Дмитрий Донской (1947)

— Есть моя вина, взял двух монахов и спросил: «Куда?»«В Сарай, говорят, — молиться у русского попа». «Разве, — спрашиваю, — нет русских попов в Москве?» — «Есть. Они молятся хорошо, но мы хотим помолиться в сарайской церкви». Я помню старые приказы, их повторяют и теперь: попов не бить, не брать.

— Попы говорят народу. Народ им внемлет. Храня попов, мы храним мир в народе. Но два монаха в глухой степи, вдали от дорог, без даров сарайскому попу — особые монахи. Куда ты их дел?

— Я их покормил и велел утром прийти сюда.

— А утром их уже нет?

Если татарин убьет татарина, его наказывают смертью. Но если убийца найдет ответ на вопрос судьи, убийцу не следует наказывать смертью. Это завещал Чингиз. Только тяжкий проступок карался смертью, но тяжких проступков было мало, и воины редко совершали их.

Подумав, Бегич сказал Ак-Бугаю:

— Отдай оружие воинам.

Старик снял и отдал. Бегич приказал воину привести женщин. Женщины подошли.

— Вот, — сказал им Бегич, — этот старик поможет вам носить воду и собирать верблюжий кал на топливо. Может быть, он научится доить верблюдиц. Он больше не будет воином. Возьмите его.

Ак-Бугай пошел к ним, но оступился и упал, уткнувшись лицом в землю. Он не сказал ни слова, не возопил, не царапал землю: он лежал молча.

Он лежал ниц, когда мимо шли воины, когда мимо проходила непобедимая конница. Он встал и открыл глаза, когда скрип телег поравнялся с его лицом. Тогда он подошел к телегам Бегича и пошел рядом с ними, в толпе рабов.

А Бегич ехал впереди, твердо сидя в седле, ворочая бельмом, чтобы на всю жизнь запомнить каждый куст. Начались перелески, заросль, перистые шапки рябин, пышные шатры берез. Телеги скрипели, скот уже вступил в лес и брел медленно, обнюхивая неведомые травы, дыша незнакомыми запахами. Бегич не шелохнулся в седле, а лишь сплюнул через плечо, когда увидел всадника, мчащегося в неурочный час.

Воин поравнялся с Бегичем, повернул коня и поехав с ним рядом.

— Говорю: час назад мы увидели пятерых русов. Они на конях пробирались лесом… Они воины. Мы кинулись за ними. Но они мчались сквозь лес, как волки, не пригибаясь и не задевая ветвей. Нас же деревья сбросили ветками с седел. Лес помогает им.

— Да, лес помогает им.

— Больше ничего не было.

— Кто преследовал русов?

— Турсун и десять всадников.

— Скажи Турсуну и этим всадникам, чтобы ушли из передовых отрядов сюда. На смену им возьми у Кавыя десять других, по выбору Кавыя. И скажи ему, чтобы шел вперед на место Турсуна.

Так ордынская конница вступила в русский лес.

К концу второго дня стали сквозь лесную тьму просвечивать перелески. К ночи и перелески были пройдены. Впереди, сокрытая мраком, снова раскрывалась до самого небосклона степь.

Это было Рясское поле.

Бегич приказал не зажигать костров. Но Карагалук, Мамаев племянник, прислал сказать:

— Мне холодно.

Бегич снял свой чекмень и велел отнести Карагалуку.

И другой еще воин пришел — от Таш-бека, а князь Таш-бек по матери был потомком Чингиза. Воин сказал:

— Амиры мечтают погреться возле тебя.

Бегич ответил:

— Там, где стоит моя конница, земля принадлежит Золотой Орде. Амиры же служат Мавераннахру, коего конница еще не подмяла мою под свои копыта. Скажи: для татарина моя юрта открыта, для амиров же места у меня нет.

Воин ушел, а Бегич задумался: в Туране, в Мавераннахре крепнет враг, опасный и злой. Сын Тарагая, амир Тимур, нагло разговаривает с Ордой. Есть еще там амир Казган. Есть там еще какие-то амиры. Может быть, придется попробовать свои клинки об их черепа. А наши уже наименовали себя амирами… Маймуны! Обезьяны безмозглые! Орда сильна, пока чист ее язык, пока татарин гордится тем, что может назвать себя татарином!

Он рассердился и сам пошел к ним.

Он шел мимо телег, возле которых укладывались на ночлег воины. Мимо воинов, певших песни.

Воины, шедшие с ним, указывали дорогу.

«Зачем так далеко от моей юрты стоят их шатры?» — думал Бегич.

Он догадался об их стоянке по костру. Костер горел одиноко в непроницаемой степной тьме. При виде костра Бегичу захотелось вернуться: «Подумают, я иду гасить!»

Но не хотелось возвращаться при воинах. Когда он шел, столько голов поднялось и обернулось посмотреть ему вслед, столько песен оборвалось, столько женщин, выглянув из юрт, шепнуло:

— Бегич пошел.

Да, Бегич пошел и застал их всех вместе.

Костер горел. Только что сняли казан, полный ароматной баранины. Пар поднимался над мясом, полным приправ и пряностей. Бегич не отказался сесть на подкинутый ему пуховик. Бегич не отказался от большой чаши кумыса, холодного, солоноватого и густого.

Он приказал сотнику:

— Разреши всему стану разводить огни.

И вскоре дошел шум голосов, застучали кремни о клинки, задымились труты красными звездочками. Розоватым заревом стало наполняться туманное небо.

Был вокруг розовый от костров туман, и Бегич лишь теперь почувствовал вечернюю сырость — руки его были влажны.

Еще кумыс в приподнятой Бегичевой руке не был допит, как послышались топот и голоса. Бегич насторожился, покосившись на своих собеседников. Но они беспечно тянулись к блюду с бараниной, предлагая и ему не отставать от еды, — им были неведомы топоты и голоса ночи. Их рабы подкидывали в костер свежих дров — и пламя разгоралось, освещая старинное китайское блюдо, и темный, как кровь, ковер, и тонкопалые, изукрашенные перстнями руки, измазанные жиром еды.

Топот приблизился. В круг костра сотник внес весть о возвращении одного из головных отрядов:

— Говорю: справа от пути, в лесу, нашли русскую деревню. Пять домов. Люди сбежали. Пятерых взяли.

— Ого! — вскричал мурза Каверга. — Хорошее начало! Ты из моей тысячи. Я тебя помню! Взятым связать крепче руки и развязать языки. Узнаем новости.

Бегич сплюнул через плечо.

Сотник ответил:

— Двое из них девушки.

— Хорошее начало! Очень хорошее начало! — привстал Каверга. — Скажи: привести девушек.

Из темноты выдвинулся на лошади всадник. Бегич заметил, что бока у лошади впали, что лицо всадника было изодрано.