Дневник 1984-96 годов

Бедная Россия, она является собственностью любого пришельца! Особенно, если этот пришелец хочет иметь сразу два гражданства. Признаюсь, что меня все больше и больше раздражает нерусский этнический тип, рассуждающий о судьбе России. Татьяну Миткову уже просто не могу видеть, чем же ей так досадила Россия, почему она так любит Чечню? Там, естественно, все по-прежнему, ликующе-злобные чеченские женщины, убийство русских, требования денег в долларах за освобождение пленных. Чихали они на все договоры, но то, что война не идет — какое это благо. Все чаще я сомневаюсь в правильности всех своих политических дефиниций. А так ли уж был не прав этот вечно выскакивающий везде Ковалев? Кстати, чтобы не забыть, несколько дней назад по телевидению сказали, что человеком, теоретически оправдавшим ввод наших войск в Чечню, был Сергей Шахрай. Это сказано было в связи с тем, что он опять заходил в каких-то больших начальниках.

Вечером у меня был Станислав Бемович Джимбинов, говорили о положении России, о коммунистах, о демократах. Теперь он тоже очень создавшимся положением обеспокоен. Я думаю, что обострение этого беспокойства связано с тем, что, по его словам, уже три года его никуда за границу не приглашают. В связи с этим плохо, наверное, и с деньгами. Говорили о покупке институтом части его богатейшей библиотеки. Джимбинов — непишущий ученый. Лекции его чрезвычайно содержательны и наполнены, но сочинений нет. Как мне кажется, все его время уходит на книги — купить, притащить в логово. По его словам, его библиотека состоит из 17 тысяч томов, а к примеру, в библиотеке у Горького в особняке на Малой Никитской было всего 12 тысяч. Составленный на машинке аккуратненько списочек лучше всего говорит о том, куда уходит время профессора. Тем не менее списочек потрясающий, Джимбинов не пропустил ни одной новинки за последние десять лет. Надо сделать все, чтобы как можно больше купить. Цену он предлагает очень сносную — семь тысяч за любой том. В разговоре возникла книга о Парвусе. Так уж я устроен, что мое само идет ко мне в руки. Я воспринял появление этих книг в институте как знамение. Значит, смогу написать книгу о Ленине.

Вечером с Валентиной Сергеевной ходили в Дом кино. Показывали новый фильм Гринуэя "Интимный дневник" (Pillow book). Перед фильмом выступал английский посол. Я очень высоко оценил его незлобивость и юмор.

15 декабря, воскресенье. Весь день занимался уборкой и глажкой постельного белья. В перерывах читал и приловчился смотреть телевизор, когда на гладильной машине прокатываю простыни. На этот раз много осталось непрочитанного на Антибукер. Я жалею, что не отказался участвовать в жюри с самого начала. Характер текстов таков, что ничего путного не будет — все это постмодернистская литература, отходы от Букера. На этот раз и в жюри люди, в чье понимание задач этой премии я очень не верю. Младший Михайлов варит свою конъюнктуру, в конце концов, он кормится с "современной литературы". Курицын обладает другой, нежели русская традиция, повествовательной практикой и является заложником своих новых взглядов и возрастной быстроты. Для Борисовой — это ее собственный муж и ее симпатии к библейской теме и обманчивой глубине текста. Варламов слишком связан с журналами, отсюда естественное раздражение и подтягивание одеяла на себя.

Посмотрел Антона Уткина в "Новом мире", Добродеева в "Знамени". Все это, конечно, очень хорошо. Смущает меня лишь приниженность замысла. Для меня литература — это сегодняшний день. Евангелисты ведь тоже описывали лишь современный им день, репортаж из сегодня.

Вечером вчитывался в "Жизнь без нас" Андрея Битова. Как всегда, многое сделано, углы затерты и блестят, много холодного сверканья, но интересен замысел, и рациональный ум много читающего интеллектуала-работяги продуцирует прекрасные кренделя. Но как собственная неуверенность толкает автора в сторону антисоветизма, как он, оказывается, все это не любил. Все время с оглядкой, что скажут его сотоварищи по русской писательской организации, по Пен-центру. Мы-то знаем, как искренними в литературе "делаются" самые рациональные куски.

"Не думал уже, что когда-нибудь еще раз так сильно невзлюблю Советскую власть… Ты что же, Сука, еще делаешь! мстишь, что ли?" Это по поводу того, что 94-летний Олег Волков, выгуливая во дворе собачку, упал в канаву, оставленную незасыпанной рабочими. "Что это за халтура злая, наковыряла и бросила, ушла на перерыв, запила. И никто за нее не ответит? Все та же Сонька, спившаяся, опустившаяся, недомытая… бомжиха Сонька, прикинувшись жертвой демократии, развалилась от Калининграда до Сахалина, облекая похмелье в политические мотивы… и нет ей конца, хотя и ужалась с одной шестой до одной седьмой части света". За этим пассажем просто нелюбовь ко всему русскому.

16 декабря, понедельник. Как трудно начинать неделю неотдохнувшим. И тем не менее весь день прокрутился на месте: студенты, документы, антибукеровский конкурс, регистрация академии, регистрация писательского союза. Подспудно все время сидит мысль о моих недругах. Надо бы опять поступить круто и определенно. Почему я должен все время думать о них и держать их в памяти, пусть лучше они думают, куда бы им устроиться.

Занимался проектом "стакан молока": старая моя идея — утром давать студенту булочку и стакан фруктового сока или молока. Теперь это претворяется в 200-граммовый пакет и булку или рогалик, которые раньше, еще при советской власти, стоили 3 копейки. Конечно, хорошо бы иметь натуральный стакан, и я был готов купить пару сотен граненых стаканов, но тут возникнет целая история с санэпидемстанцией, мытьем посуды и прочее. Больше всего я боюсь чиновников и их "принципиальности", под которой только взятка. Взятка становится каким-то глобальным всепоглощающим феноменом русской жизни.

Узнал, что приказом Бугаева сняли с работы моего соседа Андрея Михайловича Стахевича, директора Некрасовской библиотеки. Пришли трое из бугаевского комитета и предъявили приказ "за разовое нарушение трудовой дисципилины" — не пустил вроде какую-то очередную проверочную комиссию. Это, конечно, предлог, хотя можно было бы предположить некие политические мотивы, ибо Стахевич, конечно, скорее русский патриот, нежели демократ. В библиотеке все время возникали всякие интересные конференции, встречи с писателями. Но истинная причина, как я полагаю, заключается в желании московской мэрии выстроить на территории библиотеки какой-то центр. Цепкость и яростность чиновников я почувствал несколько лет назад, когда собирали совещание по поводу моего письма Лужкову. В этом проекте я предлагал создать культурно-просветительский комплекс на територии Нерасовки и Литинститута. Во-первых: мы вам все построим и сделаем — только переходите со своим Литинститутом из федеральной собствености в городскую. И во-вторых: только не поднимайте вопроса о пустующем пока здании одного из флигелей Некрасовки, по поводу этого флигеля уже есть проект и заинтересованость. Стахевич в свое время мне рассказывал, что здесь предполагается целое подземное и надземное царство. Тогда же я понял, что время упущено, дни А.М., как противника этого проекта, сочтены. Взятки, полагаю, уже распределены, и деньги, наверное, уже получены.

Весь вечер и ночь читал разности на Антибукер. Наиболее значительное произведение, вернее, произведшее на меня наибольшее впечатление — это "Поле битвы — Достоевский" Юрия Кувалдина. Очень сильно и прямо. Я даже не могу сказать, что это антиеврейское произведение, просто отражающее сегодняшнее положение этого вопроса. Какое движение сделал Кувалдин, как продвинулся со времени своей последней вещи. И как я деградирую, закопавшись в своем литинститутском хозяйстве. Ведь когда захочу вернуться к чистоте и оригинальности мысли, то не смогу. Время и обстоятельства загоняют меня в тупик. Просмотрел Буйды "Ермо" — о некоем аристократе и человеке мира, Михаила Панина "Труп твоего врага" — современный интеллигент, 30 лет жизни в общаге, Сергея Солоуха "Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева" — современная и несовременная молодежь, почти бытовые очерки, сцепленные скорее случайностью, нежели замыслом, один с другим — все это лишь разная степень умения университетской молодежи писать. Нет ни мысли острой и пульсирующей, ни сегодняшнего жесткого дня. Не принимаю абстрактной, умозрительной литературы эрудиции и примера. Так же и мои ученички, скорее образцы двигают ими, нежели собственные мысль и терзания.

17 декабря, вторник. Закончили обсуждать роман Валеры Осинского.

18 декабря, среда. Не пошел на работу и целый день занимался хозяйством. Вечером на мой день рождения пришли Лева с Таней и Юра Апенченко. Был еще Сережа Мартынов. Лева принес, как всегда, стихи. Имел успех приготовленный мною по "Книге о вкусной и здоровой пище" фаршированный судак.

19 декабря, четверг. Каждый мой последующий день, как бой. Я начинаю бой в понедельник и размышляю, как бы мне дожить до спасительной пятницы. Творчество уходит в сторону, институт, как трясина, его интересы, конференции, студенты, быт, хозяйство поглощают и затягивают меня.

Утро началось с конференции по Фадееву в ИМЛИ. К счастью, я успел с изданием писем Фадеева, и книжка, тиражом в 100 экз., успела выйти именно сегодня утром. Мои компьютерщики и Нина Ивановна Дикушина, готовившая публикацию, просто молодцы. До конфренции мы даже успели развернуть в верхнем фойе ИМЛИ небольшую продажу. К сожалению, я не смог послушать всего, потому что торопился придать последние штрихи организации встречи с Г.А. Зюгановым. О выступлении у нас я договорился с ним, когда в Думе напал на него. Это компенсация за мою искренность.

Сначала встреча была назначена на 15 часов, но загодя перезвонились, и Г.А. сказал, что ему удобнее было бы в 13 часов. Приехал на нескольких машинах с охраной, пресс-ребятами и моим приятелем Валерием Тарасовым. Во время встречи, которая продолжалась три часа, был сдержан, остер, умен и напорист. Мне даже показалось, что он стал артистичнее. Зал был полон, ребята задавали сложные вопросы и не все доброжелательные.

Во время встречи все люстры горят, наши лихие студенты сидят на полу, проходы заставлены приставными стульями, и вдруг вламываются телевизионщики, сразу две камеры, а это значит — два оператора, два звукооператора, два осветителя, молодцы сразу же ставят треноги, ведут себя нагло и напористо. Я, привыкший чувствовать себя на своей территории барином, сразу обрываю Геннадия Андреевича и из президиума громко говорю следующий текст: "Ребята с телевидения, здесь Литературный институт, а не вокзал, снимите куртки, разденьтесь в ректорате, а потом работайте. Я студентам не разрешаю ходить в пальто в институте, а тут вы со своими привычками…?"