Дневник священника. Мысли и записки

Вспомним хотя бы чудо воскрешения Лазаря. Спаситель воскрешает Лазаря не потому, что это был Его друг, даже не потому, что Лазарь был хорошим человеком и хорошо было бы ему прожить еще лет двадцать-тридцать. Христос воскрешает Лазаря в перспективе Собственной Смерти. Воскрешает Лазаря, давая людям знак: Он – владыка над жизнью и смертью. Он «имеет власть отдать ее и имеет власть опять принять ее» (ср. Ин. 10, 18).

Не будь этого чуда, как и других удостоверений Его силы и любви, сложно сказать, что стало бы дальше с Апостолами, соприкоснувшимися со страшной реальностью Его Страстей и Смерти…

В самые драматичные моменты истории, когда человек готов поколебаться и начать тонуть, Господь приходит на помощь и дает знак: держись, Я тут.

Страшный 1917 год… Государь отрекся от престола. Как жить русскому человеку? И Господь в этот же день, день отречения, посылает людям икону: Божия Матерь «Державная». Богоматерь держит скипетр и державу, знаки императорской власти. Это знак, что теперь она становится Царицей и Заступницей народа русского.

Большевики убивают священников, посягают на храмы, и в те же страшные 1917–1919 годы по всей Руси идет массовое чудо обновления икон. Прежде потускневшие, почти черные доски просветляются, и лики на них начинают сиять огнем и переливаться многоцветьем красок. Вся небесная рать, чьи лики просветляются и украшаются, – на стороне гонимой Русской Церкви…

Очень, очень часто мы можем сказать, что, когда происходит чудо, оно происходит именно потому, что через это чудо Господь дает нам, маловерным, знать о Своем присутствии.

Много чудес и таких вот знаков было и у меня. Что никак, в свете вышесказанного, нельзя отнести к моим духовным заслугам, а скорее к моей немощной вере и милующей меня любви Божией.

Мое поступление в Духовную Семинарию предварялось рядом странных событий. Как будто два мира, Божий и демонический, боролись за меня. Кстати сказать, когда я впоследствии беседовал с моими сокурсниками, многие рассказывали о том же самом впечатлении: какое-то активное и злое противодействие и угрозы… Вместе с тем и знаки любви Божией, знаки поддержки. Силы ада не хотели нас, вчерашних советских ребят, пускать в Духовную Семинарию.

Примерно за полгода до поступления в Семинарию у меня стала болеть левая нога. Может быть, это можно сравнить с тем, как ноют суставы. Мне казалось, что воспалилась кость. Это была сильная боль. Весь день все было нормально, нога не давала о себе знать. Но к вечеру появлялась и нарастала боль. Я просыпался и, обливаясь потом, лежал, сжав ногу. Около 4-5 утра боль постепенно стихала, и я мог забыться сном.

Все это настолько изматывало, что я ждал вечера, как пытки. Я молился, причащался, но боль не уходила. Я прошел всех врачей, у меня брали пункцию, ставили иголки, кололи уколы и проч., но пользы было ноль.

Однажды мой духовник, отец Виктор, совершал крещение на дому. Я помогал ему. Мы крестили юношу, который уходил в армию. Вместе с ним молились его крестные, была и еще одна женщина, которая в службе не участвовала, только наблюдала. Потом, когда мы все вместе пили чай, эта женщина сказала моему духовнику: «Я знаю, что вы к этому относитесь отрицательно, но хочу сказать вот что. На вашем юноше сильная порча. Хотите, поможем снять. Я сама заговариваю, знаю сильных людей».

Может быть, кому-то покажется это странным, но на Урале, особенно в деревнях и селах, такие вещи, как колдовство, заговоры и проч., очень распространены.

Церковь называет порчу суеверием. Это так. Слишком много нездорового интереса и спекуляций с этим явлением мы, к сожалению, видим. Но Церковь не отрицает такого явления, как демоническое воздействие на человека. Никто не будет спорить, что злые духи могут на людей нападать. Это и искушения, и какие-то неприятные происшествия, и даже болезни… Все это действительно может иметь место, конечно, в той мере, в которой это попускает Господь.

…Отец Виктор покачал головой.

Вместо «снятия порчи» он совершил надо мной Таинство церковного исцеления – Соборование. После Соборования несколько дней боль была ощутимо меньше, но потом вернулась.

Мои мучения усугубляла мысль, что я не смогу быть священником, ибо это большая нагрузка на ноги. Со слезами я думал: как же я смогу стоять во время богослужений, продолжающихся по нескольку часов, если у меня такая нога? Мой отец, кстати, винил в таинственной болезни именно церковные службы, которые я к тому времени усердно посещал. Я, не зная причины, был склонен ему верить.

– Подожди поступать в Семинарию, поступи, поучись в университете, потом, когда поправишься, будем думать о Семинарии, – говорил мне мой отец, и я серьезно размышлял над его словами.

Так мучительно тянулось весеннее и летнее время 1991 года, года моего поступления в Семинарию.

…Примерно в июне мы с моим духовником ехали причащать умирающую старушку. Ее дом находился на краю города, и добраться туда можно было на трамвае. Перегоны между остановками были большими. Старый трамвай набирал скорость и, трясясь и бренча всеми своими сочленениями, колесами и еще чем-то, несся от остановки к остановке.

Мы дождались своего номера. Подошел трамвай, состоящий из трех вагонов (тогда одно время такие ходили). Я хотел сесть в центральный вагон, чтобы меньше трясло, но духовник повел к последнему. Мы вошли в последний вагон и сели у самой последней двери. Начали беседовать и не заметили, как приехали.

То, что это наша остановка, сообразили, лишь когда объявили следующую остановку и стали закрывать двери. В то время у трамваев в Перми были двери, которые закрывались, как дверь купе. И вот дверь, закрываясь, поползла, а мы кинулись в эту щель. Мой батюшка выскочил, а меня дверь прихлопнула за ступню. Я упал, а трамвай поехал. Я потащился следом, по путям, по утрамбованному гравию. Отец Виктор бросился вслед за трамваем. Он бежал, и кричал, и махал руками, чтобы вагоновожатый остановился, но тот ничего не видел. Я не был ему виден (я был как раз за последним вагоном), а моего батюшку водитель, видимо, воспринимал просто как опоздавшего пассажира, с которыми, как известно, на общественном транспорте не церемонятся.

Но, увидев, что бегущий человек все не отстает, вагоновожатый понял наконец, что что-то стряслось. Он остановил трамвай и открыл двери. Тут моя нога освободилась. А потом двери закрылись и трамвай уехал. Водитель, видимо, перенервничав, даже не сообразил, что нужно как-то помочь человеку, которого он протащил на скорости целый километр.

Я встал. Отец Виктор, белый как мел, схватил меня и ощупывал: все ли цело?.. Я чувствовал себя нормально, только голова кружилась и ноги были какими-то ватными. Металлический браслет моих часов на левом запястье стерся. Куртка на спине и брюки оказались протертыми до дыр.

Мы возблагодарили Господа за чудесное спасение и отправились на требу. У постели умирающей старушки сидела ее старенькая сестра. Мой батюшка гробовым голосом объявил:

– Нужны йод и валерьянка.

– Что такое? – встревожились старушки.

– Только что моего псаломщика зацепил и протащил за собой трамвай…

Сестра умирающей и сама умирающая старушка вскочили и засуетились вокруг нас. Принесли йод, валерьянку, напоили нас горячим чаем с вареньем. Потом отец Виктор торжественно совершил исповедь и Причастие. Опасность, которой мы милостью Божией избежали, всех сплотила и как-то мобилизовала. Старушка, еще полтора часа назад готовившаяся отдать Богу душу, чувствовала себя хорошо. Сидела вместе с нами, провожала до дверей и желала всяческих благ.