Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)
Шрифт:
Голос в трубке убеждает меня и горячится. Где-то там, за ним, звонко и весело звучат и детские голоса.
Пианино
Мне его купили, когда я еще был совсем малыш. Мама вечером спрашивает: "Сережка, хочешь пианино? Играть на нем будешь, на клавишах, а там, глядишь, может, артистом станешь!" А я развесил уши, думаю - артистом в кино можно из автомата стрелять!
– и заорал: "Хочу пианино, хочу!" Ну, значит, и купили. Я весь день ждал-ждал, а вечером четверо звонят, я выбежал, а они по лестнице несут, будто хотят всех передавить - я только вижу, что большое. Тут один как гаркнет: "Берегись!" - я и убежал, а выхожу - стоит, а в нем наша люстра отражается. Я потрогал - гладко, пальцы липнут, а мама рада: "Нравится,
А с завтра тоска и началась. Пришла эта Алла Павловна, толстая, за пианино-то еле лезет, и как начала шпарить. Шпарит-шпарит, у меня даже шея зачесалась - только почешу, а мама мне с дивана злое-презлое лицо сделает. А потом Алла Павловна и меня посадила: вот это - гамма, - говорит, называется. Раз сыграли, два сыграли, у меня стало ноги выворачивать, - я их на педаль, а Алла - "нельзя!" Ушла и говорит: "Не знаю, как ребенок освоит слух у него, знаете ли..." А я-то думаю: совсем уже, что ли, да я ее музыку и со двора услышу! Только собрался гулять, а мама - хвать за кушак: "А гамму Пушкин выучит?" И сама час на карауле простояла.
А во двор потом вышел - Петька одуванчиков набрал, разболтал всем и издевается: "Цветочки юному артисту!" Я ему, конечно, дал, а потом пришел домой и говорю: "Мам, может, свезти его назад, а кровать сюда опять поставим?" А она: "Нечего на попятный - занимайся-ка теперь!"
С тех пор - как пятница, мама на меня рубашку напяливает выходную, а в полседьмого Алла уже звонится. "Опять, - говорит, - здесь оттенков нет, это наизусть не выучил, а то сдать не можешь!" А уж Петька проходу не давал: еще в школе - как увидит - аж на цыпочки встанет. "Крепнет, - говорит, - талант, да?" Хоть получит за это, а весь день все равно испортит.
А тут я еще стал в хоккей играть. Мы всей командой пошли в спортшколу, а взяли меня, да Петьку - защитником - в нападающие-то ему, небось, слабо. Времени в обрез, Алла жалуется: "Не хочу деньги ни за что получать - он уж год "Маленького командира" сдать не может". А я очень-то и не хотел - уж лучше "Маленького командира" учить, чем гаммы с остальной нудой: в нем хоть басы - что надо, как из пушки ударяет: "Бум, бум!" Но мама - ух, она и ругалась: "Артист, - говорит, - хоккейный! Инструмент я себе что ли купила? Ни разу гостям не сыграл!"
И вот пришли в Новый год тетя Катя с дядей Славой, а с ними - дяди Славин брат, который в отпуск приехал. Он мне вроде показался ничего - с длинными волосами, и в хоккее разбирается, а потом дядя Слава как скажет: "Боря у нас в ансамбле на гитаре выступает". Тут и мама вскочила: "Ай, вот хорошо!
– говорит.
– И у нас Сереженька на пианино играет! Иди, иди, сынок, сыграй!" А сама мне так под столом ногу жмет, что - чего же делать, взял я "Маленького командира" и поплелся.
Заиграл вроде нормально. Играю, по аккордам все громче бью - самому приятно, и вдруг как этот дядя Боря захохочет - рюмки зазвенели. Я ничего понять не могу, а он прямо стонет: "Чудак, - говорит, - чего ж это ты делаешь?" Тут до меня и дошло, что вместо диеза бемоль везде всаживаю - с перепугу ошибся.
В общем, мама после со мной три дня не разговаривала, а в пятницу Алла приходит, а мама ей с порога и выдает: "Спасибо вам, Алла Павловна, только зря это все - его, уж видно, не научишь". Алла говорит: "Ну, и хорошо! По совести - давно пора". Ушла, а я прямо остекленел: "Мама, - говорю, - ты что - серьезно, да?" А она рукой махнула и к окошку отошла, а я как заору: "Ура!" И давай ее тормошить, а она и плачет и смеется.
Как его увозили, я не видел, только из школы прибегаю - просторно. Мама говорит: "Где теперь будешь хорониться?" А это я раз под чехлом спрятался она час найти не могла, пока сам не вышел. Я и говорю: "Не маленький. А куда увезли-то?" - "В
комиссионный, за углом, - мама отвечает.– Снова покупать собрался?" - "Ага, сейчас, - говорю, - взял коньки и пошел".
А по дороге решил, дай, заверну я в этот комиссионный, посмотрю. Прихожу, по проходу толкнулся - смотрю - стоит в углу в самом, за каким-то вырезным сервантом.
– Что это, - думаю, - его в угол-то затолкнули. И вроде и не блестит совсем. Потрогал - палец все же липнет, а из-за столика дед заворчал: "Мальчик, мальчик, не трогай мебель, коньками не поцарапай!" Я говорю: "Хочу и трогаю - наше пианино!" А он: "Уже не ваше, а того - кто купит, иди, мальчик, иди!" Я притворился, что иду, а сам - за сервант. Вдруг приходит дядька с малышом, дядька сходу крышку открыл и забрякал - без диезов и бемолей. А малыш ноет: "Ну, папа, ну, купи!" Дядька говорит: "Цена, конечно, подходящая, но полировка мрачновата - если уж лучше ничего не попадется..." И ушли. А малыш напоследок как даст кулаком по нижнему ля, я прямо подпрыгнул, и дед за столом - тоже. Ну, думаю, такой сыграет. Цена подходящая, видали! Стою, грызу ноготь и вдруг смотрю - на серванте бирка и кому такой за две тысячи нужен? И тут меня как клюшкой по голове - хлоп я эту бирку на наше пианино, а пианинную - на сервант! Берите его за подходящую цену, а на пианино - нечего зариться. А уж я послежу, как оно тут стоит, иногда, может, "Маленького командира" сыграю - тот-то брякал, и ничего!
В тот вечер мама все вздыхала, а потом спрашивает: "Ну, как?" "Ничего", - говорю.
– "Рад, небось, да?" - "Отчего ж не радоваться", отвечаю.
А вот на завтра... Я пришел, удивился еще, что сервант цел, а потом глянул... А его-то и нет... Подбежал - нет, а на серванте бирка прежняя, значит, дед тот проверил. Вечером прихожу - мама уже довольная: "Продали, говорит, - пианино! Коньки теперь купим тебе хорошие, как у Пети, и сумку спортивную, да?" А я говорю: "Да ну... Не надо..."
Велосипед
Она стояла у афиши, призывающей пойти в ресторан с цыганским варьете, а когда взглянула вниз, увидела рыжего пса, который обнюхивал ее ноги. Пес сел и, вскинув уши, повернул голову набок, и глаза у него оказались янтарными и грустными.
– Ну, что, собака?
– вздохнула она.
– Ух ты, какая умная, хорошая собака.
Пес настороженно вильнул хвостом и, когда она погладила его по жесткому, покатому лбу, зажмурился и не шевелился.
Она пошла дальше, пес побежал за нею. Дождик кончился, но волосы ее еще оставались мокрыми, и ладонь тоже - после мокрой собачьей головы. Она брела, заглядывая во влажные, блестящие витрины, по промокшей и притихшей в сумерках улице, вдыхая пронзительно чистый после дождя воздух. Пес семенил, независимо и деловито обнюхивая столбы и стены, иногда задирал на них лапу.
Она подошла к подъезду, обернулась к псу и села на корточки.
– Что, собака? Пойдешь со мной?
Пес смотрел озабоченно, и она взялась за ручку двери, а пес постоял, не зная на что решиться, и все же быстро шмыгнул в дверь, словно боясь, что его прихлопнет. Она поднялась по лестнице, пес - впереди, у квартиры она остановилась, открывая дверь, а пес задышал, высунув язык и часто раздувая бока.
Из маленького коридорчика была видна комната, окно, стол и неподвижная спина ее мужа за столом.
Она отвела пса на кухню, налила суп, и он начал хлебать, а сама прошла в комнату.
– Геша, я привела собаку, - сказала она, садясь в кресло.
– Зачем?
– спросил он, взглянув на нее.
Взгляд был рассеянный, но она сказала:
– Может быть, нам оставить ее? Все же веселее, и я буду гулять подолгу с ней, а потом - с маленьким и с ней, а иногда, может быть, и ты погуляешь...с ней, а, Геша?
– Как хочешь, - ответил он, уже не глядя, и она встала и вышла.
В другой комнате, бывшей "большой", а теперь - "ее комнате", был беспорядок: колготки свешивались со спинки стула, пыльное пианино стояло открытым, на столе - засохшие цветы, купленные ей уже давно. Она сидела на кровати, в доме напротив кто-то, как всегда, громко запустил магнитофон, а ей хотелось плакать, но она не заплакала, а пошла на кухню посмотреть, поел ли пес.