Дмитрий Донской
Шрифт:
Более реальный вариант состоял в том, чтобы посылать гонца в Москву и всем составом посольства ждать указаний великого князя в Константинополе. Но это ожидание могло растянуться на неопределенно долгий срок. Учитывая время года — конец сентября, начало осенних морских штормов, — обратный путь гонцов обещал быть гораздо дольше и опаснее, чем путь в Константинополь. К этому прибавлялись сложности осеннего пути по половецким степям и русским дорогам, натянутость отношений с Мамаевыми татарами…
В итоге второй, самый благоразумный вариант был отвергнут.
Московские послы после долгих споров приняли «третий путь»: такое решение, которое не по форме, а по смыслу соответствовало бы
Кто именно должен сыграть роль «Лже-Митяя», московского кандидата на митрополию? Разумеется, Митяй был слишком оригинален и внешне и внутренне, чтобы найти ему равноценную замену. Речь шла о сути, о своего рода политическом двойнике. Светская часть посольства (великокняжеские и митрополичьи бояре) предлагала найти в своей среде скромного провинциала, преданного московскому делу и лично известного князю Дмитрию. Таким они сочли переяславского архимандрита Пимена.
Монастырские «старцы» предъявляли иные требования к личности будущего митрополита. Они выдвинули своего кандидата — Иоанна, архимандрита московского Петровского монастыря, «московьскаго киновиарха, началника общему житию» (43, 130). Общее дело — введение в московских монастырях «общего жития» — вероятно, сблизило Иоанна со старцами круга Сергия Радонежского. Однако его пребывание в свите Митяя свидетельствует о том, что он умел ладить и с княжеским двором. И всё же это была слишком одиозная фигура. Зная сложные отношения великого князя с монастырскими «старцами», бояре остерегались делать ставку на «московского киновиарха».
Получив поддержку бояр, Пимен стал распоряжаться имуществом и казной Митяя, завладел княжеской грамотой, позволявшей брать неограниченные займы в Константинополе. На его имя была переписана верительная грамота московского великого князя.
Кому выгодно?
Оставим в стороне всегда возможные, но редко определяющие ход событий личные мотивы. Сложим их у той черты, за которой история уступает место художественной литературе, и возьмем на вооружение логику и здравый смысл. А в качестве инструмента исследования воспользуемся древним, как Рим, вопросом: кому выгодно?
Двигаясь дальше, заметим, что политическое убийство всегда имеет четкую целесообразность. Убивают не человека, а идею, воплощенную в этом человеке, и главным образом — в нем одном. Нет смысла тратить силы и средства на уничтожение «часового», то есть служилого человека, на смену которому тотчас будет поставлен другой. Убивают людей неординарных, уникальных, влиятельных.
Митяй как московский выдвиженец имел ровно столько же врагов, сколько их имела сама Москва. В этом длинном списке Тверь, Литва, Орда, Новгород и более мелкие хищники. Но все они воспринимали Митяя как «часового», убивать которого не имеет смысла.
Судя по всему, Митяя убили «свои», москвичи. Они видели в нем демоническую личность, оказывающую сильное и вполне определенное в политическом смысле влияние на великого князя Дмитрия Ивановича. Но в чем состояло это политическое влияние? Думается, именно Митяй убеждал великого князя Дмитрия добиваться автокефалии. Эта идея по разным причинам вызывала резкую неприязнь у многих русских иерархов. Разрыв с Константинополем оставлял Русскую церковь один на один с великокняжеской властью и этим фактически ставил ее в зависимое положение (287, 53). Противники автокефалии искренне считали, что она
повредит возвышению Москвы, вызовет в русском мире раскол и религиозные войны. К этому можно добавить и постоянную угрозу Божьего гнева за нарушение церковных канонов и традиций.Можно полагать, что смиренное путешествие нареченного митрополита Митяя в Константинополь было лишь промежуточной позицией в задуманной им совместно с великим князем Дмитрием Ивановичем «многоходовой» церковно-политической комбинации. Проще говоря, Митяй не отказался от своей идеи автокефалии Русской церкви, а лишь изменил путь к ее достижению. Получив поставление от патриарха, он с тем большим основанием предполагал отказаться от всяких связей с Константинополем. Он хотел сразу же по возвращении на Русь провозгласить себя вполне легитимным автокефальным митрополитом, имеющим хиротонию патриарха. Это облегчило бы внедрение самой идеи автокефалии в русское общество и заставило замолчать всех его недоброжелателей.
Похоже, что первым разгадал этот тайный замысел Митяя и великого князя владыка Дионисий Суздальский, поспешивший в патриархию с его разоблачением. Но там уже привыкли не думать о будущем и «жить одним днем». Во всяком случае, жалобу неведомого им суздальского владыки греки оставили без последствий.
О планах Митяя прознали и на Руси. Вскоре эта новость в виде слуха распространилась среди московских церковных верхов. Искренне благочестивые и патриотически настроенные люди — а они встречаются даже в эпоху всеобщей продажности — стали искать спасения на путях действия. Для того чтобы спасти Москву от Божьего гнева и патриаршего проклятия, были хороши любые средства. После неудачной попытки отравить великого князя (дело Ивана Вельяминова) московские заговорщики перешли к подготовке убийства Митяя. В его большой свите нашлись люди, готовые исполнить этот замысел…
Вопрос о том, кто именно из перечисленных летописью двух десятков спутников Митяя входил в заговор или был исполнителем убийства, разумеется, не имеет точного ответа. Однако в этой связи привлекает внимание картина свары среди участников посольства после гибели Митяя. «Сопровождавшие и погубившие Митяя епископы и архимандриты после ожесточенных междоусобных схваток выдвинули кандидатом в митрополиты… Пимена» (191, 66). Проигравший в этой схватке московский архимандрит Иоанн Петровский был закован в цепи. «Повесть о Митяе» рассказывает об этом в каком-то странном, сочувственно-отстраненном тоне.
«И пришедше возложиша руце на Ивана и яша его, и посадиша его в железа, Ивана Петровскаго архимандрита, московьскаго киновиарха… Сковаша нозе его в железа, смириша в оковах нозе его…» (43, 130).
Согласно «Повести о Митяе», «московский киновиарх» был подвергнут столь суровому обращению потому, что обещал выдать патриарху проделку с тайной заменой умершего Митяя новым кандидатом — Пименом. Обличительный пыл Иоанна имел довольно низменное происхождение: свита Митяя не захотела выдвинуть его самого в качестве кандидата на Русскую митрополию.
Прослеживая логику рассуждений заговорщиков, естественно думать, что опасная игра предполагала крупные ставки. Их предводитель сам рассчитывал занять место Митяя после его убийства. Именно так и повел себя Иван Петровский. Многие из состава посольства «хотеша Ивана в митрополиты» (43, 130). Оно и понятно: возведение главного заговорщика в митрополиты освобождало всех прочих конспираторов от ответственности.
Однако великокняжеские бояре, догадавшись о сути происходящего, помешали торжеству заговорщиков. В Никоновской летописи рассказывается о своего рода «допросе с пристрастием», который бояре учинили Ивану Петровскому, вероятно, заставляя его сознаться в убийстве Митяя: