Дневник москвича (1917-1920). Том 1
Шрифт:
Пение сегодня до того было замечательно, что хотелось временами плакать, а местами — аплодировать. Погода опять установилась морозная.
Победы Красной армии продолжаются: взяты ст. Лихая, Гурьев, Ачинск и Мариуполь, и только на западе почему-то (и кому-то) отдали Двинск.
К празднику купили 8,5 ф. «маханины», и то потому, что «по знакомству» с одним татарином заполучили ее по 150 р. ф. При этом узнали, по крайней мере, что можно было купить за 1.500 р. зайца, за 2.200 курицу, окорок ветчины тысяч за 20 и т. п.
28 дек. 1919 г./10 января 1920 г.После праздничных антрактов вышли газеты и преподнесли читателям целый букет «громокипящих», «оглушительных» и «решительных» побед над Колчаком и Деникиным. «Вечерние Известия» по поводу их говорят, что «это не крах, это уже треск и грохот». Взяты
Есть театральная заметка, что Качалов и Книппер («художественники») играют «в стане белых» и недавно гастролировали в Ростове.
М. Горев (Галкин тож) требует, чтобы снабжение восковыми свечами церквей было прекращено, ибо советским работникам не по карману покупать для домашних надобностей и для сверхурочных работ керосин по 400 р. за ф. и стеариновую свечу за 350–400 р. Но ведь «шилом моря не нагреешь», и восковой свечкой Москву не осветишь и не просветишь.
Бедная русская «свободная» церковь! Нет у нее ни дров, ни света, ни мощей. Товарищ Галкин (сам бывший священник) сущий малюта Скуратов для бывших своих собратий и «пасомых». И судьбе угодно было, чтобы он поселился в том же доме, что и я живу. Нечего сказать — приятное соседство!
31 дек. 1919 г./13 января 1920 г.Оттепель: 2° тепла, пасмурно и сыро.
Взяты Новомиргород и Мелитополь.
Клемансо в Палате сообщил, что, по уговору с Англией, вместо помощи плохо организованным антибольшевистским выступлениям самих русских, союзники решили поддерживать военные силы Чехословакии, Польши, Румынии и «быть может, Сербии» в их борьбе с советской Россией.
Вообще «беспокойства» продолжаются и у нас, и за нас, и против нас — и во Франции, и в Англии, и на всем, вероятно, земном шаре. А вот сто лет тому назад, т. е. в 1820 году, «беспокойство» было только в Испании. Так, по крайней мере, сообщает мне мой друг — «Христианский памятник», изд. 1840-го года. Там в хронологии замечательных событий о 1820 годе только и сказано: «беспокойство в Испании». И лаконично, и осторожно! А я вот болтаю, болтаю тут о всяких беспокойствах, все стараюсь и сам постигнуть, отчего они, да и потомству разъяснить. И глупо делаю: в одно время придут с каким-нибудь обыском, и заберут мое творение, и будут искать в нем контрреволюционные преступления, одним словом, создадут себе только лишнее «беспокойство», ибо в моем писании больше дневника, чем истории. Звоню только со своей колокольни, и звон мой неискусен, уныл, непризывен и неинтересен, и ненужен.
Через полчаса настанет и по старому стилю новый 1920 год (високосный). Благослови его Господи! А о минувшем что теперь сказать? Разве только то, о чем сейчас разговор был «промеж своих»: мясо 700 р. ф., яйца 130 р. шт., масло 2.200 р. ф., пара исподнего белья 4.000, и еще: «тьфу!»
О дневнике московского обывателя Н. П. Окунева
Несомненно, первыми дневниковыми записями были летописи, ведшиеся монашеской братией в монастырях, а на Руси — и патерики да четьи-минеи, в каковых подённо и помесячно описаны жития канонизированных и местных святых угодников. Этими документами пользуются в исследованиях о прошлом нашей родной земли, о событиях древних и лицах, в те поры живших. Да и простое чтение этих записей весьма поучительно, отрадно и достойно. Вот тому пример. 850 лет назад впервые в летописи упоминается Москва в связи с устроенным князем Георгием (Юрием) Владимировичем Долгоруким пированием в честь своих побед. Праздник рождения города нынче отмечают осенью, в сентябре. Между тем в летописи указывается вполне определенная и точная дата, а именно: 28 марта 1147 года. Выходит, по новому стилю праздник основания города приходится на середину апреля, а отнюдь не на сентябрь. Вот и польза летописных записей: они помогают уточнить действительную дату события. Впрочем, в данном случае, следуя пословице: «Москва не сразу строилась», вполне позволительно и передвинуть праздничную дату рождения города.
Хотя логичнее было бы сдвигать на хронологически более раннее время, а не почти на полгода позднее, чем указывается в летописи. В подобном произволе есть что-то пренебрежительно-чиновничье, если это не результат простого невежества…Словом, о пользе дневников и мемуарной литературы (а она просто огромна!) нет нужды много говорить. Достаточно вспомнить «Семейную хронику» и «Детские годы Багрова внука» С. Т. Аксакова, «Былое и думы» А. И. Герцена, «Житие протопопа Аввакума», «Фрегат «Паллада» И. А. Гончарова, «Севастопольские рассказы» Л. Н. Толстого… Все эти книги родились из дневников и поденных записей событий по горячим следам. В XIX веке образованные люди зачитывались «Письмами русского путешественника» Н. М. Карамзина, «Записками русского офицера» Федора Глинки и «Записками партизана» Дениса Давыдова. Впрочем, дневниковые записи так стары, что их находили на египетских папирусах и даже на глиняных табличках ассирийцев. Вот почему я не устаю повторять друзьям-приятелям: не ленитесь записывать каждодневные события, пусть и мелкие, — все забудется, а дневничок освежит память…
Но обратимся к «Дневнику москвича: 1917–1924» Н. П. Окунева. Впервые он был издан менее десятка лет назад в парижском издательстве ИМКА-ПРЕСС, то есть уже во времена начала развала (в который раз!) нашего могучего государства, названного почему-то перестройкой.Старый дневник московского обывателя оказался весьма актуальным — он дал возможность сопоставить творимую ныне разруху с той далекой, восьмидесятилетней давности. Сходство разительное и любому бросается в глаза, заставляя задуматься о необходимом и возможном выходе из подобного трагического положения.
Зарубежные издания, даже в 1990 году, русскому читателю были малодоступны, в том числе и из-за их дороговизны. Привозили их иностранцы или наша интеллектуальная прослойка, из которой и родились нынешние демократы. С книг делались фото- и ксерокопии. Но переснять полностью такие объемные вещи, как данный дневник, было накладно, поэтому обычно копировались выборочные страницы…
Но, оказывается, и зарубежные издатели лукаво опустили начало дневника — описание событий 1914–1916 годов. Это был период всплеска национального энтузиазма. Патриотические страницы первой части дневника, конечно, были бы нужны и для сравнения с нашей эпохой.
Данное переиздание имеет цель ознакомить возможно более широкий круг читателей с интереснейшим документом эпохи, очень близким по духу нашим дням. Ибо это не только исторический документ, а и свидетельство похожести всех смутных времен, развала, в котором и мы обретаемся. Дневниковые записи Окунева ценны своей бесхитростностью, в них отсутствует какое бы то ни было политическое лукавство (приверженность автора дневника к кадетской партии, которая фактически и делала революцию, довольно поверхностная, как выясняется из описания хода событий).
Окунев и его дневник интересны прежде всего своей обыкновенной заурядностью. Сам автор напоминает многочисленных нынешних специалистов бесконечных НИИ, почти ненужных контор и учреждений, живущих слухами и газетными новостями, а то и просто только «ящиком» — телевизором. Он все нужное скажет, а все ненужное покажет!
Такой и Окунев, любознательный в пределах своего быта, но еще сохранивший, правда, многое от старой жизни: он и театрал, и книгочей, и любитель хорового пения. Но больше его интересуют цены на рынке, возможность достать необходимое для жизни. Он регулярно записывает цены в дневник, давая немалый материал для сегодняшних статистиков и экономистов. Вряд ли теперь обыватель оставит потомкам подобные статистические данные, хотя нынешние цены скачут не менее прытко, чем 80 лет назад.
Но как бы там ни было, а цены на продукты и товары первой необходимости — это показатель каждодневных бытовых нужд любого человека, который не ворует и взяток не берет. Вот и Окунев поневоле становится пристрастен к быту, которому в предреволюционные годы и вовсе не уделял внимания. Так же добросовестно Окунев записывает и пересказывает газетные новости. Он не особенно анализирует их, но и сама запись газетной хроники той поры весьма любопытна. Она включает множество бытовых подробностей тех лет. Как близок нашему времени оказывается этот московский чиновник, полуголодный, обиженный, потерявший бытовую устойчивость, убедившийся, что личность его не ставится ни во что, не видящий впереди просвета и перспектив лучшей жизни. Быт стал вроде зыбкого болота. Каждый обыватель не уверен даже в следующем шаге.