Дневник секретаря Льва Толстого

И опять поздно вечером, когда я принес в кабинет для просмотра письма, Л.Н. говорил:

– Я всё боюсь за вас, чтобы вы не раскаялись в том, что избрали такой путь… Вы так молоды, и в вашей жизни еще так много впереди.

28 февраля

Утром приходили опять казаки, чтобы проститься, и революционер, который был очень рад помощи Л.Н. Кроме них, приезжали повидаться с Толстым муж и жена, малороссийские помещики, славные степные люди. Они пришли нарядные, волнуясь. Л.Н. принимал их в гостиной. Сколько я могу судить, беседа была серьезная и нужная для супругов. Оба вышли из гостиной растроганные, в слезах.

Здоровье Л.Н. сегодня немного лучше. После завтрака он ездил в санях кататься, а это служит хорошим признаком. Сегодня он получил стихи из Тобольска. Ему показалось, что это от смотрителя каторги, и Толстой хотел ему ответить, что печатанием и просмотром стихов не занимается. Но письмо оказалось от каторжанина, нуждающегося при этом в деньгах. Тогда Л.Н. решил переслать стихи в какой-нибудь журнал. По моему предложению, он послал их Якубовичу-Мелыпину в «Русское богатство».

Между прочим, Л.Н. надо было послать три посылки с запрещенными изданиями «Обновления» [14] . Он просил собрать книги, а адрес надписать хотел сам, чтобы не подвести меня. Я, впрочем, не стал его затруднять.

14

«Обновление» – издательство, организованное в 1906 году для печатания и распространения произведений Толстого, запрещенных в России.

Масленица отражается и в получаемых Толстым письмах. Сегодня один корреспондент пишет: «Поздравляю Вас широкой Масленицей и желаю Вам в веселом настроение и полном добром здоровие. Покушать горяченьких блинков, и рыбке на полные здоровия».

Было трогательное письмо: «Покорнейше прошу вас, Лев Николаевич, человек я бедный, сирота, так как я не имею никаких средств, так, пожалуйста, прошу, Лев Николаевич, вы хотя бы взяли меня к себе в ученики, так я наслышался от постороннего народа вашего премудрого учения и великой милости. Затем-то я у вас, Лев Николаевич, прошу, не развяжете ли вы мою повязку с головы, потому что я сие время нахожусь как будто в темнице какой или же не вижу белого света».

Человеку этому я ответил, что учеников при Л.Н. нет, а те люди, которые разделяют его взгляды, узнают их из его сочинений и что поэтому я и ему посылаю эти сочинения.

Л.Н. одобрил мое письмо. Кстати, давая мне письма, Толстой теперь очень часто не пишет даже вкратце, что именно нужно отвечать, а просто ставит на конверте: «В.Ф.» или «В.Ф., ответьте». Но потом, конечно, прочитывает все мои ответы.

Март

1 марта

– Я получил письмо со стихами, – говорил мне утром Л.Н., разбирая сегодняшнюю корреспонденцию, – и хотел не отвечать на него, но совесть мучит. Это молодой человек, восемнадцать лет, крестьянин. Так напишите ему, пожалуйста, что-нибудь.

Сегодня оказались еще стихи, так что сам Толстой написал большое письмо о «зловредной эпидемии стихотворства».

Вечером, кажется, опять по поводу книги Яроцкого, Л.Н. говорил:

– Большинство людей попадают в жизни в такую колею, из которой им ужасно трудно выбраться и не хочется, хотя бы это нужно было. И они в ней остаются. И это в религиозной сфере так же, как в научной. Вот Душан Петрович попал в такую же колею со своим отношением к евреям, о чем мы с ним сегодня говорили, – добавил, улыбаясь, Л.Н.

Я не говорил еще об этом печальном недостатке Душана Петровича – его антисемитизме. В человеке, чьи взгляды и чья личная жизнь могли бы служить завидным примером для каждого из нас, каким-то непонятным образом укоренилось недоброжелательство к целому народу. Говорят, это следствие впечатлений детства, проведенного в Венгрии, в области, населенной евреями. Все равно я никогда не мог понять этой странной слабости Душана Петровича. Не понимал ее и Л.Н., и никто из окружающих.

Толстой говорил не раз Душану, что его нелюбовь к евреям – это тот материал, который Бог дал ему для работы над ним и для преодоления в себе этого недостатка. «Если бы не этот недостаток, то Душан был бы святой», – говаривал Л.Н. о своем друге.

В ответ на слова о «колее» Душан Петрович что-то ответил, и вот завязался длинный разговор о евреях. Душан Петрович спорил с Л.Н. с большим упорством.

– Как можно ненавидеть, не любить целый народ! – говорил тот. – Я понимаю, что можно инстинктивно питать нерасположение к некоторым недостаткам евреев, но нельзя же из-за этого осуждать их всех: надо, напротив, стараться самому избавиться от этого недоброжелательного чувства как от недостатка. Иначе будешь оказывать сочувствие и поддержку таким человеконенавистническим обществам, как «Союз русского народа», который устраивает еврейские погромы, и так далее. Евреи притесняемы, находятся в исключительном положении, и их нельзя обвинять в том, что они участвуют во всяком протесте против правительства, участвовали в революции.

Если я сам видел особенные черты в русском народе, выделял русских мужиков как обладателей особенно привлекательных сторон, то каюсь. Каюсь и готов отречься от этого. Симпатичные черты можно найти у всякого народа. И у евреев есть выдающиеся черты, например их музыкальность. Вы говорите, что дурные стороны у евреев преобладают, что они безнравственнее других народов, как это статистикой доказано, но я думаю, что статистика эта неверна; да статистика большей или меньшей нравственности и противоречит религиозному чувству. А что значит это слово «еврей»? Для меня оно совершенно непонятно. Я знаю только, что есть люди. Географическую карту я знаю, знаю, что здесь живут евреи, здесь – немцы, французы, но деление людей на разные народы мне представляется фантастическим. Я его не могу знать так же, как четвертого измерения в геометрии. Недоброе чувство может быть только к отдельному человеку.

Если вы и не любите евреев, то единственное средство сделать их лучше, единственное средство против них – это дать им равноправие, уравнять их со всеми, так как, повторяю, они находятся в исключительном положении. Но дело даже не в последствиях, а в требованиях религиозного мировоззрения. Для меня согласиться с вами – это все равно что отречься от всего того, во что я верю: отречься от главного моего убеждения, что все люди равны. И я не понимаю, как можете вы, с вашими взглядами, с вашей жизнью, так относиться к целому народу. Я думаю, что вам нужно только желать избавиться от такого чувства как от недостатка.

Душан Петрович всё спорил, не соглашался с Л.Н. и, видимо, остался при своем мнении.

2 марта

С сегодняшней почтой пришел из Америки художественно расписанный с английским текстом лист бумаги, что-то вроде адреса для Толстого.

– Воздаяние, – перевел Л.Н. заглавие, когда я показал ему этот манускрипт, и равнодушно добавил: – передайте его Тане.

Я получил письмо от Владимира Александровича Поссе, в котором он писал, что мое сочинение «Христианская этика» готов издать редактор «Вестника знания» Битнер. Я прочел письмо Толстому. Он советовал послать работу Битнеру, что я и выполню на днях.

Л.Н. сегодня слаб. После завтрака лег спать. Ходит в черной суконной поддевке, так как его знобит.

После обеда приезжал из Москвы философ Лев Шестов и оставался до десяти часов вечера. Говорил он с Толстым у него в кабинете, наедине, очень долго, часа полтора.

– Поговорили так, как можно только вдвоем, а третий был бы излишен, – привел после Л.Н. английскую пословицу. Однако особенного впечатления гость на него, по-видимому, не произвел.

Сам Л.Н. после говорил про Шестова: