тамара Сергеевна хотела уйти, но слишком много людей отделяло ее от прохода.

Наконец, все девушки, и юноша, и он вышли вместе в последний раз, и зал аплодировал, и Тамара Сергеевна все-таки подняла голову и посмотрела прямо на него. Он стоял, ненатурально красивый, оттеняя темно-лиловым костюмом длинные, яркие платья девушек, он был лишь частью этого фейерверка нарядов, и Тамара Сергеевна тянула шею, не в силах хлопать, сжимая в мокрых ладонях карандаш и замусоленную бумажку.

Она вышла в теплый полумрак улицы, не слыша ни горячих обсуждений платьев, ни шума трамваев. Она только видела, как в тишине плывут фигурки девушек, и их окликает кто-то из медленно едущего автомобиля, а они смеются, машут рукой и убегают. Она видела двух молодых за детской коляской, и пожилую пару, идущую чинно под руку, и мужа, который нес смешную сумочку жены.

Дома она быстро прошла мимо соседок в комнату, глянула в зеркало и на секунду увидела нелепые серьги, тонкие черные брови и красные губы на старом лице. Она вспомнила далекое, гибкое и не оправдавшее надежд слово девятнадцать, горькое - сорок и устоявшееся - пятьдесят, и прежняя горечь на свою выдуманную жизнь, тоска подступили прямо к сердцу, и Тамара Сергеевна плакала, а слезы расслабляли и успокаивали ее.

Ночью, глядя на черные полки с книжками, она опять плакала, но, засыпая, уже подумала, что ресницы, выкрашенные в парикмахерской, не текут, и надо будет всегда их там красить.

Особенные люди

– Ой, как ты много пьешь таблеток!
– всплескивает она руками.
– Зря, этой химией только травиться, лучше давай я тебе намешаю столетника с медом - и пей, я всегда так лечу Ленку с Мишкой.

– Будешь суп?
– спрашиваю я, заглядывая в кастрюльку.

– Да нет... Ну, чуть-чуть!
– машет она рукой.
– Слушай, но с твоим горлом обязательно надо что-то делать. Надо вырезать гланды, а что? Да брось ты, не больно, честное слово! Ленке с Мишкой вырезали - и то! Сколько ты уже мучаешься, а тут - чик-чик, и готово!

– У тебя красивый свитер, - говорю я, щупая толстую вязку, и она вскакивает к зеркалу.

– Ты знаешь, мне тоже нравится, - посмотревшись, говорит она, и обернувшись ко мне, улыбается.
– Я в нем даже ничего, правда?

Я смотрю на нее в зеркало и соглашаюсь: "Очень даже ничего!" Она, вскинув брови и прищелкнув языком, вертит туда- сюда головой, потом смотрит на меня, я улыбаюсь ей, и она вздыхает:

– По сравнению с тобой - все равно урод. Ну, что я не вижу? Ладно, ладно, да я не расстраиваюсь - подумаешь! Зато Ленка с Мишкой у меня - вчера вся очередь в поликлинике восхищалась: "Чьи это, - говорят, - такие чудо-дети?" А я сижу, от гордости раздуваюсь. Зачем она мне теперь, эта красота?

– Да....
– говорю я, глядя на бушующий над кастрюлькой пар, потом спохватываюсь и наливаю ей суп в тарелку.

– Кто тебе теперь ходит в магазин?
– спрашивает она.

– Раз в неделю приезжает сестра.

– Раз в неделю...
– вздохнув, повторяет она, помешивая суп ложкой.

Она смотрит на меня с серьезным состраданием, на лбу ее - тонкая морщинка, она о чем-то думает, и вдруг глаза ее загораются, и она с радостным нетерпением восклицает:

– Слушай, а помнишь, как ты приехала с гор?