Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями)

Мой старший брат обратился ко мне, утешая: — Отчего ты такая несчастная? Что особенного происходит? Я ведь буду помогать ему. — Сел в экипаж и обнял Канэиэ руками.

Мое беспокойство не выразишь словами. По два-три раза в день я писала больному письма. Правда, я думала о том, что некоторым это могло быть неприятно, но что тут поделаешь? Ответы для меня там велено было писать одной из пожилых служанок: «Он приказал лишь написать, что не дает о себе вестей сам из-за плохого самочувствия». Я только слышала, что Канэиэ чувствует себя гораздо слабее, чем раньше, но сама не могла за ним присматривать и все сокрушалась, думая, что же мне делать. Так прошло более десяти дней.

Благодаря чтению сутр и проведению буддийских обрядов здоровье Канэиэ стало понемногу улучшаться и, наконец, как я и надеялась, он ответил мне собственноручно. «Болезнь была необыкновенно долгая, проходили дни, когда я не вставал с постели, но более всего меня беспокоит, что я доставил тебе очень много волнений», — писал он мелким почерком, видимо, когда никого не было рядом. «Поскольку теперь я нахожусь в твердой памяти, — говорилось дальше в письме, — когда наступит вечер, навести меня — на глазах у людей это делать неудобно. Ведь со дня нашей последней встречи прошло столько времени!»

Я было стала раздумывать, что про меня подумают люди, но сомнения посещали меня до тех пор, пока о том же самом он не написал повторно. Тогда я подумала, что ничего не поделаешь, и распорядилась:

— Экипаж, пожалуйста!

Очень заботливо мне была приготовлена комната, отделенная от спальни коридором, а сам Канэиэ ожидал меня, лежа на веранде… Я погасила светильник, горевший на экипаже, сошла на землю и в полной темноте, не зная даже, где вход, бормотала только: «Ой, кажется, здесь..» — и тут меня взяли за руку и проводили.

— Почему тебя так долго не было? — спросил Канэиэ, и мы с ним стали тихонько разговаривать обо всем, что происходило за эти дни, пока он не произнес громко:

— Зажгите светильники! Уже темно. — А мне сказал: — Ты ни о чем не беспокойся. — И велел поставить светильники за ширмой, так что они стали слабо освещать комнату.

— Я еще не ем рыбы и другого скоромного, но я подумал о том, что если мы с тобой сегодня встретимся, то поедим вместе. Ага, вот оно! — с этими словами он пододвинул к нам тележку с кушаньями. Когда мы немного поели, пришел буддийский наставник — тьма к этому времени сгустилась — и они стали заниматься целительными заклинаниями и выполнять магические телодвижения.

— Теперь отдохните. Сегодня мне легче, чем обычно, — заявил Канэиэ, и наставник в добродетели, сказав:

— На этом позвольте откланяться, — ушел. И вот уже стало светать, когда я сказала:

— Позови служанку.

— Что? — остановил он меня. — Да ведь совсем темно! Побудь еще…

А когда рассвело, позвал мужскую прислугу, велел открыть ставни и посмотрел в окно.

— Взгляни, — обратился ко мне Канэиэ, — как хорошо здесь растет трава.

Когда я выглянула наружу, то сразу заторопилась:

— Время уже настало очень неподходящее!

— Что такое? Сейчас прибудет завтрак! — откликнулся Канэиэ, так как наступало уже полуденное время. — Пожалуй, я обратно поеду с тобой. Еще раз тебе, наверное, нельзя приезжать.

— Что подумают люди даже о том, что я приехала сюда теперь? А если увидят, что ты провожаешь меня, будет, я думаю, еще хуже.

— Тогда вызывай людей и экипаж, — согласился Канэиэ, и когда экипаж был подан, он, шагая явно с трудом, проводил меня до того места, где мне нужно было садиться. Смотреть на него было очень трогательно.

— Когда ты сможешь выезжать? — спросила я, заливаясь слезами.

— Я очень тревожусь о тебе, так что приеду завтра или послезавтра, — ответил он, и вид у него был обеспокоенный. Экипаж немного подали назад, и проследив, как запрягали вола, я продолжала смотреть на Канэиэ. Он вернулся в комнату и смотрел на меня оттуда, и пока упряжку выводили из ворот, я тоже, помимо воли, все время оборачивалась и внимательно вглядывалась в него.

И вот около полудня пришло письмо. Там было написано обо всякой всячине:

После того, как ты была здесь,Все думаю —Ужели это все?О, как горькаПовторная разлука!

Ответ был таков: «Я все еще обеспокоена тем, что тебе было так трудно.

Мне тоже было горько.Обратная моя дорогаВ бухте слезБыла такой печальноюДорогой».

Дня через два или три, хотя ему еще было трудно, Канэиэ, как и обещал, приехал увидеться со мной. Постепенно он становился таким, как обычно, и его посещения стали такими, как прежде.

Пришла пора отправляться смотреть праздники четвертой луны, и главная госпожа выехала тоже. Обнаружив это, я распорядилась остановиться напротив. Пока мы ожидали процессию, от нечего делать я написала и послала ей половину стихотворения, прикрепив его к побегу мальвы, связанному с плодом апельсина:

Хоть слышу я, что это мальва,С другой же стороныЯ вижу апельсин.(Хоть слышу я о нашей встрече,С другой же стороны,Все ж лучше подождать) [39] .

Прошло довольно много времени, покуда от нее не принесли заключительную часть к этому стихотворению:

«Как Вы горюете,Я вижу лишь теперь.(Я горечь желтого плодаТеперь лишь только вижу)».

Одна из моих служанок заметила:

— Она должна была питать неприязнь к Вам годами, так почему же она говорит только про сегодня?

Когда мы возвратились домой, я обо всем рассказала Канэиэ: «Было то-то и то-то», — и он отметил:

— Ей, наверное, хотелось сказать: «У меня возникло желание разжевать Вас вместо апельсина!»

Нам это очень понравилось.

В нынешнем году, когда дошли до нас слухи, что праздник ирисов состоится, все пришли в необыкновенное возбуждение. Я думала, как бы посмотреть его, но заранее не заказала себе место. Как-то, в присутствии Канэиэ, я сказала:

— Думала я посмотреть…

А когда он однажды пригласил меня:

— Сыграем в шашки сугуроку! Я ответила:

— Хорошо. Но только на спор — на зрелищное место! — И выиграла. На радостях я стала готовиться к празднеству, и среди ночи, когда все успокоилось, придвинула к себе тушечницу и для разминки написала: