Дневники и письма
Шрифт:
Получил от группы студентов Эдинбургского университета, представителей "всех оттенков политической мысли", предложение выставить свою кандидатуру в ректоры. Должность чисто "почетная",- ректор избирается каждые три года, публикует какой-то адрес и совершает еще какие-то символические действия. В числе прочих ректоров названы: Гладстон[208], Smuts[209], Нансен[210], Маркони[211]... Только в Англии, пожалуй, сейчас уже только в Шотлан-дии, возможна такая экстравагантная идея, как выдвижение моей кандидатуры в качестве ректора университета. Я ответил, разумеется, дружественным отказом [:]
Я вам очень признателен за ваше неожиданное и лестное для меня предложение: выставить мою кандидатуру в качестве ректора Эдинбургского университета. Сказавшаяся в этом предложении свобода от соображений национализма делает высокую честь духу эдинбургских студентов.
От всей души желаю вам успеха в ваших работах и остаюсь благодарен.
Внешним образом у нас в доме все по-прежнему. Но на самом деле все изменилось. Я вспоминаю о Сереже каждый раз с острой болью. А Н. и не "вспоминает", она всегда носит глубокую скорбь в себе. "Он на нас надеялся...
– говорила она мне на днях (голос ее и сейчас остается у меня в душе), - он думал, что раз мы его там оставили, значит, так нужно". А вышло, что принесли его в жертву. Именно так оно и есть...
Теперь еще присоединилось резкое ухудшение моего здоровья. Н. и это переживает очень тяжело. Одно с другим. В это же время ей приходится по дому очень много работать. Я изумляюсь каждый раз снова, откуда у ней столько сосредоточенной, страстной и в то же время сдерживаемой энергии?
С. Л. Клячко, наш старый венский Друг, очень высоко ценивший Н., сказал однажды, что такой голос, как у нее, он слышал только у Элеоноры Дузе[212]. (Дузе была для С. Л. высшим выражением женской личности.) Но Дузе была трагической актрисой. А у Н, нет ничего "сценического". Она не может "играть", "выполнять роль", "подражать". Она переживает все с предельной цельностью, предавая своим переживаниям художественные выражения. Тайна этой художественности: глубина, непосредственность, цельность.
По поводу ударов, которые выпали на нашу долю, я как-то на днях напоминал Наташе жизнеописание протопопа Аввакума[213]. Брели они вместе по Сибири, мятежный протопоп и его верная протопопица, увязали в снегу, падала бедная измаявшаяся женщина в сугробы. Аввакум рассказывает: "Я пришел, - на меня, бедная, пеняет, говоря: "Долго ли муки сия, протопоп, будет?" И я говорю: "Марковна, до самыя смерти". Она же, вздохня, отвещала: "Добро, Петрович, еще побредем"."
Одно могу сказать: никогда Наташа не "пеняла" на меня, никогда, в самые трудные часы: не пеняет и теперь, в тягчайшие дни нашей жизни, когда все сговорилось против нас...
Вчера приехал Ван [John van Heijenoort], привез весть о том, что норвежское раб[очее] пр[авительство] дало визу. Отъезд отсюда назначен на завтра, но я не думаю, что за два дня удастся получить транзитную визу через Бельгию: пароход отходит из Антверпена. В ожидании визы мы все же укладываемся. Спешка невероятная. Все сошлось одно к одному: крестьянская девушка, которая приходила к Н. ежедневно на три часа помогать по хозяйству, как на грех уехала на два дня в гости. Наташа готовит обед и укладывает вещи, помогает мне собирать книги и рукописи, ухаживает за мной. По крайней мере это отвлекает ее несколько от мыслей о Сереже и о будущем. Надо еще прибавить ко всему прочему, что мы остались без денег: я слишком много времени отдавал партийным делам, а последние два месяца болел и вообще плохо работал. В Норвегию мы приедем совершенно без средств... Но это все же наименьшая из забот.
...Мелкий эпизод. Перед отъездом пришлось постричься. В моем положении это сложное предприятие: пришлось с Ваном съездить в Гренобль (месяца два-три как я не был в городе). Французские парикмахеры очень разговорчивы, фамильярны, находчивы - Фигаро![214].
Я сильно оброс и просил постричь меня покороче. Мой Фигаро нашел, что это слишком коротко, так сказать, нарушает стиль, но подчинился. "Bon"[215], - сказал он с явным неудовольствием. Закончив стрижку, он сказал сентенциозно: "Вы очень изменились; раньше Вы были похожи на профессора Piccard[216] (бельгиец); теперь я бы этого не сказал..." Я попросил arranger (привести в порядок) усы. "Raser?"[217] -переспросил
он удивленно: "Tout a fait?"[218]. В голосе его звучала явная подозрительность: он решил, что я стремлюсь сделаться неузнаваемым (что, впрочем, не так далеко от истины). Я успокоил его; "arranger, egaliser, non pas raser"[219]. К нему сразу вернулась готовность.– Но вы не хотите подрезать их слишком коротко, аLа Чарли Чаплин? Нет, конечно? Впрочем, о Чаплине, со времен его "Lumieres de la ville"[220], ничего не слышно... И пр. и пр. И наконец, когда я, в ответ на его запрос, ответил, что теперь все хорошо, он одобрил меня не без оттенка иронии: "Вы не слишком сложный клиент"[221]. И то хорошо...
Вот уже второй день, как мы в Норвегии, в деревенском отеле, в 70 километрах от Осло. Финляндия! Холмы, озера, сосны, ели... Только норвежцы крупнее финнов. В бытовой обстановке, пожалуй, много примитивного (по сравнению даже с Францией). Но надо записать по порядку.
8 июня приехал к нам Domene Ван: помогать укладывать вещи для переезда в Норвегию. Виза еще не получена, т. е. еще не проставлена на паспортах из-за Троицы, но есть телеграмма из Осло о том, что правительственное решение уже состоялось и что виза будет беспрепятственно выдана после праздников. Н. сомневалась: не обнаружатся ли в последний момент новые затруднения и не придется ли нам из Парижа возвращаться вспять (власти разрешили нам остановиться на 24 часа в Париже). Запросили снова по телефону Париж. Лева ответил: виза получена, во вторник утром получим, выезжайте в понедельник. Укладка вещей шла лихорадочно, главная работа легла на Н. Ван помогал.
В понедельник с утра заявился к нам начальник гренобольской Surete. Крайне антипатичная фигура, без французской courtoisie[222], называл меня почему-то excellence[223], чего французы никогда не делали. Ему приказано сопровождать нас до Парижа. Мимоходом он объяснил мне, что провел два года в России, на юге, был в Одессе во время восстания на франц[узских] судах: "Вы знаете Андре MapTu!..[224] Я провел там тяжелые четверть часа"[225]. Мне оставалось только выразить ему сочувствие. В Париже нас поселили у д[окто]ра Р.[226], живущего вместе с двумя сыновьями-адвокатами: старший из них - член нашей организации[227]. Во вторник утром H[enry] M[olinier] отправился в норв[ежское] консульство за визой; оказалось, что там ничего не знают. М. соединился по телефону с нашим товарищем в Осло; тот ответил убитым голосом: правительство в последний момент заколебалось; не будет ли Тр[оцкий] заниматься здесь революционной деятельностью; к тому же пр[авительст]во не может отвечать за его безопасность.. О въезде ближайшим пароходом (из Антверпена) не могло быть и речи. Хлопоты надо было начинать почти сначала, между тем срок пребывания в Париже истекал к вечеру. Н. М. отправился в Surete nationale. Бурные объяснения с шефом: Тр[оцкий] обманул нас, чтоб иметь возможность прибыть в Париж! Н. М. ведет переговоры с властями мастерски: если вы поднимите шум, то испугаете норвежцев; не мешайте нам, дайте нам дополнительный срок, мы получим визу.
– "Троцкий должен уехать в среду вечером, пусть едет в Бельгию, у него есть транзитная виза"...
– "А в Бельгии?
– "Нам до этого нет дела. Вы хотите обмануть Вальдервельде, между тем вы обманули нас"... Н. М. предложил: в ожидании визы Троцкого помещают в клинику.
– "В клинику?! Этот классический прием! Как мы его извлечем затем из клиники?" В заключение эти господа дали понять Н. М., что возвращение в Domene (Isere) невозможно: новый министр внутренних дел Paganon, депутат Isere'a, "левый" радикал, следовательно, более трусливый, чем его предшественники, не хочет дать политическим противникам повода обвинять его в том, что он "приютил" Троцкого у себя в департаменте...
Оставалось использовать отсрочку в 48 часов для нажима на Осло. Я соединился по телефону с Шефло[228] (редактор в Christiansund, горячо мне содействовавший в деле визы), послал телеграмму министру юстиции насчет "невмешательства" в политику и личной безопасности, вторую телеграмму - министру-президенту. Шефло на самолете отправился в Осло, чтобы поспеть к заседанию совета министров в среду вечером. Пришлось по телефону отказываться от мест на норвежском пароходе. Бельгийская транзитная виза тем временем истекла. Настроение у наших молодых друзей было очень удрученное...
Тем временем я имел многочисленные свидания с парижскими товарищами. Квартира почтенного доктора неожиданно превратилась в штаб фракции большевиков-ленинцев: во всех комнатах шли совещания, звонили телефоны, приходили новые и новые друзья. Газеты были полны отголосков социалистического конгресса в Mulhousee, причем "троцкисты" впервые стали в фокусе внимания большой прессы. "Путчисты!" - писал Temps заодно с Humanite. В этих условиях мое пребывание в Париже должно было вдвойне нервировать полицию.