Дневники Фаулз

Тот вечер был очень любопытен. Под конец мы прохаживались вверх и вниз по Тоттнем-Корт-роуд; и я ощутил, как к старому чувству горечи — оттого, что я никогда не смог бы быть С ней близок (так взираешь на гору, на которую никогда не взойдешь, или страну, в которую никогда не поедешь), — примешивается печаль за нее, теплота и жалость. В своей обычной уклончивой манере она пыталась выразить то же самое — позволив себе проявить малую толику непосредственного чувства, которое тотчас спрятала, завуалировав какой-то банальностью.

Думаю, на самом деле она мне нравится — нравится своей неповторимостью, неповторимостью поведения, внешности (хотя ее и не назовешь ослепительной красавицей), неповторимостью своего подхода к жизни и своей необыкновенной склонностью к мифотворчеству. Теперь мне отчетливо видны ее недостатки, жалкая суть ее отговорок, ее обреченность, ее непреоборимая потребность окутать себя пеленой двусмысленных аргументов, упрямое нежелание прислушаться — или хотя бы проявить уважение — к гласу мужского рассудка.

— Ненавижу «Чуму», — заявила она. — Ненавижу, как он выражает то, что думает.

Она очень напоминает мне ту разновидность женщин, какую встречаешь у Пикока: типичную для конца восемнадцатого столетия смесь проницательности, снобизма и женственности — вроде Фанни Берни и Джейн Остин. Да-да. На свой лад она напоминает Джейн Остин.

Мое ощущение Санчии было, остается и всегда будет (должно быть) литературным. Нереальным. Реальность — это Элиз; и я сделал свой выбор много лет назад. Выбор столь определенный, что у меня не было и тени кьеркегоровского страха: другого выбора, сулящего обновление, не существовало [748] .

748

Христианский философ Сёрен Кьеркегор (1813–1855) считал, что решению принять христианство обязательно предшествует ощущение страха.

19 апреля

Опять потонул в «Волхве»: потонул творчески. Определился каркас, символика, подтексты, с этим все ясно. Трудность в том чтобы нарастить мясо на все эти большие и маленькие косточки. Пункты назначения и даты прибытия.

Источники: «Робинзон Крузо» и «Буря». Как и в «Коллекционере», но на этот раз иначе, в более прямой проекции.

Отношения между Кончисом и Лилией суть отношения Жули И Мишлин в Коллиуре (плюс мое собственное положение применительно к ним). Алисон = Кайя [749] . Возможно, в психологическом плане доминирует то лето в Коллиуре. А вовсе не Спеце.

749

См. Введение, с. 12.

23 апреля

Экземпляры книги. Один — Денису, один — Портерам, один — Лавриджам, один — домашним, один — Санчии (на котором я написал подобающе двусмысленное «Возделывай свой сад» и ничего не добавил); и два для себя.

25 апреля

Незадача с Томом Мэшлером. Я написал небольшой материал под заглавием «Коллекционер: некоторые заметки», в котором он фигурирует как прекрасный молодой бизнесмен. Его это задело: никому не хочется быть тем, кем он на самом деле является. Он, видите ли, желает быть глашатаем общественного мнения, гидом, защитником, всем вместе. На днях мы с ним ужинали, и он нравится мне еще больше. Дом полон современной живописи; но даже картины, это чувствовалось, были приобретены потому, что это хорошее вложение денег (хотя он и пытался скрыть это обстоятельство). У него пальцы Мидаса. Все, к чему бы он ни прикоснулся, превращается в золото; и все-таки он мне нравится, ибо, как мне кажется, он действительно хочет, чтобы хоть что-то из того, к чему он прикасается, превратилось в нечто человеческое.

Дал интервью молодой девушке — сотруднице журнала «Букс энд букмен» (никогда о таком не слышал). Милая, но глупенькая; и внезапно мне расхотелось говорить с ней всерьез.

2 мая

«Волхв». Работаю над ним без перерыва. Кончис сбегает в Невшапеле.

3 мая

Странный сон. Стою у окна, разглядывая сверху вниз фасад дома напротив. В других окнах фасада появляются разные фигуры. Я знал, что это призраки — или «гости», как я именую их в «Волхве». И не чувствовал страха, а лишь горячее желание, чтобы они взглянули на меня. Чувствовал, что глаза вылезают из орбит; столь сильным было мое желание. Но их взгляды старательно избегали меня, словно я (живой) был тем, кого на самом деле не существовало. Толковать этот сон можно, следуя одному из трех вариантов:

1. Это просто продолжение «Волхва».

2. Это нечто связанное с неуловимостью созданных мною образов. У них — своя жизнь, своя воля и т. п.

3. Это драматизированная проекция моей тревоги по поводу предстоящей встречи с критиками; первые рецензии выйдут в воскресенье.

5 мая

Первые рецензии. Худшая — в газете, в которой я предпочел бы увидеть лучшую: в «Обсервер». Вышла из-под пера вопиюще дилетантствующего «литератора» Саймона Рейвена, с которого станется и «Войну и мир» сделать весьма заурядным произведением. Но, понятное дело, жаловаться я не смею [750] .

750

В отмеченной сдержанно-похвальной тональностью рецензии Саймон Рейвен писал: «У этой книги два достоинства. Во-первых, она содержит интригующее исследование извращенной сексуальности… Во-вторых, развитие событий в ней отмечено мастерски нарастающим напряжением… Еще более располагает к этой книге вполне правдоподобный финал».

7 мая

Первые стрижи.

Просидел сегодня три часа в библиотеке на Уэст-Энд-лейн, просматривая «Таймс» за январь — март 1915 года и «Панч» с сентября 1914-го по март 1915 года. Вот уже несколько дней работаю над этой главой «Волхва». Поначалу испытал живой интерес; потом раздражение. Захотелось вернуться в собственный воображаемый, упрощенный 1915-й.

9—11 мая

Плохие дни. Мне не доставляет удовольствия чтение рецензий на книгу — тем более таких рецензий. В тех еженедельниках и газетах, на которые я рассчитывал, ничего не появилось. «Небольшой шедевр в жанре триллера» — таков, похоже, вердикт «примечательно беглого» критического взгляда. Последняя неделя сделала меня предельно раздражительным, и теперь я страшно жалею, что не уехал из Англии — один. Э., кажется, не понимает, что со мной творится. Кроме всего прочего, завяз с трудным местом в «Волхве»; не могу понять, что меня держит: трудность дать наглядное описание «Бурани» [751] или принципиальная невозможность придать этой вилле конкретные черты. Неужели описать это место выше моих сил, выше чьих бы то ни было сил?

751

Это название Дж. Ф. присвоил вилле своего персонажа Кончиса. Ее архитектура выстроена по образцу виллы Джасмелии, на которой он нередко бывал в период преподавательской работы на острове Спеце. См. примеч. 2 на с. 347.

В пятницу съездили в Садбери посмотреть дом — часть помещичьей усадьбы эпохи Тюдоров в Глемсфорде. Но этот вояж окончательно вывел меня из равновесия: по мере того как мы, сев на поезд до Маркс-Тей, пересаживались на боковую ветку и неторопливо катили мимо викторианских полустанков и зеленеющих полей, все происходящее становилось более и более нереальным; и сделалось еще нереальнее, когда мы проезжали в такси через Лонг-Мелфорд бесконечной деревенской улицей, пока, обогнув несколько муниципальных домов, не свернули в узенький проулок [752] . Дом был прекрасный: светлый, с остроконечной крышей, чуть покосившийся, как на иллюстрациях к диккенсовскому роману. Уютные старые комнаты и лестница, прелестный сад. Не на отшибе уродливой деревеньки, где повсюду высятся муниципальные строения. Но я сразу же понял, что жить там не смогу. В Литтл-Уолдингфилде мы посмотрели еще один, а на другой день третий — в Лавенхэме [753] , с чудесной лестницей, образцом восхитительной планировки периода короля Якова; но дом оказался в непотребном состоянии, такой сырой и обветшавший, что я даже не потрудился сделать вид перед его владельцем, что мы всерьез заинтересованы в покупке. Да и все вокруг него слишком отзывчиво к изменчивым веяниям времени, слишком демонстративно «сельское», чтобы привлечь меня. Слов нет, деревушки симпатичные, Садбери — милый городок, но это не то, чего бы мне хотелось. Я понял, что мое представление о том, чего я жду от дома в сельской местности, столь неопределенно, что нет смысла принимать окончательное решение, пока мы не побываем еще в нескольких десятках местечек Англии и не посмотрим еще несколько десятков домов или коттеджей.

752

Садбери — небольшой торговый городок на реке Стаур в Суффолке. Чтобы доехать до него, Дж. Ф. и Элизабет пришлось сесть в Лондоне на поезд до Маркс-Тей. Глемсфорд — небольшая суффолкская деревушка, расположенная к северо-западу от Садбери; она разместилась на холме с видом на реку Стаур.

753

Еще две деревушки в окрестностях Садбери в Южном Суффолке.

Теперь мне ясно, что для спокойной жизни мне требуется: 1) не меньше акра или около того земли; 2) или очень новый дом (спроектированный для меня), или георгианский; дом эпохи Тюдоров исключен — он слишком темный, слишком замкнутый; 3) уединение: не хочу, чтобы за мной подглядывали или меня прослушивали; 4) вода: море или по крайней мере ручей; 5) сад: позади тюдоровского дома в Глемсфорде был прелестный садик на склоне холма; 6) холмистый ландшафт — овраги.

Но даже если принять во внимание все эти ограничения, я все еще не знаю, действительно ли хочу жить в деревне. За городом над всеми чувствительными людьми висит некая чеховская грусть; их пронизывает та ужасная потеря чувства соразмерности, какая именуется местной гордыней; монотонность существования или недостаток впечатлений, недостаток выбора; и там еще торжествует тот старый, старый торийский (в смысле восемнадцатого столетия) взгляд на жизнь, какой подчас чувствуется в глазах всех образованных людей: он слышался мне в голосе агента по недвижимости, виделся в манерах печально-светской, благовоспитанной владелицы гостиницы, в глазах куратора Музея Гейнсборо [754] . (Они отвратительны, эти полотна Гейнсборо — его «ипсуичский период» начисто лишен гениальности.) Мир, отмеченный нездоровым уважением к деньгам, собственности, семье, традиции. Где все еще соседствуют сквайры и землепашцы. И даже еще древнее: вожди племени и их соплеменники.

754

Музей Гейнсборо был открыт в 1961 г. в Садбери, в доме, где родился Томас Гейнсборо (1727–1788).

Когда мы вернулись, Элиз среди ночи внезапно потеряла самообладание. Совершенно неожиданно. Какой бы неудачей ни обернулась наша поездка в Садбери, это не отразилось на наших занятиях любовью: в гостиничных номерах есть нечто чрезвычайно возбуждающее. Но ее раздражает, что я коллекционирую фарфор, — и, по-моему, зря. Ее не на шутку задело, когда к нам заявилась глупенькая девчонка-репортер и начала задавать мне вопросы о фарфоре и о книгах. Ненавижу коллекционировать живых существ, но не вижу никакого вреда в том, что делаю я. Коллекционирование дурно, когда: 1) собранные в коллекцию предметы перестают быть таковыми; 2) когда собирают исключительно с целью вложения денег; 3) когда их собирание влетает в такую копеечку, что вносит дисбаланс во все остальное. Элиз постоянно обвиняет меня в том, что мною движут исключительно эти побуждения, хотя раз десять читала и слышала мое мнение по поводу того, что считаю допустимым и недопустимым в этой области. В Лавенхэме нам случайно довелось завидеть в окне коттеджа чайник из Нью-Холла, и это доставило мне ничуть не меньшее наслаждение, нежели то, что испытывает коллекционер. Я думаю, эта керамическая посуда — по духу английская, в ней есть именно та «английскость», которой я восхищаюсь и которую люблю. Что до книг, я собираю их по причине, какая заставила бы большинство библиофилов с отвращением сплюнуть, потому что хочу прочесть их, погрузиться в прошлое. А вовсе не потому, что это раритеты, в хорошем состоянии и т. п. Ошибкой с моей стороны было — потому просто, что я не знаю, как поделиться радостью от нью-холловского кувшина для молока, от никому не известной пьесы восемнадцатого столетия похвастать ценой, выгодной сделкой. Та глупая девчонка-репортер — она все допытывалась, «сколько все это стоит»; и нынешний век сводит все к этому: к тому, «сколько все стоит», к деньгам. Меня нередко шокирует, когда я слышу, что Элиз считает все потраченное на неутилитарные нужды «деньгами на ветер», каким-то «расточительством». «Хлебом единым» — такой взгляд на жизнь не более чем пережиток дней, проведенных нами в бедности; и он столь же характерен для всех наших друзей, в чьих глазах коллекционирование — даже в том более чем скромном виде, в каком я его практикую, — не имеет права на существование. Они как Портеры, приобретающие ту или иную антикварную безделушку, потому что она «занятна»; или как Шарроксы, которым импонирует «жить с одним чемоданом». И над всеми довлеет мания без конца менять внутреннее убранство. Если существует кощунство по отношению к предметам, то оно именно в этом.