Дневник. 1918-1924

Я с ним не мог согласиться из-за того, что два моих брата и две племянницы томятся, ни в чем не повинные, в темницах, да и материальная обеспеченность куда меньше, чем в прошлом сезоне.

С Денисом и Эрнстом — в Эрмитаж, где ходатайствуем перед М.Философовым, чтобы Тася была оставлена при деле. Обещает сделать, но опасается, как бы недавно вступивший в РКП Исаков не вздумал подложить обычную свинью. Хуже то, что Боткин дал трещину. Оливова половина — на музейном отделении охраняется, лучше бы обе половины соединить.

Вожу по Эрмитажу Комаровскую и Аленову. Восторги и умные слова милейшей нашей принцессы. Представляю им Жарновского. Н.И. тащит меня к себе пить кофе. Там же мертвенно бледная Софья Ивановна; за угощением разговор о питании… Шувалов в ужасе от Купера (вследствие соединения в труппы он попал под его начало). Дома читаю пьесы. Зашедшая поговорить первая жена Кости Катя рассказывала, как она была сегодня на свидании с Мишей… Они поговорили сегодня в канцелярии. Она очень беспокоилась, не осунулся ли, но он выглядит довольно бодро и лишь очень похудел. Сидит он в сравнительно хороших условиях — в общей камере с двадцатью другими несчастными. К сожалению, ему подселили офицеров, с которыми он сидел первое время, никого из уголовных. Присутствие офицеров навело его на мысль, что и он сидит как бывший в отставке с 1884 г. морской офицер. Его до сих пор только спросили и не допрашивали, и он не знает, за что арестован. Большим утешением ему служит работа — он переплетает книги. Вообще он человек очень практичный в житейских обстоятельствах. Напротив, беспомощный, избалованный Леонтий должен выносить тюремную жизнь особенно тяжело. Ходит слух от человека, сидевшего с ним в одной «одиночной» камере, гораздо худшего разбора, нежели Миши, что бедный наш Люлечка очень опустился, ничего не говорит, не меняет белья и т. д. Вероятно, его особенно угнетает сознание обиды, незаслуженности, уродства такого финала после такой солидной, в своем роде красивой и, во всяком случае, морально-безупречной жизни.

Слухи, что Оленин в отставке, а Купер вместо него.

Суббота, 24 сентября

Днем светло. К ночи зарницы, далекие громы. У меня род ссоры с Мотей из-за нелюбезного «здорования». Следом ссора с Атей из-за нежелания ее и Юрия платить за выгребную яму…

Декорации не клеятся. В 1 ч. на репетиции с Ермоленко. Она очень хорошо запомнила то, чему я ее учил. Купер это объясняет ее непосредственностью. Но, боже, какая она сейчас страшная со взбитым рыжим локоном волос надо лбом. Чтение одноактного скетча Альфреда де Мюссе: для моего вечера одноактных пьес годилась бы «изящно комичная» и проверенная — великолепное объяснение в любви между нерешительным господином и скромницей-вдовой, еще более комический фарс. Скорее всего подошла бы сцена с бескорыстием старого друга для Комаровской…

К чаю Нотгафт с предложением иллюстрировать все, что я бы пожелал. Приходится соглашаться, ибо ничего другого не предвидится. Авось удастся заработать два миллиона, как это сделал Добужинский, сдав очень изящную иллюстрацию к «Бедной Лизе». Условия там невыгодны — оригиналы остаются у издателей «Альционы». Среди них Нотгафт занимает первенствующее место благодаря тому, что его снабжает деньгами тесть из-за границы — сносится он через немцев. Нотгафт полон оптимизма: острый-де период прошел, жизнь восстанавливается. Увы, я этого не чувствую!

Подошел и Эрнст из балета в консерватории. Это у них с Тасей, Бушеном и Зилоти просто болезненная мания. Нотгафт передал мне письмо Дашкова и Добужинского, из которого видно, что они уже произвели выборы для Петербурга (может быть, Замирайло попал в секретари?). Мне эта история с дурнем так надоела, что я едва удосужился прочесть.

В газетах ответ Чичерина Польше или Антанте. Толком не разобрал, кажется, остроумно. И все же говорят: войны не будет.

Воскресенье, 25 сентября

Кончил костюмы «Раймонды». Репетиция на сцене. Бестолочь Купер — не управляющий. Ермоленко сообщает желание мужа приобрести у меня что-либо. Ох, только бы не сорвалось! Начинаю компоновать декорации к «Лекарю».

Наслаждался Татаном. Он в восхищении от всех игрушек и боскетов, развешенных по полкам и шкалам. Называет все человеческие фигуры и головы «дяддзя», всех четвероногих «мууу», и менее всего птиц — петуха вроде «а-а». Очень смышленый, препотешно носится один по комнатам.

Примирение с Мотей произошло сегодня… Пришла Л.П.Гриценко с Александриной. Она в ужасе, если прекратится присылка денег от Бакста или посланец угодит в тюрьму. Ведь посредник-юноша расстрелян среди таганцев.

К обеду Саша Конский. Его домогательства отъезда в Финляндию кончились резким и грубым отказом. Он думает, что надо было дать взятку, но на это нужна большая сноровка, всем «приличным» людям старого закала совершенно недоступная. Сведения о своем имении он получил из Парижа, от своих сестер, которые там виделись с его соседом. Все в порядке. Бедные его старушки устроились было в Париже, но их забрала в свое имение в Бретань г-жа Абрикосова, превратившая их в своих постоянных служащих, приходится даже мыть полы!

Вечером в БДТ. Сегодня «Слуга…» сделал полный сбор с аншлагом. Мои костюмы очень нравятся. Предложение «Грелки» приводит Монахова в восторг. Она бы пошла пятой пьесой, и ставил бы я — такое желание вполне понятно. Зато к одноактным пьесам он отнесся с сомнением и вовсе не обещает найти ту девочку, которая нужна для Лабиша, над которым я дохохотался до истерики.

Комаровская забрала меня к себе в уборную и плакалась на Петрова, который ерундит с постановкой «Рюи Блаза». Королеву он заставляет выходить с голубым цветком… Вместо заболевшего Голубинского Бригеллу играл Музалевский.

Понедельник, 26 сентября

Пасмурно, прохладно. Начал костюмы «Лекаря». В 12 ч. — в Эрмитаж. В саду перед Зимним дворцом лежит чудовище — аэростат. Завтра готовится парад Красной армии. Встречаю Щеголева. Он нашел свою статью к «Медному всаднику», и теперь задержки не будет. Чрезвычайно я взволнован тем, что исчезла в пятницу Анастасия Чеботаревская. Она с Сологубом даже могла легально ехать, но из-за болезни психического порядка отъезд отменен — опасно просрочивать визы, и вот Ф.К. вышел на полчаса в аптеку, она убежала. Искали ее по всему городу, но тщетно. Вероятно, утопилась.

В Эрмитаже новый рассказ об аресте двух дам из семьи Блока: пришло письмо из-за границы еще в 1920 году с оказией. Затем началось ограбление их квартиры…

Побывал в отделе рисунков, где удалось идентифицировать ряд рисунков Кл. Меллана, шедших за Ф. де Шампеня. Объяснялся с Н.А.Сидоровым насчет его медлительности в исполнении моего распоряжения относительно привоза петергофских картин. Вся задержка из-за материальной стороны, но есть надежда, что Ерыкалов возьмет на себя провоз. У Эрмитажа совсем денег нет. Смешной спор между Стипом и Сережей (Эрнстом; спор повторяется почти ежедневно) из-за выезда в КУБУ. Теперь они по зеленым карточкам дают вещи почти по рыночным ценам. Лучше не брать. Сережа деморализован, протестует против таких слов и берет под защиту копеечную экономию. В то же время он совершенно не может освоить разницу цен. Такая слепота не исключение в русской интеллигенции — правило. Отсюда мы и забрели в тупик.

Дома тревога из-за осмотра жилищным отделом по доносу на Руфа, поданному коммунистом, вселенным в нижний этаж, которого Руф старается выжить. Тот же Руф рассказал, что приятель Альберта является агентом особого отдела ЧК. Соблазняет он его тем, что там подбираются честные, любящие родину люди, и решительно избегают жидков! Намечена гибель в ближайшие дни первейших вождей, и лишь колеблются, как это сделать: расстрелять или дать им покончить самоубийством? Что еще за вздор! Пьяный бред или провокация?