Дневники Фаулз
Шрифт:
В восемь часов мне надо было пойти на пьесу Олби, но она все не отпускала нас, показывая апартаменты. Больше всего похожие на маленький дворец. Вверх по ступенькам поднялись в сад на крыше, на съемочную площадку высоко над Ист-Ривер — удлиненные белые стулья, кустарник, скульптуры и весь Нью-Йорк, распростершийся внизу. Она взяла меня под руку и заставила повернуться.
— Вот откуда я подглядываю. У меня есть полевой бинокль.
Кругом стоят многоквартирные дома. Так мы обнаружили еще одно любопытное совпадение во вкусах. Потом спустились на нижнюю террасу. Тросы, привязанные к огромным лампам, как насекомые, облепленные чудовищными геометрическими паразитами. Река автомобилей, движущихся внизу по набережной, пульсирующий поток яркого света. А на террасе, где мы стоим, все почти по-тибетски мирно и неподвижно. Комната с огромной каминной полкой, сделанной из позолоченных консолей в стиле Людовика XV и XVI, на каждой драгоценная ваза, отдает неожиданным сходством с магазинной витриной. По стенам развешаны ее картины: дети
Потом мы зашли в ее спальню, и там, на камине, стояла «уникальная фотография» («Я купила негатив») Кэтрин Мэнсфилд; на ней она выглядела очень серьезной, прямой, черные глаза словно бусинки смотрят прямо в твои со смутным беспокойством. Стоя рядом со мной, Глория сказала:
– Я поставила эти вещи рядом с ней, потому что она их так любила.
Две фигурки дрезденского фарфора: пастушки на фоне стены цветов.
У двери она берет обе мои руки в свои, другие гости порядком смущены, но мне-то ясно, что она хочет сказать, несмотря ни на что, несмотря ни на что.
На улице, в такси, мы отзываемся о ней как об уникальном феномене американской жизни, который она воплощает. Точнее, отзываются они. Ведь всем этим жертвам слишком больших денег время от времени хочется выпорхнуть из золотой клетки, а мне, писателю, ведомо, как держать дверь открытой — как, впрочем, и всем писателям с сотворения мира. Мы можем на миг освободить их, а всем им хочется быть свободными — хотя бы на миг.
Парни из «Космополитен» явно используют ее; она уже просила их перестать помещать ее лицо на обложке. Однако ей хочется быть писательницей, и, по-моему, в данный момент она пользуется своим именем, чтобы быть напечатанной; радости ей это не доставляет, но устоять она не в силах.
Словно всю жизнь пробыла Золушкой на балу. Всю эту неделю я тоже чувствовал себя Золушкой. О Золушке на балу можно написать пьесу, и в этой пьесе не будет ничего детского. Только блеск и тревога. Ветер, внезапно дующий в занавески, нежданный ветер, гуляющий по комнате. Потом звук сирен, доносящийся снизу, с реки, все громче, все ближе. Внезапная застенчивость, робость, что ее обуяла.
Айдлуайлд [767] : магия дверей, автоматически раскрывающихся при вашем появлении, напоминает о фильмах Жака Тати. В холле БОАС — трое бизнесменов из Англии: все с трубками, в коричневых шерстяных костюмах; все смеются. Услышав шутку, один разражается хохотом, поворачивается, отходит на четыре шага, затем возвращается. До чего бесхитростные людишки. Не выношу агрессивной мужественности иных американцев, но эта мышино-козлиная непробиваемость английского самца просто тошнотворна. Весь обратный путь эта троица сидела впереди меня, строя глазки стюардессам, задавая глупейшие «забавные» вопросы.
767
Нью-йоркский аэропорт, построенный на одноименном поле для игры в гольф; в скором времени его переименуют в международный аэропорт Джона Ф. Кеннеди.
— А снаружи нет дождя? (Само собой разумеется, на высоте 35 тысяч футов дождя быть не может.)
Стюардесса скалится дежурной улыбкой:
— Мне выйти и проверить, сэр?
Ха-ха-ха. Потешили девушку остроумием.
В Айдлуайлде отрываешься от земли в восемь вечера, в сумерки. А спустя четыре часа над Ирландией брезжит рассвет. Весь полет занял чуть больше шести часов. Назад на Черч-роу, 28; странно сознавать, что еще девять часов назад ты спускался по Пятой авеню, что отсюда в центр Нью-Йорка попадаешь скорее, чем, допустим, поездом в Венецию.
Равнинный ландшафт, отсутствие акцента — это Англия. Таково мое первое впечатление. Воздух словно выкачан. Америка горделиво высится, Англия стелется по земле. Я имею в виду, в архитектурном смысле слова. И нехватка силы: ток внезапно отключается, темп замедляется, давление падает, супермен скукоживается до обычного человека, власть становится фикцией, ее замещают общественный престиж и кастовая система.
Едем с Элиз инспектировать понравившийся ей дом в Долине здоровья. Не думаю, что вытерпел бы его и в лучшие времена, но смотреть его после этого опыта, заглядывать в крошечные комнатушки, чувствовать себя как в коробке, лицезреть его нынешний мелкобуржуазный комфорт, будто приглашающий зажить тихой, маленькой жизнью… Я был сыт всем этим и до Америки. Но теперь я чувствую, ощущаю всеми фибрами, что мне необходима открытость, простор. Завоевывать стоит не Англию, а Америку. Завоевывать из Англии, но живя ближе к Америке, к энергии, к мощи. В пределах возможного мы должны создать обстановку, в которой я смог бы, говоря словами американцев, задействовать себя как писатель. То, что англичане существуют внутри своей истории и во имя своей истории, — штамп; но именно это я почувствовал, возвращаясь сюда. Как и то, что Америка и американцы каким-то смутным — и даже возвышенным — образом открыты контурам и масштабу человека двадцатого столетия и неизмеримой сложности его проблем.
Думаю, точно такое же чувство испытывает и человек, живущий в России. Это ощущение — в данном контексте — не связано с размерами страны; оно лишь сигнализирует о степени, в которой страна понуждает индивидуума посмотреть в глаза проблемам современного существования. Отнюдь не самое главное, как обставлена жизнь изнутри; но существование человека (мое существование) обусловлено тем пространством, в котором он обитает. Это как с ракетами. Необходимо выйти к более широким горизонтам.Часть десятая
БЕГСТВО В ЛАЙМ
30 сентября — 4 октября 1963
Челтнем. Мы разместились в отеле по соседству с городской управой; он переполнен реликтами давно прошедших дней: вышедшими на пенсию классными дамами и почтенными джентльменами; впечатление такое, будто мозги двадцатых тридцатых забальзамированы в телах, застрявших в семидесятых — восьмидесятых годах прошлого века. Такой уж неспешный здесь прогресс. Челтнем — город аккуратных фасадов и окультуренной природы, цветущих деревьев и живописных пейзажей, изящных железных оград, чернеющих на розовом и бежевом фоне.
Другие приехавшие писатели: Фредди Рафаэль, разговорчивый еврей, очень напоминающий Тома Мэшлера; он буквально фонтанирует идеями, облекаемыми в лаконичную и простую форму, не имеющими ничего общего с напыщенностью, претенциозностью, трепом, id'ees recues [768] ; такой тип умного молодого человека еврейского происхождения просто не может не нравиться, не может не импонировать типичная для него язвительная гуманность, нетерпимость к заурядной английскости. Но, конечно, в подобном максимализме есть и опасность определенного перехлеста: слишком многого эти молодые люди не приемлют, слишком многое в прошлом Англии считают отжившим.
768
Заимствованными мыслями (фр.).
Габриэл Филдинг [769] : тоже разговорчив, но патологический экстраверт; из него так и пышет католицизм, побуждающий его беспрерывно исповедоваться. Из любых пяти минут наедине с ним четыре проводишь в исповедальне — и тут-то начинаешь понимать, как утомляют священников даже самые интригующие грехи. По профессии он тюремный врач. И Томас Хайнд — молчаливый, чуть замкнутый; и его жена, на удивление удачно окрещенная Сьюзен Читти [770] : по сути, ничем не примечательная девчушка, битком набитая броскими стереотипными мыслишками и, как и все они, трепещущая перед громкими именами.
769
Габриэл Филдинг — литературный псевдоним поэта и романиста Алана Барнсли (1916–1986), годом раньше удостоенного премии У. X. Смита за роман «Король дня рождения».
770
Томас Хайнд и Сьюзен Читти — псевдонимы сэра Томаса Уиллза и Сьюзен Глоссоп.
На первом заседании, посвященном сегодняшнему состоянию литературы, к нам присоединились Айрис Мердок и Джон Бейли. С Бейли мы познакомились в Эксе в 1949 году [771] ; это тщедушный, лысеющий, близорукий, заикающийся человечек. Помню, он всегда смотрел в сторону, держался сам по себе, словно в жилах его текла не кровь, а так, какое-то жиденькое молоко. Его брак с Айрис Мердок — наверняка hors de lit [772] , итог физического притяжения. Она строга, корректна, похожа на сельскую учительницу, только со слегка (по ее представлениям) неортодоксальными взглядами.
771
Бейли в одно время с Дж. Ф. работал в Нью-Колледже, преподавая английский язык. В действительности поездка в Экс имела место в 1948 г. См. Введение, с. И.
772
Постельный союз (фр.).
— Я обожаю Италию, — замечает она робко, будто закомплексованная школьница, преподнося цветы.
Меня посадили с ней рядом на обеде, на котором председательствовал несносный Джек Пристли. Этот озлобленный старикашка, не думавший ни о чем, кроме того чтобы поскорее завершить программу, настроил против себя всех, кроме супругов Бейли.
— Мы не собираемся обсуждать ни других авторов, ни издателей, ни рецензентов, — заявил он. — Это не входит в наши задачи.
И вот мы, собравшиеся как послушные ягнята, волей-неволей подчинились его диктату: отговорили каждый свое, откликнулись, когда к нам обратились, еще раз подали голос — без страсти, без пафоса; в результате абсолютно ничего не прояснилось, собравшиеся солидаризировались и спорили с тем, о чем вовсе не было речи. Все корове под хвост. Скомкав дискуссию, он внезапно объявил заседание закрытым, сказав несколько ни к чему не обязывающих слов о том, что в литературе нам недостает «любви, надежды, восхищения».