Дмитрий Донской (1947)

— Что ж, худоумными нас почел? — грозно спросил остробородый.

— Не замай, Щап! — тихо проговорил Кириллов сосед остробородому.

— А ну их! Лезут. Преподобные свечкодуи!

— Щап! — еще тише и настойчивее попрекнул сосед.

Остробородый опять углубился в темень угла. Темень стояла и на дворе. Дверь не была закрыта, в жилье веяло прохладой и сыростью. Дождь не утихал, и слышно было, как он стучит по дощатому полу крыльца.

Кирилл понял, что семеро заезжих мужиков — не из одной ватаги. Тут было их две или три.

«А Щап-то остер не только бородкой. Не зря его те опасаются, — подумал Кирилл. — Надо и мне эту ночь попастись: теперь не в лесу, чать!»

— А ну, хозяин! — сказал Кирилл. — Как бы прилечь где?

— Положу, положу, гостюшко.

— Мне б где поспокойнее.

Старик покосился на мужиков. Все они сторожко-прислушивались к их разговору.

— Не бойсь. Выспишься!

Кто его знает, может, и хозяин свою ватагу держит. Лечь-то легко, да каково вставать будет? Нынче на благость не надейся. Шалыги по дорогам в рясах ходить стали; ряса потолще панциря!

«Да я и сам вроде того!» — усмехнулся про себя Кирилл. И пошел за хозяином.

Старик его вывел в клеть. Клеть стояла тут же за двором. Толстая дверь снизу была науголок прорублена, чтоб кошка могла пролезть. Душно пахло слежалым зерном и мышами. Слева от двери, поверх закрома, положена была медвежья шкура по доскам; хозяин приволок на нее тулуп.

— Ночи холодны становятся. У меня тут изнутри засов. Не сумлевайся, гостюшко.

— Спаси Христос. Доглядь коня.

— Гляну, гляну.

В темноте Кирилл забрался на ложе и стал слушать. Хозяину не верь, ему и стена — дверь. Он опять пощупал кинжал: «Эх, в лес бы да за ночь выспаться!»

Когда хозяин вернулся в избу, Щапа и другого уже не было. На столе лежали полушки за пристанище.

— Куды ж в эту темень их понесло? — удивился хозяин.

— Бог с ними! — довольно ответил рыжий.

— Ну, их дело, — согласился хозяин.

Хозяин пошел к печи.

— А купца я на зады в сарай отвел. Пущай на сене отсыпается.

Рыжий хитро подмигнул:

— Тебе виднее!

Успокоившись, старик спросил:

— Вы-то на полатях, что ль, ляжете?

— Да не. Нам скоро пора.

— Ну, как знаете! — и полез на печь.

Едва стало рассветать — а утро запаздывало из-за обложных туч, Кирилл услышал притаенные шаги. Несколько человек прошло мимо клети к сараю.

Кирилл тихо сполз с закромов, принатужился, чтоб не скрипнуть, отодвинул засов и вышел наружу.

Он воровато обошел сырые бревна стен, держась ближе к ним, слегка шурша мокрой крапивой, и зашел к воротам двора. Попробовал затвор, но ворота были заперты. Хотел подлезть снизу, но, видно, навоз со двора давно не свозили: в подворотню не протиснешься.

«Не может быть, чтоб на двор лаза не было».

И правда — одна из досок шаталась. Кирилл оттянул ее и пробрался во двор. Его конь стоял поодаль, сонно шелестя сеном.

Кирилл погладил его и заглянул в кормушку — сена задали много и овса засыпали. Он отошел в сторону и залег в сене. Когда зарывался в него, хозяин вышел во двор из избы и крикнул:

— Н-но! Не балуй!

«Сторожко спит!» — подумал Кирилл о старике.

Едва хозяин ушел в избу, чья-то рука тронула ворота снаружи. Тихо отодвинулась доска лаза. Кто-то постоял, свыкаясь с мраком двора. Вверху, под крышей двора, завозились голуби. Кирилл скосил в ту сторону глаз и увидел острую, как лезвие, щель в крыше — рассветало.

Человек от ворот прошел к Кириллову коню и потрепал по шее, успокаивая. Потом схватил цепь и принялся отмыкать правой рукой, а левой почесывал коню шею.

Кирилл мгновенно приподнялся. Человек, застыв, остановился. Это был Щап.

— Ну-ка, не замай!

— Что ты! Что ты! Я — так.

Но Кирилл подступил ближе. Между Щапом и воротами стоял конь. Щап вдруг пригнулся, нырнул под брюхо коня и кинулся к воротам.

«Ишь! — удивился Кирилл. — Истинно, как я, от смерти из-под конского брюха вынырнул! — И усмехнулся, вспомнив пережитый день: — Два звания за день испробовал! Как поступать дальше? Воином ходить несподручно — всякий подумает: почему, мол, от воинства отбился? Купцом — тяжело, спать мешают. И так, и этак мяса на костях не нарастишь. Надо в рясу, что ли, опять? Самое мирное дело по нашим временам!»

Но тут же вспомнил, что невдалеке под мхом запрятан хороший запас. Можно, значит, не спешить, оглядеться, а там видно будет.

Он снова закрепил цепь, вышел через лаз на утреннюю светлую улицу и пошел в клеть.

Десятая глава СЕРГИЙ

Осенняя тихая, длинная ночь прошла. В лесу едва занимался мокрый рассвет. Сергий проснулся и приподнялся, прислонившись к стене. В соседней келье глухо разговаривали. Ему показалось, что оттуда доходит женский голос:

— Пора, пора. Светает.

Осторожно он спустил ноги на мягкий беленький половик. Вышел в сени, постоял возле двери, за которой жил инок Александр. Сергию послышался голос Александра, но глухо, невнятно, женский ответил тихо, но отчетливо, с позевотой:

— Пора идти.

— Рано.

— Может, кто встретится. Нехорошо. А ты спал бы.

— Пора и мне.

— А я лежала, смотрела на тя, думала. Давно мы с тобой, а все не пойму.

— Ты все о том?

— Сам помысли: тверд ты, когда других ведешь к богу, а сам… со мной.

Сергий удивился: столько лет Александр служит ему келейником, а ни разу не приходило на разум усомниться в Александровом целомудрии.

Александр за стеной говорил:

— Вера нужна. Вера нас собрала воедино. Вера горами движет. И если б надо стало, чтоб ее удержать, я бы тя покинул!

— Покинул бы?

— Нонче Русь крепка верой. Вера как обод, как обруч.

— А сам обручен мне. Ты ж чернец. И греха не боишься?

Александр уже стоял у дверей, и она подошла к двери. Сергий не отходил, слушая.

— Не боишься?

— Боюсь, что увидят, как ты пойдешь. Это грех будет, ибо сие есть соблазн.

— А греха? Не боишься?

— Есть такой зверь — лев. Слыхивала о нем?

— Который в пустыне и мучеников и святых терзал?

— Он самый. Страсть — и есть лев. Каждому богом он дан. И каждому чернецу тоже. Всяк бо есть человек. Дан и мне. Некоторые, в единой келье с тем львом живя, морят его постом, молитвой; еженощно секут и угнетают. И до времени зверь истомлен и пуглив. Но улучит миг слабости в хозяине своем, яростно на хозяина кидается, и тогда нет спасения, ибо келья тесна, а выход узок. Я же своего льва не томлю, а питаю, и он ласков, как кот, он меня не сожрет, и я в келье моей покоен и без опасения предаюсь делам веры.