Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями)

Я не считаю ирисовВытянувшихся стебли,Чтоб выдернуть их с корнем.Но ожидаю праздника цветов,Что в пятую луну бывает.

А написав, протянула Канэиэ. Он рассмеялся:

Кто знает их число,Пока они растут в болоте?Иль ждешь тыПраздника,Тех ирисов не зная?

Правда, у Канэиэ и до этого было намерение посмотреть церемонию, и рядом с помостом для принца у него было приготовлено место для ее обозрения, ограниченное двумя столбиками и великолепно украшенное.

Так, на посторонний взгляд безобидно, мы прожили в браке больше одиннадцати или двенадцати лет. Однако все это время я денно и нощно продолжала сожалеть о том, что мы живем не как все люди. Для этого были все основания. Если говорить обо мне, — в то время, когда Канэиэ рядом не видно было, меня одолевала тоска от малолюдья, а отец — единственный человек, который служил мне надежной опорой, — уже больше десяти лет был скитальцем по уездам; в редкие же свои посещения столицы он находился в особняке на Четвертой-Пятой линии, в то время как я жила у ближнего скакового поля на Первой линии, далеко оттуда. Мое обиталище, за неимением человека, который бы приводил его в порядок, пришло в очень плохое состояние. Мысли у меня запутались в тысяче трав, о том, что Канэиэ, который равнодушно приезжает сюда и уезжает отсюда, — даже не задумывается о том, что для меня это может быть обидно. И то сказать — он был весь в делах, даже заметил как-то, что окружен ими плотнее, чем запущенное жилище полынью, и все время думает о них. Так наступила восьмая луна.

Однажды, когда мы уже провели день вполне безмятежно, мы вдруг заговорили о каких-то пустяках, а в конце концов и я, и Канэиэ стали говорить друг другу всякие неприятности, и он, высказав мне множество упреков, вышел вон. Дойдя до угла, Канэиэ позвал нашего малютку-сына и заявил ему:

— Больше я сюда не собираюсь приходить! — И уехал. Ребенок пришел в дом потрясенный, горько рыдая.

— Ну, что такое, что случилось? — спрашивала я, и, хотя он ничего не отвечал, я поняла, что тут за причина, и не стала больше спрашивать, чтобы окружающие не услышали и чтобы об этом не пошли толки, постаралась успокоить ребенка разными разговорами.

Прошло дней пять или шесть, но от Канэиэ не было ни звука. Положение сделалось совершенно необычным, и я думала только о том, что Канэиэ вывела из равновесия и привела к таким ненормальным поступкам всего лишь одна моя шутка. «Неужели, — думала я, — наши такие неустойчивые отношения на этом и закончатся?» От подобных мыслей мне становилось очень печально. И тут я обнаружила, что вода в туалетном сосуде, налитая им в тот день, когда он ушел, так и стоит. Сосуд уже покрылся пылью. «Вот до чего уже дошло», — подумала я со стыдом и вспомнила тот день.

Было б видно твое отраженье,Его бы спросила:«Ужели меж нами закончено все?»Но нет отраженья — растет уж траваВодяная на этой прощальной воде.

И как раз в этот день появился Канэиэ. Как обычно, грустное настроение у меня прошло. Я только нервничала, и было очень печально, что спокойствие так и не наступило.

С приходом девятой луны природа стала очаровательной, и я решила, что хорошо бы мне пойти на поклонение в храм, где я могла бы поведать богам о моей полной превратностей жизни, — и втайне ото всех отправилась в одно такое место. К полотну, приготовленному в качестве жертвоприношения, я прикрепила различные надписи. Сначала для нижнего святилища:

О, чудодейственные богиПодножия горы.Я вас прошу —Вы здесь мне покажитеСвященное обличие свое.

У среднего:

Я долгие годыМолиться ходилаК богу Инари [40] .Пускай криптомерияЗнаком укажет, услышана ль я.

А в самом конце:

К богам я ходила молиться,То вверх, то вниз по склонам.Но все-таки чувствую я, —Пожеланья моиЭти склоны не преодолели.

В ту же девятую луну я отправилась на поклонение в другое место. В каждом из двух его святилищ оставила по два жертвоприношения. Для нижнего написала:

В теченьи верхнемИли в нижнемЗапружен оказалсяРучей Омовения рук?А может, из-за невезенья моего…

И еще:

На зеленые ветви сакакиХлопчатобумажную ткань повязав,Прошу у богов —Всех трудностей сей жизниМне не показывайте, боги!

И еще для верхнего храма:

Когда же он будет,Когда же он будет, —Все ожидала, проходяСквозь рощу, в просветах деревьев,И видела сверкание богов.

И для него же:

Если хлопчатобумажныеТесемки связав на рукавах,Я перестануО жизни своей сокрушаться, —Подумаю, это сигнал от богов.

Однако заставляла я богов слушать там, где они не слышали…

Осень закончилась, уже первое число зимней луны сменилось последним ее числом, и все люди — и низкого, и высокого положения — суетились, и так проходило время, а я все ложилась спать в одиночестве.

Около конца третьей луны на глаза мне попались яйца диких гусей, и я подумала, как бы ухитриться связать их по десять штук. И от нечего делать вытянула длинную нитку шелка-сырца и ею перевязала одну штуку, и так, постепенно, всю партию. Получилось очень искусно. «Зачем держать ее у себя?» — подумала я и отправила связку придворной даме из дворца на Девятой линии. К подарку я прикрепила ветку цветущего кустарника дейция. Ничего особенного в голову мне не пришло и обычное по содержанию письмо я закончила словами: «Я решила, что этот десяток можно связать и таким способом». В ответ на это я получила стихотворение:

Могу ли я принять всерьезДесяток этот,Когда сравню егоС бесчисленнымиДумами о Вас?

Получив эти стихи, я ответила:

Нет проку, когда я не знаю,Сколь частоМеня вспоминаете Вы.Не лучше ли снова и сноваУвидеть число!

Впоследствии я слышала, что она изволила передать мой подарок пятому сыну государя.

Наступила и пятая луна. После десятого числа разнесся слух, что государь занедужил, а вскоре, в двадцатых числах, он изволил сокрыться от нас. На смену ему изволил взойти на престол наследный принц — владелец Восточного павильона. Канэиэ, который до тех пор именовался помощником владельца Восточного павильона, был провозглашен куродо-но то, главою административного ведомства, поэтому мы, вместо того, чтобы быть погруженными в печаль по случаю траура по покойному императору, только и слышали от людей, как они рады повышению Канэиэ по службе. Хотя я, отвечая на поздравления при встречах, испытывала чувства, будто и сама немного похожа на других людей, — душа у меня оставалась все той же, зато окружение мое при этом сделалось очень шумным.

Узнавая о том, как обстояли дела с императорской усыпальницей, и о прочем, что было связано с погребением, я представляла себе, как скорбят люди высокопоставленные, и печаль охватывала меня. Проходили дни за днями, и вот я отправила несколько писем с выражением соболезнования госпоже из дворца Дзёган. В их числе было такое:

Как этот мирНепостоянен! —И вот горюем над курганом,Где усыпальницаПогребена.

Ее ответное послание было преисполнено горести: