Дневник, 1917-1921

* * *

Во время боя в Киеве²² полки Сагайдачного и Хмельницкого перешли на сторону большевиков. Войска Рады уже выбили было красногвардейцев из арсенала, когда измена этих полков отдала арсенал опять большевикам. К вечеру 17-го арсенал опять перешел к украинцам, и им удалось разоружить значительное число солдат полка Сагайдачного. Что же касается богдановцев, то они в большинстве опять сочли благовременным отказаться от большевиков и опять признать Раду.

Та же «бесскелетность» сказалась и на Дону. Нигде ничего устойчивого. Каледин²³, по-видимому удрученный этим, застрелился. Кажется, человек был порядочный и едва ли реакционер. А впрочем — вся беда в том, что все замутилось, ничего не разберешь.

19 марта

Эти дни был занят писанием «Ист‹ории› современника›» ²⁴. На этой спокойной работе нервы отдохнули, вернулся нормальный сон. Продиктовал вчерне четыре печ‹атных› листа за три недели…

За это время не записывал ничего в свой дневник. Немцы заняли Киев, движутся к Полтаве. На днях был П. Д. Долгоруков²⁵. Его знакомая приехала из Киева в аккуратно составленном и аккуратно вышедшем поезде. Стоило прийти немцам, и русские поезда пошли как следует. Доехала до Ромодана. Полторы версты пешком, а там опять теплушка, опять грязь, разбитые окна, давка, безбилетные солдаты, отвратительный беспорядок. И этому народу, не умеющему пустить поезда, внушили, что он способен пустить всю европейскую жизнь по социалистическим рельсам. Идиотство… Кровавое и безумное.

В Полтаве, вероятно, как и всюду: не общество людей, а какое-то стадо. На днях на Островке²⁶ были живые картины. На них приходят мальчишки красногвардейцы, вооруженные и зачем-то с бомбами. Для шутки — одну вдруг взорвали… Красногвардейцев много мальчишек-евреев, и это вызывает глухое раздражение, тем более что и среди правящих — немало евреев: г-жа Робсман, недавно заявившая на собрании соц‹иалистам›-небольшевикам: мы вас вешать не будем, потому что дороги веревки; ее дядя, зачем-то пользующийся псевдонимом Мазлаха, — комиссар банка. Заседает в госуд‹арственном› банке и «разрешает» или не разрешает по своему усмотрению выдачи. Большевики прислали контрольную комиссию. Он ее к контролю не допустил. По этому поводу ходят слухи о крупном хищении…

23 февраля (8 марта) проезжали какие-то эшелоны. Среди них был какой-то моряк. Помощник коменданта (конечно, большевик) получил распоряжение арестовать этого моряка, что и исполнил. Солдаты заступились, убили помощника коменданта и поехали себе дальше.

2-го (15-го) или 3-го марта пришел П. Д. Долгоруков и рассказал след‹ующую› историю. На Срет‹енской› улице у дамбы он встретил несколько «красных гусар». Шли гулять… Конечно, вооруженные с ног до головы… Через некоторое время на улице волнение: двое этих «революционеров» зашли в квартиру рабочего, зарабатывающего для семьи рубкой дров. Здорово живешь, — потребовали денег. Тот, — делать нечего, — дал 10 рублей. Один тут же его застрелил и убежал. Осталась вдова и дети. Убийца убежал, товарища задержали.

Все это вызывает глухую вражду в населении, — не против большевистских программ, в этом отношении масса, пожалуй, не прочь от большевизма, но против данного бытового явления. Большевик — это наглый «начальник», повелевающий, обыскивающий, реквизирующий, часто грабящий и расстреливающий без суда и формальностей. У нас теперь тоже хвосты у хлеба. Стоят люди целые часы, зябнут, нервничают. Вдруг выдача приостанавливается. Подъехал автомобиль с большевиками. Им выдают без очереди, и они уезжают, нагрузив автомобиль доверху… (В Петербурге все голодают. Но стоит быть близким к большевикам, чтобы не терпеть ни в чем недостатка: они питаются от реквизиций.)

По посл‹едним› известиям, занят уже Ромодан. Сегодня в «Своб‹одной› мысли» отчет о собрании железнодорожных рабочих. Большевики потребовали у них, чтобы они сами взорвали мастерские… Рабочие решительно отказались. Ляхович указал на бессмысленность этого предложения: разве это должны делать рабочие? Большевистский комендант, отступивший, по его словам, последним из-под Ромодана, должен был признать, что это требование странное. Командир этот — Чудновский²⁷ — человек интеллигентный. Вчера он приезжал к нам с поклоном от Раковского… Кстати, о Раковском: я писал по поводу легкомысленных бурцевских обвинений его (в немецком шпионаже), и это, конечно, неправда. Но я, пожалуй, не стал бы выступать с этой защитой²⁸, если бы мог предвидеть, что этот же Раковский станет публично целоваться с Муравьевым, хвастающим публично, как он беспощадно расстреливал противников советской власти, громил в Киеве лучшие здания и церкви…

Большевики решили оставить Полтаву без боя… Сегодня разнеслись слухи, что они будут взрывать Полтаву… Не верится, но… чего доброго. К нашей няне в тревоге прибежала сестра, которой об этом сообщили знакомые большевики. Хотят будто бы взорвать аптеки, склады и банки…

Близится, может быть, и для нас грозный кризис.

Сейчас пришли сказать: над Полтавой появился аэроплан. Сегодня уже во второй раз. Сначала считали, что это немецкий. Потом говорили, что свой.

Пришел доброжелатель предупредить: будто большевики составили список заложников, которых увезут с собой при отступлении. В том числе, — я. Потом из других источников называют Семенченка, Сакова²⁹ и Конст. Ив. Ляховича. Мне это сомнительно, и видный большевик, с которым Костя иногда разговаривает, горячо заверяет, что это неправда. Впрочем — чего доброго!

Большевики предложили другим партиям, в том числе с.-р., «средства из государственного банка» для лиц, которые пожелают выехать из Полтавы. Меньшевики наотрез отказались. Эсеры, кажется, еще колеблются, а г-н Немировский передал в партийном собрании это лестное предложение и, кажется, уже сам взял. Для большевиков в этом — расчет. Государственный банк они грабят безоглядно. Выгодно возложить ответственность за это и на другие социалистич‹еские› партии. Эсеры с трудом разбираются в том, что предосудительного в том, чтобы брать от большевиков (или от кого бы то ни было) общегосудар‹ственные› средства на партийные или частные цели членов партии. Впрочем, и они отказались.

21 марта

Прошлая ночь (мы этого и не знали) прошла в Полтаве чрезвычайно тревожно. Часть местного войска намерена была разоружить другую. С какой целью — неизвестно. Местный совет поставил ночью на ноги все свои силы… Попытка была предупреждена. Арестован в связи с этим большевик Бокитько. Каким сюрпризом это грозило Полтаве — пока неизвестно.

24 марта

Был Раковский. Человек несомненно честный и энергичный, но… Я писал о нем в «Р‹усских› вед‹омостях›». Румынское правительство через своих рептилий в России (Коча и Семенов) распространяло слухи, что Доброджану-Кац³⁰и Раковский нем‹ецкие› агенты. Бурцев повторил это о Раковском и рум‹ынских› социалистах. Значит, и о Костике Доброджану, которого я глубоко уважаю. Я возражал и стал рядом с Раковским, хотя в первом же письме оговорился, что теперь нередки принципиальные расхождения даже между друзьями. Раковский мне после этого говорил, что он не большевик. Доброджану в письме из Швейцарии писал, что считает политику большевиков безумием. Но вот теперь узнаем, что Раковский стал ярым большевиком и в Одессе публично в собрании целовался с Муравьевым. У нас в Полтаве не лучше. Население города, в том числе и рабочие жел‹езных› дор‹ог›, объединилось в требовании созвать в эти дни думу и организовать оборону гор‹ода› против анархии. По этому поводу Ляхович ведет борьбу, с ним все меньшевики. Я тоже написал (без подписи) передовую статью в ответ на нападки «Вестей Рады»³¹. Местные большевики, по-видимому, поняли, что это за бессмыслица: одновременно оставляют город, зовут к оружию для сопротивления немцам и — разоружают население… Но тут совершенным дурачком вмешивается Раковский и в собрании профес‹сиональных› обществ произносит, совершенно не зная местных обстоятельств, изуверную ультрабольшевистскую речь, в которой громит социалистов-небольшевиков и кричит, чтобы не доверять рабочим, продавшимся «оборонцам». После этого большевистское колебание прекратилось, они стремительно уходят. По гл‹авным› улицам к харьк‹овскому› вокзалу несутся автомобили, нагруженные большевиками и их имуществом, но, пока могут, они обезоруживают и разгоняют организацию обороны.

Раковский вчера приехал ко мне с женой. Она — наша хорошая знакомая по Бухаресту, развед‹енная› жена Кадриана, эмигранта, врача и ресторатора, тоже нашего приятеля. Для Раковского она бросила мужа и двоих детей, которых очень любит. Настоящая трагедия. Теперь путается по России в большевистских салон-вагонах. При встрече мы с нею горячо обнялись. Прежде также встречались и с Раковским. Но теперь я от этого удержался, а Праск‹овья› Сем‹еновна› не подала ему руки. Бедняга жена немного понимает по-русски и видела, как гневно мы нападали на него. Его тоже жаль: исхудал, облысел, глаза усталые, жалкие, горящие… Но — необходимо было указать на скверную фальшь его позиции… Не очень умный человек — он запутался. Теперь, конечно, совершенно ясно, что он не немецкий агент, но он не сумел удержаться на прежней позиции и вмешался не в свое дело. И при этом — предостерегает против… «оборонцев». Самая глупая теперь позиция этих антиоборонцев, так называемых (неправильно) «интернационалистов». Самый талантливый из них Мартов. Теперь громит большевиков за тягостный и позорный мир. Но еще недавно восставал против «оборонцев» и «соглашателей», как будто можно было защитить Россию иначе, как дружным сплочением всех на защиту отечества! Великую задачу защиты родины они сделали задачей узкопартийной. Внушили народу, что война дело исключительно капиталистов и буржуев, а для рабочего народа она безразлична. Теперь, оказывается, не безразлична… И они винят одних большевиков, когда и для них кличка «оборонца» была позорной…

То же число. 10 ч. вечера. Большевистские эшелоны сгрудились на южном вокзале. Дорога запружена. Беспорядок. Каждая часть грозит машинистам, комендантам, кондукторам.

В городе тревога… На улицах беготня. Колокол сзывает оборону. Выстрелы… Мы выходим на крыльцо. Облака, где-то за ними бродит луна. Трещат пулеметы, но теперь где-то дальше, хотя все-таки в городе… Кости нет. Вероятно, попытка хулиганских грабежей…

Часов в 11 мы с А‹вдотьей› С‹еменовной› вышли на нашу улицу. Лунная тихая ночь. По-видимому, все спокойно. Только где-то все-таки слышны выстрелы. Раз бухнула пушка… На углах «оборона»…