Дневник метаморфа

— Присаживайся, Алексей Петрович! — сказал начальник лагеря. — Бери огурец, очень огурцы привезли хорошие. Знакомься, это твой тёзка, тоже Алексей, а это Павлик. У них есть предложение. Работа есть для тебя, Алексей Петрович. Водки хочешь?

Кажется самое большое говно в жизни Шульги однажды началось именно с такого предложения. Теперь за тем говном, приведшим к сроку, робкой поступью следовало очередное...

— Что за работа? — настороженно спросил он, беря в пальцы холодную потную рюмку идеальной прозрачности.

— Говорят, ты за Ручьём любого зверя можешь добыть, — произнёс Павлик.

Шульга подавился водкой и мучительно закашлялся.

— А не совсем зверя? — уточнил второй.

— Нет, — сквозь кашель пробулькал Алексей. — Я теперь просто зек. Я мрамор в карьере добываю.

— Скостим срок, — заметил начальник лагеря. — Обнулим. Сделай работку — и будешь свободен, как ветер в поле, от решётки и от мрамора. Из петли тебя сниму, Петрович, ибо в тебе нужда у серьёзных людей.

Шульга задумался.

— Вам нужен мозгоед, что ли? — спросил затем. — Если да — то без танка я пас.

— Просто помогите поймать нашего… — квадратный Павлик замялся, — внештатного сотрудника.

Глава 4. Дорогой дневник

Дорогой дневник, это пиздец. Первым делом я запер Макса в обезьяньей клетке, затем обработал руку так тщательно, что ни в сказке сказать, ни словами описать — едва зубами не грыз. Глобалом вмазался, какая-никакая, а прививка «от всего».

Первые часы чувствовал себя неплохо и лелеял надежду, что пронесло, затем, когда раненая рука начала болеть, надеялся, что доза была слишком маленькой, и всё обойдётся тривиальным воспалением с антибиотиком. В конце-то концов основные дозы прионов получили беззубый зверь да паркинсоник, сейчас надёжно запертые в клетках и сидящие под кодовой железной дверью.

Однако ни о каком рапорте на Макса речь уже идти не могла. Макса нужно было держать за семью замками, а лучше — запереть в грибковом инфобоксе. «Усыплю его дистанционно, — думал я, — перетащу и закрою в инфобоксе», да так и не успел, потому что явились зоотехники, парень с девушкой, ничего такой, симпатичной блондиночкой, срочно пришлось разбираться с ними. В лабораторию я их не пустил, привитую фауну не отдал.

— Сбежала, — говорю.

— Как так?! — хлопает ресницами блондинка.

— Вот как-то так, — развожу руками. — Между прутьями пролезла, в двери шмыгнула и нет её, сам в шоке.

Если бы я сказал, что новый зверь испарился — эти идиоты поверили бы, уж слишком специфическими порой бывали местные обитатели, взять тех же мозгоедов и цефалотов. Развёл их как лохов, напоил кофе — как раз кофемашину починили — и спровадил с наилучшими пожеланиями.

После ухода этой пары сильно поплохело — поднялась температура, тогда я лёг на капельницу в медкапсулу и остаток день промывался физраствором, слушая Вагнера, там и задремал. Утром продрыхся, слышу — пищат приборы, сняли мои показатели. Давление было повышенным, но терпимо, сердцебиение нормальным, чуть ускоренным, температура 37,2, самочувствие казалось приличным, только хотелось ссать. Ну разумеется, сколько капался.

Выполз я из капсулы и пошёл в санузел медотсека. Шёл осторожно, вдруг голова закружится, но чувствовал себя нормально, даже хорошо. Во рту только непорядок был, предметы какие-то, словно камней нажрался. Сплюнул два импланта и все свои зубные пломбы. Ну, пусть так, малой кровью — думаю. Поставлю снова. Открыл рот перед зеркалом и обалдел — все зубы были целёхоньки, как у подростка, а вместо имплантов торчали верхушечки молодых, новых, собственных. Только странными какими-то были эти зубы, не совсем человеческими, и борода за ночь как-то уж слишком быстро выросла. Чёрт побери, а прионы-то работают?! Знал бы — укололся бы раньше!

Подошёл к толчку, снял штаны — а члена-то и нет, а члена-то и нет! Я стал орать. Не в смысле смеяться, а испугался до одури. Где мой всегда весёлый, жизнерадостный огурчик? Где краснолицый толстячок?! Вместо него, над яйцами, теперь была лишь небольшая выемка. Я полез туда пальцами и с облегчением вздохнул: драгоценный петушок прятался внутри. А вот достать его никак не получилось, как живот не втягивал и пах не напрягал, и я помочился сидя. Очень, кстати, удобно. В общем, теперь я внутрихуйный. Что дальше? И что там с Максом? И его, и зверя следовало запереть в отдельных герметичных инфобоксах…

Поражаясь своей волосатости, я надел чистую медформу вместо пропотелой и со страхом пошёл в лабораторию.

Дорогой дневник, я уже писал, что это пиздец? Так вот, когда я писал впервые, пиздецом оно ещё не было, но стало, пока я спал. Картина открылась апокалиптическая настолько, что шерсть на загривке встала дыбом.

В коридоре всё было покрыто кровью, словно дурной художник взял широкую кисть и ведро с багровой краской, и обрызгал стены, пол и потолок, метался и волочил за собой эту кисть, понамалёвывал зловещих иероглифов и бросил за ненадобностью: в конце коридора лежал изувеченный труп Натальи Павловны, зав лабораторией, я узнал её по серёжкам — лицо было съедено и мозг, вырван живот и обглоданы пухлые ноги. Я в полнейшем шоке смотрел на труп, когда в животе заурчало от голода. Это отчасти обрадовало: значит, ел не я. А отчасти напугало: я понял, что вижу не только мёртвую начальницу, но и почти ещё свежий белок. И понял, что дело плохо. Дальше не пошёл, а вернулся в медкапсулу, проколол палец и сделал анализ, потому что стало любопытно.

Дорогой дневник, кажется, адаптивность в первую очередь сказывается в накоплении ресурсов защиты, кровь моя оказалась насыщена кислородом, также в анализе присутствовал лейкоцитоз и тромбоцитоз… Фибриноген был повышен сразу в два раза. А форма эритроцитов получилась какая!!! Кажется, это особые, прионные эритроциты.

Есть хотелось, будто после многодневного вынужденного поста. К счастью я вспомнил, что оставил на столе яблоко. Схватил — и раздавил, словно к новому телу следовало заново привыкнуть после прионной метаморфозы. Недолго думая, я полез в томограф, там и охуел страшным хуем. Моё тело однозначно больше не было моим. Кости черепа утолщились, увеличилось количество извилин, а мозжечок вымахал размером с добрый кулак. Кости стали плотнее, мышцы добавили волокон, копчик подозрительно вытянулся, а член удобно так разместился в тазу. Я нашёл сухой завтрак и пожрал овсяных хлопьев. Очень, кстати, вкусно. Затем расставил по-новому свою коллекцию 3-Д молекул разных химических веществ, я сам их мастерил в свободное время и уставил целую полку.

Постепенно я осознал, что готов бесконечно возиться в медкапсуле и заниматься чем угодно, лишь бы не идти в лабораторию по кровавому коридору, но сделать это требовалось. Я вооружился сомнительной пользы усыпителем, на всякий случай зарядив в него сразу два шприца, обошёл по кругу Наталью Павловну и пошёл дальше.

Непроизвольно вспомнилось логово смерти, в которое мозгоеды превратили энергостанцию мебельной фабрики. Я сам участвовал в зачистке и писал протокол о заражении грибком! И теперь, обходя и переступая собственных разорванных на куски, изувеченных и обезглавленных сотрудников, прекрасно понимал, что стоит лишь «наверху» узнать о происшествии в лаборатории, сюда приедет такая же ручейная группа с подпиской о неразглашении, все следы зачистят, а меня изолируют в одном из ручейных "санаториев закрытого типа" на долгие годы.

Не-е-ет, так дело не пойдёт, дорогой дневник! Раз Ручей меня не отпустит, то и я живым ему не дамся. Никому ничего сообщать нельзя, как минимум пока…

Металлическая кодовая дверь в лабораторию была выбита, вырвана из стены, она валялась тут же, вся изогнутая. Внутри царил полнейший разгром и кавардак: клетки смяты и разломаны, аквариумы разбиты, обезьяны разорваны и сломаны, как игрушки, их кровь покрывала пол и стены, их жалкие тельца даже науке послужить не успели, крысы оказались сожраны, а зверь-абориген вообще исчез. В углу висела камера, теперь, конечно же, разбитая, но я всегда транслировал видеозапись на комп и сохранял на облако, не посвящая в подробности коллег, поэтому просто нажал на кнопку и в течение следующего часа смотрел, как кочевряжило проклятого Паркинсона, прямого и косвенного виновника случившегося бедлама.