Дневники Фаулз

24 октября

«Пармская обитель» Стендаля. Я наслаждался этим романом; проглотил его залпом. То на одном, то на другом месте останавливаешься и задаешься вопросом: чем, собственно, он велик?

А он завораживает с ходу, не спросясь. Как музыка Пуччини.

Крестные отцы Стендаля — Вольтер и Расин: он сполна унаследовал ироничность и желчный эгоизм первого, величие и формальную безупречность второго. Даже в наиболее романтичных своих настроениях Стендаль наблюдает, описывает.

Есть в Стендале и резонерство, которое импонирует мне в Джейн О.; правда, его резонерство более аристократичное, снобистское, однако по большому счету оправданное. В фокусе внимания Дж. О. — вопросы морального свойства; в фокусе, внимания Стендаля — социальные, политические. Презрение к духовно несостоятельным; презрение к политически коррумпированным.

И еще: замечательна ясность его стиля. Чем романтичнее материал, тем прозрачнее его изложение. И наоборот.

9 ноября

Джексон Поллок. Выставка в галерее Уайтчепел. Гигантские неряшливые холсты, залитые, забрызганные, исхлестанные краской. В них на полном серьезе вглядываются десятки мыслящих, известных людей. Особенности манеры Поллока вполне очевидны: время от времени (хотя далеко не всегда) тонкое ощущение цвета и пристрастие к размашистым, асимметричным конфигурациям («каракулям»). Не менее очевидно и то, почему его живопись буквально перевернула вверх ногами теперешний художественный мир. Во-первых, в ней запечатлено тяготение к неискусству, или природе, или субъективному произволу, или хаосу; во-вторых, ее характеризует тотальный отказ от каких бы то ни было ограничений; в-третьих, она открывает беспрецедентный простор для критических истолкований. Последнее обстоятельство наиболее важно. Ведь, какой из видов искусства ни взять, под определением «великое» ныне все чаще подразумевают «любопытное» либо «открывающее поле для дискуссий и демонстрирующее остроту чувств и нарушение правил». Эпитеты типа «хрестоматийный», «значимый», «этапный» призваны свидетельствовать лишь об одном: о том, что характеризуемые ими произведения столь двусмысленны, что зритель волен усмотреть в них то, что ему заблагорассудится. Конечно, и для того, чтобы достичь такой степени двусмысленности — или бессмысленности, — нужно обладать определенным мастерством. Неоспоримо и другое: если век именует того или иного художника «великим», этот художник должен быть велик — по крайней мере в каком-то отношении, а его творчество — представлять некую ценность.

Находясь в галерее, я почувствовал, что в этом искусстве есть что-то нестерпимо декадентское. Декадентское не в смысле чистого разрыва с традициями (не в том понимании, в каком употребляют это слово закостенелые консерваторы из Королевской академии) и даже не применительно к изначальному художническому замыслу, а декадентское постольку, поскольку нынешний век низвергает искусство с пьедестала. Наш век — век зрителя; мы уподобляемся толпам любопытствующих зевак восемнадцатого столетия, разевавших рот на любую диковинку. Итак, теперешние диковинки — экстремальные художественные формы. В них каждый волен найти то, что ему импонирует; а по сути, они не затрагивают ничего. Я уверен, что замыслы Поллока были в высшей степени серьезны, но все, чего он добился в итоге, не более чем легковесное развлечение.

К тому же его живописи легко подражать. Она не требует ни дисциплины, ни творческого духа (коль скоро ее создатель овладел соответствующими приемами); для нее потребно лишь некое наитие, отличающее тысячи людей с прирожденным ощущением цвета. Однако все великое искусство обладает одним общим свойством: оно неповторимо. Оно переносит в другие миры; оно стоит особняком от всего прочего; оно несводимо ни к чему иному. Мы растворяемся в том, чего сами не способны создать.

Некоторые из его картин неплохи. К примеру, «Номер один»: гигантский водопад цветовых брызг: зеленых, бледно-пурпурных, цинково-белых, неярко-бурых. «Лето». И та и другая могут послужить удачными подступами к подлинной живописи. «Аромат» — каскад излюбленных тонов Дюфи: розовых, белых, желтых, красных. Здесь он проникает в суть.

И одна замечательная картина — «Бездна». Облака белого размыкаются, раскрывая пропасть: пятна сепии, индиго, проблески красного. В ней ему удалось передать нечто глубокое и действительно важное. Важное как в психоаналитическом и поэтическом плане, так и в плане чисто живописной техники. Воплотить абстракцию тайного. Но, кажется, это единственная из его картин, на которую никто не взглянул дважды.

Поразительное зрелище. Классический индийский танец в исполнении Индрани [573] . Плавная изменчивость движений, грация всплескивающих рук, позвякивание браслетов на непрерывно движущихся лодыжках; танец глаз, танец губ, вся пленительная гамма улыбок, вздрагивающих кистей рук, предплечий, бедер, икр, ступней. По сравнению с этим европейский танец бесцветен, монотонен, искусствен.

573

Индрани Баджпай Рахман (1930–1999) — дочь хорошо известной танцовщицы и педагога Раджини Деви, в ряде гастрольных турне по разным частям света познакомила зрительские аудитории с искусством классического индийского танца. Программу данного ее турне составил практикуемый на юге Индии танцевальный стиль «бхарата натъям».

Ко всему прочему, Индрани очень хороша собой: прелесть юной девушки сочетается в ней с обаянием зрелой женственности. А музыкальный аккомпанемент изобилует репризами, перипетиями, синкопами. То, чего мы ищемся в фольклоре испанцев и народов, живущих на Балканах, давно существует в Индии; то, что отдельными проблесками восхищает нас в их танцах, зримо предстает в индийской музыкальной культуре. Танец так завладел мною, что я весь вечер просидел как вкопанный; он поглотил меня без остатка. Ко мне вернулось почти безвозвратно утраченное чувство восторга, дистанцированности. Чувство столь сильное, что напрочь исчезла эта вечная страсть двадцатого века — критиковать, раскладывать все по полочкам. Такое искусство танца захватывает безраздельно.

11 января 1959

Грэм Грин «Тихий американец». Подобная экономичность повествования сродни цирковому фокусу: она отбивает желание прибегнуть к другому стилю письма или, точнее, к любому иному способу рассказывать. Единственная манера письма, которой она не умаляет, — поэтическая, рождающая настрой. К примеру, манера Вулф, манера Джеймса — поэтов прозы. Но когда стараешься достичь того и другого (то есть одной ногой стоишь в «Гринландии», другой — в царстве поэзии), результат всегда оказывается чуть… несфокусированным, раздражающим. Грин напоминает Гольбейна: во многих отношениях он настолько правдив, что все остальные способы портретирования кажутся ущербными. Опасность такого положения дел очевидна: случись Гольбейну наградить своего натурщика — мужчину с прямым носом — носом с горбинкой, мы тотчас уверуем, что так он на самом деле и выглядит. Ложь, когда ее со всех сторон окружают приметы реального, воспринимается без труда. А у Грина сплошь и рядом — психологические и даже физические натяжки; иными словами, обычно он так vraisemblable [574] , что без всякого риска может позволить себе оказаться invraisemblable [575] .

574

Правдоподобен (фр.).

575

Неправдоподобным (фр.).

Дефо — Уилки Коллинз — Грин.

12 февраля

Э. заболела. Обморок, тошнота, стонет, диарея — все сразу (около пяти утра). Неистовый бунт кишечника. Врач сказал, что это гастроэнтерит.

Похоже, мы наконец-то скоро переедем — в квартиру на Черч-роу, 28. Угловой дом. Пустующий. Он принадлежит Западной инвестиционной компании; ее представляет некий м-р Шин-дер — увертливый и жуликоватый, как и само его имя. Ни он, ни компания не вызывают у меня ни малейшего доверия; к тому же платить придется больше, чем здесь, а нам и теперь жилье обходится дай Боже. Но место — притягивает. Жить в доме, построенном в 1720 году, высоко, с видом на крыши, сады, окрестности. Любой разумный человек ответил бы на это предложение отказом из соображений экономии (при наших заработках — мы и тут-то запаздываем с квартплатой. На жалованье Э. и без того ложится слишком тяжелый груз); и нам следует поступить так же. Но я отчаянно надеюсь, что мы все-таки переедем.

* * *

«Аристос». Не сдвигается с места. Частью из-за лени; частью из-за недостатка времени. Чтобы сосредоточиться на нем, мне нужно несколько свободных часов кряду. Что до мыслей, то их я встречаю везде, в любой книге, в любой газете. И уже примирился с тем, что встречаю свои идеи сформулированными кем-то еще. Возможно, лучше, чем мной. Более осмотрительно, чем смог или захотел бы сформулировать их я.

Греческие стихи, кажется, почти готовы. Ничего не делаю. Не исключено, что у меня очередной запор. Но каждый раз, когда спустя какое-то время я их просматриваю, появляются исправления. Инстинктивно чувствую, что они не готовы. Некоторые придется предать огню, а тогда возникнут пустоты. Зацикливаюсь на отдельных строках. Вот одна из них: «С соленых огородов моря»; вокруг нее будет вертеться все стихотворение. Но она и ей подобные упорно скатываются вниз по склону, не желая остановиться, занять свое место.

14 февраля

Голос старьевщика с улицы. Печальный, тонущий вдали — последний зов улицы. В нем — щемящая нота потерянности, нездешности. Это последний крик иссякающего бытия, страшного, прекрасного былого мира незащищенного индивидуума; короче, просто индивидуума.

19 февраля

Джон Брейн «Путь наверх». По сути, беллетристика невысокого пошиба; слепок с «Фигуры» [576] Арнолда Беннетта. Есть, однако, в этой книжке определенная сила. По крайней мере в ней нет присущей нашей литературе столь многим мертвящей анемии — этой черной метки обреченной на гибель цивилизации, дающей себя почувствовать во всех ее сферах. От нее веет чем-то неумирающим, всеядным, елизаветинским. Но вот ее страшная ахиллесова пята: какова позиция автора по отношению к главному герою — возвеличен он или спародирован? Логичное следствие чреватого смертельным риском стремления вести рассказ от первого лица. Именно этим обусловлена невозможность соблюсти столь необходимую в данном случае объективность повествовательного тона.

576

Роман Джона Брейна (1957) описывает карьеру авантюриста Джо Лэмптона, с помощью интриг и секса пробивающего себе путь наверх в провинциальном городке. Денри Мэкину — главному герою романа Арнолда Беннетта «Фигура» (1911) — свойственна та же жажда материального преуспеяния, которого он добивается столь же авантюристично, возвышаясь от скромной должности служащего юридической конторы до поста мэра города Барсли.