Дневник леди Евы

Не всё удавалось. Однажды пришла девушка и попросила избавить ее от беременности. Глэдис отказалась наотрез. Девушка пошла к какой-то знахарке, а потом умерла от заражения крови. И хоть Глэдис не была виновата в ее смерти, родня несчастной стала смотреть косо. В другой раз пришел йомен, у которого распух и почернел палец на правой руке. Ничтожная ранка начала нарывать, но он слишком долго не обращал на нее внимания. Это была гангрена. Глэдис сказала, что палец придется отнять, но он и слышать об этом не хотел. А через несколько дней пришла его жена и сказала, что у мужа жар. Не ожидая ничего хорошего, Глэдис пошла к больному. Теперь распухла вся кисть. Глэдис мысленно застонала — операция предстояла нешуточная, а опыта у нее не было. Оставить все как есть — значит, обречь больного на медленную и мучительную смерть. Оперировать — она не чувствовала себя компетентной для такой операции. Где Вы, доктор Кросби! Поколебавшись, она все-таки взялась за операцию. С «наркозом» ей снова помог Джо, который так приложил больного деревянным молотком по голове, что девушка даже немного испугалась за его череп. Лекарь старалась изо всех сил. Два пальца пришлось ампутировать, а остальное она просто хорошо почистила. Случилось то, чего она всегда подсознательно боялась. Больной пришел в себя, и начал кричать от боли, его пришлось держать. Если бы она поддалась первому импульсу, она бросила бы скальпель и убежала. Однако, сжав волю в кулак, и огромным усилием уняв дрожь в руках, девушка закончила операцию. Глэдис опасалась болевого шока, но пациент выжил. Она гордилась собой. Неимоверными усилиями ей удалось сохранить почти всю кисть. Жена йомена совала ей какие-то деньги, клялась, что больше пока нет, но потом она непременно заплатит еще, но девушка так устала, что ей было не до проблем фермерши. В каком-то полусне она дала рекомендации, как ухаживать за раной, и ушла. Дома ее стошнило. Девушка подумала, что это от напряжения, кое-как добралась до постели и заснула, не раздеваясь. Утром она в полудреме слышала, как Мэй возмущалась женой йомена, которая заплатила, по мнению женщины, сущие гроши. Другой лекарь взял бы вдвое дороже, да и где его найдешь, другого. Глэдис улыбалась сквозь сон, и вдруг с удивлением почувствовала, что ее опять тошнит.

Йомен явно выздоравливал. Но вместо благодарности, его жена принялась жаловаться всем и везде на то, что ее мужу отрезали два пальца, и работник он теперь никакой, вот черт дернул связаться с девчонкой, которая ничего не смыслит, а лечить берется! Мэй бросалась на защиту каждый раз, когда слышала такое. «Сейчас у него двух пальцев нет!» — кричала она, — «А то мужа бы не было, так с пальцами и похоронила бы!» «Да он и так через пару дней на поправку пошел, и нечего было человека калечить!» — возражали оппоненты. Глэдис сначала расстраивалась, потом только удивлялась человеческой глупости и неблагодарности. Ей было достаточно своих проблем. Тошнота не проходила, но наряду с ней появился зверский аппетит. Как-то утром, подкладывая ей в миску тушеные овощи, Мэй внимательно посмотрела на девушку, и вдруг села напротив. Никого кроме них за столом не осталось. Боб и Джо ушли в кузницу, Хильда и Джен — в сарай к скоту, маленький Дрю деловито мел первый снег во дворе.

— Девочка моя, — по-матерински ласково сказала женщина, — А ведь ты в тягости.

— Нет! Этого не может быть! — горячо возразила Глэдис, хотя и сама давно понимала, что это так.

— Придется смириться, милая! Уж я-то знаю. Ну да ничего. Дети подросли, Боб, хвала небесам и тебе, поправляется. Где четверо, там и пятый. Проживем. Только не вздумай наделать лишнего! — строго предупредила она.

О «лишнем» Глэдис думала постоянно, но все время откладывала возвращение домой: то Боб был еще нездоров, то злополучный йомен, которого она не хотела оставлять в таком состоянии, а теперь… Что делать? Кто знает, как поведет себя во временном коридоре ее изменившееся тело? И в каком состоянии оно материализуется там, в будущем? Она подумывала и о медицинском решении проблемы, но, вспомнив о судьбе своей неудавшейся пациентки, не решилась. Оставалось ждать до родов.

— Кто же отец ребенка? — как-то спросила Мэй, — Может, разыскать его? Мужчины иногда признают своих детей. Как он выглядел?

— Я плохо помню. Помню, что на нем было белое блио и зеленый суконный… одежда без рукавов.

— Зеленый гамбезон? Ну, это мог быть кто угодно, хоть сам сэр Роджер, но он не стал бы делать такого, я уверена. Он все-таки рыцарь. Знаешь что? Говори всем, что его отец умер. Тогда к тебе будут относиться как к вдове. А если отец неизвестен, могут подумать, что ты… нехорошая женщина.

Время текло не торопясь. Пришло Рождество. Мэй с утра хлопотала на кухне, по дому плыли вкусные запахи. Дети украшали дом и двор, как могли. Везде по деревне слышались песни и смех. Утром 25 декабря дети проснулись рано, их веселая возня разбудила Глэдис. Она встала и выглянула из-за занавески. Возле камина были сложены подарки, каждый ребенок получил свой и радовался: Джо степенно поглаживал круглый бок красивого, окованного железом сундучка для вещей, Хильда получила новые башмачки, Джен — теплые чулки очень красивого лазурного цвета, Дрю — раскрашенную деревянную лошадку на колесиках. Мэй щеголяла в новом белоснежном чепце с яркими лентами, Бобу достался крепкий кожаный пояс с металлическими бляхами и удобной кожаной петлей для кошелька.

— А ты что стоишь? — спросила Мэй девушку, — Видишь тот сверток? Это тебе.

В свертке оказался кусок белоснежного тонкого полотна. Глэдис ходила в старой одежде Мэй, своей у нее пока не было. Это был первый кусок полотна, который принадлежал лично ей! Девушка сделала заметку в памяти, чтобы потом сшить что-нибудь с помощью Мэй. Глэдис было немного совестно от того, что она не припасла ничего для своих друзей, но долго предаваться унынию не пришлось, все семейство собралось в церковь, и Глэдис пошла вместе с ними.

Церковь тоже была украшена еловыми ветками и множеством свечей. Снова отец Эндрю пригласил девушку на исповедь, но теперь она была готова и предложила ему придуманную версию своего прошлого. Он задал пару вопросов, но в целом принял ее без видимых сомнений.

Дома Мэй зажгла свечи во всех окошках, на столе их было пять. Накрыли стол к рождественскому обеду. Ради праздника на столе было жареное мясо, овсяная каша плам-порридж, лепешки, душистый сыр, пудинг и вино. Вся семья радостно ужинала, потом пели рождественские песни, потом пошли гулять по деревне. Односельчане весело приветствовали семейство и Глэдис, то там, то тут разворачивались небольшие представления. Дети изображали разные моменты из истории семьи плотника Иосифа. На деревенской площади взрослые представляли пантомиму о святом Георгии и драконе. Везде было весело, время летело незаметно.

Дни после Рождества тоже были окутаны атмосферой праздника. На улицах и на площади пели и танцевали, местный трактирщик выставил большую бочку эля, и угощал всех. Уютно и светло было в домах, на улицах и на душе. Но это было, пожалуй, последнее светлое время для Глэдис в этой деревне.

Неприятности начались сразу после Нового Года. К Глэдис пришла старуха по имени Эби. У нее заболела корова. Девушка пыталась объяснить, что она не умеет лечить коров, но Эби ничего слушать не хотела, только обещала заплатить все больше и больше. Наконец, Глэдис сдалась, не столько ради награды, сколько уступив настойчивости старухи. Девушка решила хотя бы посмотреть, что можно сделать.

Несчастное животное лежало на боку и стонало, как человек. Глэдис ничего не понимала в ветеринарии, только смутно помнила, что у травоядных какой-то сложный желудок. По ее мнению, ничего сделать было нельзя. Кажется, корова съела с сеном что-то острое — гвоздь, или кусок проволоки. Самое гуманное, что можно было сделать — прирезать ее побыстрее. Девушка сказала об этом хозяйке.

— Да ты что, рехнулась?! — закричала Эби, — Она же стельная! Да ты сама ее и испортила!

Глэдис поняла, что спорить бесполезно, и ушла. Но Эби на этом не успокоилась. Конечно, корова сдохла, несмотря на то, что другая знахарка все же взялась ее лечить, а по деревне поползли слухи. Глэдис припомнили все сразу, и даже то, что она почти два месяца не ходила в церковь. Это было явным признаком колдовства.

Однажды к дому кузнеца пришла целая толпа, вооруженная кольями и топорами. Люди требовали отдать им ведьму для расправы. Мэй и дети торопливо забаррикадировали дверь. Тогда раздались угрозы поджечь дом. По счастью, из кузницы прибежали Боб и Джо. Они, конечно, не справились бы с целой толпой, но их крепкие фигуры и решительный вид немного охладили пыл сторонников крутых мер. К тому же Боб напомнил, кто ковал им эти самые топоры, и пригрозил, что уйдет вместе с семьей, а им придется ходить за поковками в Блэкстон, а это дальше и дороже выйдет. Крестьяне немного погудели еще для порядка, и разошлись. Но выходить на улицу Глэдис стало опасно.

— Ничего, — говорила Мэй, — Поворчат и забудут.

Но глаза ее тревожно блестели при этом. Через несколько дней нападению подверглась Хильда. Девочка шла за водой, когда ей встретилась стайка других детей. Сначала ее стали дразнить и оскорблять, а потом кто-то кинул камень, и тут же в нее полетели камни, палки, какие-то овощи — все, что подвернулось под руку обидчикам. Она вернулась домой вся в слезах, покрытая синяками и с рассеченной бровью. Мэй сходила к родителям тех детей, и вернулась мрачная. Видимо, понимания она не нашла. Глэдис приняла решение. Оставаться здесь дольше и подвергать опасности этих славных людей она не могла. Вечером девушка тайком собрала кое-какие пожитки, и ночью, дождавшись, когда все уснут, осторожно встала, прихватила свою одежду и вышла во двор. Теперь уже дверной брус не казался ей таким тяжелым, как раньше — в повседневной жизни ей встречались предметы и тяжелее. Она наскоро набросила верхнюю одежду и, с трудом справившись с засовом на воротах, вышла на улицу. Луна была на ущербе, но кое-что можно было смутно разобрать. Она решила дойти до площади, а там отправиться, куда потянет, наудачу. Но не успела она сделать и нескольких шагов, как ее окликнули: