Дмитрий Донской

Вероятно, каждый из них обосновал свой отказ какими-то «уважительными причинами». Но это было лишь пустое лицемерие. Дмитрий понял, что как только Мамай осадит Москву, «союзники» не только отвернутся от него, но и смогут предложить ордынцам свои услуги. За примерами аналогичного поведения князей не нужно было углубляться в летописи. Старики помнили, как Иван Калита и Александр Суздальский ходили на мятежную Тверь вместе с туменами Узбека, а «средовеки» своими глазами видели, как Михаил Тверской и Святослав Смоленский, потирая руки, шли на Москву вместе с диким воинством язычника Ольгерда.

Впрочем, ситуация была не столь уж беспросветной. По причинам, о которых мы можем только гадать — от благородства и патриотизма до семейных уз и финансовой зависимости, — верность Москве сохранили многие князья Ростово-Суздальской земли. Анализ противоречивых сведений об участниках Куликовской битвы позволил другому современному исследователю составить нижеследующий «наградной лист»:

«Итак, суммируя данные ранних источников о Куликовской битве, сведения о походах Дмитрия 1375 и 1386/7 гг., а также фрагмента об „уряжении полков“ в своде 1539, можно полагать, что против Мамая в августе 1380 г. выступили: во-первых, отряды с территории великого княжения, т. е. (судя по составу рати 1386/7 г.) от городов (и окружающих их волостей) Москвы, Коломны, Звенигорода, Можайска, Волока, Серпухова, Боровска, Дмитрова, Переяславля, Владимира, Юрьева, Костромы, Углича, Галича, Бежицкого Верха, Вологды, Торжка; во-вторых, силы из княжеств Белозерского, Ярославского, Ростовского, Стародубского, Моложского, Кашинского, Вяземско-Дорогобужского, Тарусско-Оболенского, Новосильского, а также отряды князей-изгоев Андрея и Дмитрия Ольгердовичей и Романа Михайловича Брянского и, возможно, отряд новгородцев; не исключено участие (в полку Владимира Андреевича) отрядов из Елецкого и Муромского княжеств, а также Мещеры. Таким образом, в походе приняли участие немного меньшие силы, чем в походе на Тверь 1375 г.» (131, 37).

В поход на Мамая пошли только те, кто в той или иной мере зависел от Дмитрия Московского. Основные «игроки» остались в стороне и ждали развития событий. В этой ситуации Дмитрию нельзя было оставаться в Москве или стоять с войсками на южных рубежах своего княжества. Его лоскутное войско могло сохранять некоторое единство только в движении и перед лицом близкой опасности. Углубившись в степь, русские воины теряли надежду на спасение в случае поражения. Альтернативой победы была смерть. Такая перспектива сплачивала воинов Дмитрия, возвышала его роль как верховного главнокомандующего.

Существовало и еще одно обстоятельство, побуждавшее Дмитрия идти в степь навстречу Мамаю. Это был страх удара в спину. Ему хотелось уйти как можно дальше от двоедушных переяславских «союзников», а затем оторваться и от «дружеского» сопровождения Олега Рязанского. Медлительность Мамая, залегшего со своей Ордой где-то в глубине степей, позволяла Дмитрию в полной мере осуществить свой план.

Такая стратегия была логичной. Но уводя в степь все свои силы, он оставлял практически беззащитной Москву. Вероятно, Дмитрий надеялся, что неприступная даже для Ольгерда белокаменная московская крепость станет надежной защитой от внезапного налета любого из возможных врагов. А может быть, он просто не сомневался в том, что Небо на сей раз даст ему победу и расточит его врагов…

Московские книжники склонны преувеличивать силы Мамая и ряды его союзников. Что касается великого князя Литовского Ягайло, то рассказы о его союзе с Мамаем носят во многом легендарный характер (22, 50). Летом 1380 года литовский князь не проявлял никакой враждебности по отношению к Москве. «В то время, когда Мамай сражался с русскими на Куликовом поле, Ягайло был полностью поглощен междоусобицами в Литве и вряд ли намеревался покидать ее, чтобы полностью уступить контроль Кейстуту или своим братьям» (265, 138). Рассказ о намерении Ягайло соединиться с Мамаем на Куликовом поле можно косвенно подтвердить лишь сбивчивой записью книжника на полях одной древней рукописи (101, 191).

Сильные сомнения вызывает и участие в битве итальянских наемников из городов Крыма. Новейшие исследования показывают, что общее число потенциальных воинов в этих городах было невелико, да и те, что были, в это время отправились на войну в Византию (262, 392).

Меч и колокол

Русское войско собралось в Коломне в первой половине августа 1380 года. Князь произвел генеральный смотр своих сил и получил от разведки уточненные данные о численности противника. К сожалению, источники не сохранили каких-либо прямых свидетельств на сей счет. Однако на основе анализа косвенных данных исследователи приходят к убедительному выводу: на Куликовом поле, «по самым осторожным подсчетам, у Мамая было, по крайней мере, в полтора раза больше воинов, чем у князя Дмитрия» (298, 54). Вступать в бой при таком соотношении сил было рискованно. Прежде следовало выжать из русских земель всё, что могло представлять хоть какую-то боевую силу. И здесь последней надеждой Дмитрия оставалось московское ополчение…

Известно, что основной военной силой русского Средневековья были княжеские дружины. В зависимости от положения и состоятельности князя они насчитывали от нескольких сотен до нескольких тысяч человек. Дружины были, как правило, конными. В пешем строю сражались призванные в ополчение крестьяне и горожане. Однако само ополчение собиралось редко и только в случаях особой важности. Понятно, что в условиях отсутствия какого-либо эффективного мобилизационного механизма собрать ополчение могла только сельская или городская община. По отношению к ней не могло быть и речи о принуждении. Только очевидная опасность в сочетании с чувством религиозного долга могла заставить не имевших военного опыта простолюдинов взять в руки оружие и, оставив свои обычные дела, отправиться навстречу судьбе.

Оказавшись в безвыходном положении, князь Дмитрий решил созвать народное ополчение. Но прежде ему нужно было сломить свою гордыню и очистить душу покаянием…

Сегодня мы представляем Куликовскую битву в качестве своего рода праздничного шествия представителей уже почти объединившихся русских земель и княжеств на общее дело — военную страду. С песней, с шуткой, с веселым блеском в глазах идут сверкающие доспехами полки на поле ратной славы…

В реальности всё было сложнее и прозаичнее. «Розмирие» с Мамаем многие считали таким же проявлением непомерной гордыни князя Дмитрия, как и неудавшуюся попытку установления автокефалии или столь же бесплодную попытку решить московско-тверской спор путем вероломного захвата в Москве Михаила Тверского в 1367 году. Спор Дмитрия с Мамаем о размерах дани к разговорам о гордости прибавлял пересуды о наследственной скупости потомков Калиты. Теперь народ должен был кровью оплачивать эту скупость…

Куликовская битва. 8 сентября 1380 г.

Превратить войну с Мамаем из «битвы за деньги» в «битву за веру» мог только какой-то очень уважаемый в народе церковный деятель. Речь шла не о митрополите Киприане с его литовскими симпатиями и византийским происхождением, не о коломенском владыке Герасиме, которого за пределами Коломны мало кто знал, не о ком-либо из запятнанных «делом Митяя» московских монастырских «старцев». Единственный, кто мог сыграть эту великую историческую роль, был игумен Сергий Радонежский. В народе его уже при жизни считали святым. О чудесах, происходивших в его обители, слагали легенды. Ему наяву являлась Богородица с апостолами. Он воскрешал мертвых и причащался небесным огнем. При всем том он был прост и доступен. Каждый, кто хотя бы раз встречался с «великим старцем», навсегда хранил в душе его светлый образ.

Маковецкий отшельник понимал жестокие законы мира сего, но умел обходить их тропою добра и милосердия. Через своих многочисленных учеников и собеседников он имел ясное представление обо всем, что происходило на Руси. Подобно древним пророкам, он чувствовал ответственность перед Богом за свой народ. Погруженный в молитву и внутреннее созерцание, он говорил мало, но каждое его слово стоило дорого.

Воспитанный в традициях московской политики времен Калиты, Сергий Радонежский, судя по всему, не одобрял затеянную Дмитрием войну с Ордой. Он советовал князю откупиться от татар деньгами и кончить дело миром. Но дело зашло слишком далеко, и путей к отступлению у Дмитрия уже не было. Образ ветхозаветного царя Давида, героя своего народа, придавал ему силы.

Предотвратить войну было невозможно. Но можно было земными средствами повлиять на ее результаты. Сергий понимал, что поражение Дмитрия в решающей битве с Мамаем будет тяжким бедствием не только для Москвы, но и для всей Северо-Восточной Руси. Сначала победители огнем и мечом пройдут по земле побежденных. После этого бекляри-бек, скорее всего, передаст великое княжение Владимирское Михаилу Тверскому, который начнет гонения на прежних союзников Москвы и перераспределение княжеских столов. В итоге Северо-Восточная Русь будет ввергнута в долгую и кровавую усобицу.