Дневники Клеопатры. Восхождение царицы

— Мужчин всегда влекут опасности, — сказала я. — Не важно, насколько велик риск; желающие испытать судьбу найдутся обязательно.

Этот факт всегда озадачивал меня, но я признавала его как данность.

И тут люди вокруг Цезаря зашевелились. Октавиан встал и направился к нам.

— Благородный триумфатор попросил меня присоединиться к тебе и объяснить происходящее, — сказал он.

Посол Тарса быстро освободил место рядом со мной.

— Как предусмотрительно со стороны триумфатора, — ответила я и благодарно кивнула Цезарю.

— Тебе понравилось представление? — спросил Октавиан.

— Несколько человек заплатили за него высокую цену — отдали свою жизнь, — ответила я. — Но их мастерство производит впечатление. Каково следующее состязание?

Октавиан улыбнулся.

— Наша любимая римская забава — гонки на колесницах. Когда-то этот род скачек был религиозным обрядом. Он до сих пор пользуется особой любовью. Сегодня выступят десять упряжек из четырех коней, а призом победителю станет большой кошель золота.

О, это должно быть увлекательно, — сказал Птолемей. — И не слишком опасно.

Юный Октавиан, однако, покачал своей прекрасной головой.

— Вряд ли. Кто-то всегда погибает. Бывает, три или четыре колесницы сталкиваются и разбиваются вдребезги. Резкие повороты в конце дистанции неизменно приводят к тому, что кто-то переворачивается, даже если все остальное проходит благополучно.

— И именно поэтому вам нравятся эти скачки? — спросил Птолемей.

— Я бы так не сказал, — ответил Октавиан.

— Тогда почему их не делают безопаснее? — не унимался Птолемей.

— Это разрушило бы дух состязательности.

Поднялся шум, и я увидела появившиеся из арочных проходов колесницы. Они промчались через узкую арку; кони натягивали поводья, выказывая нетерпение. Они были запряжены в легкие колесницы — в сущности, помосты на колесах. Возничие правили своими упряжками, стоя на них. Я обратила внимание, что повозки влекли огромные кони, тогда как сами колесницы были маленькими и легкими как перышко, а следовательно, весьма неустойчивыми. Им ничего не стоило перевернуться. Головы колесничих покрывали поблескивавшие в лучах вечернего солнца шлемы с плюмажами или цветными шарфами. Октавиан вскочил и закричал. Щеки его раскраснелись, глаза были прикованы к одной колеснице: смуглый возничий правил четверкой гнедых лошадей с необычно тонкими и длинными ногами.

— Это мои, — хрипло пояснил он. — Из конюшни Аррия.

Я и не подозревала, что он может выказывать такую страсть.

— Ты тоже выбери себе колесницу, — посоветовал мне Октавиан.

Мне приглянулась упряжка очень ухоженных лошадей кремового цвета с серыми гривами и хвостами. Я, конечно, прекрасно знала, что красивая стать не всегда означает скорость или выносливость, точно так же как человеческая обходительность не всегда означает порядочность; но эти лошади мне все равно понравились.

— Упряжка с маленьким возничим, — сказала я.

— Из Кампании, — сказал он. — Говорят, их там хорошо кормят и обучают.

— А какую упряжку выбрал бы Цезарь? — поинтересовался Птолемей.

— Он неравнодушен к вороным, — ответил Октавиан, — потому что они с той самой конюшни, где вырастили его любимого скакуна. Но те кони скорее мощные, чем быстрые.

Повозки двигались по арене грудь в грудь; строй в сорок лошадей производил впечатление гигантского крыла. Оставалось лишь поражаться умению возничих удерживать их в линию. Поравнявшись с нами, они остановились в ожидании сигнала.

Цезарь встал, поднял высоко над головой большое белое полотнище, а потом выпустил его. Полотнище плавно упало на арену. Едва ткань коснулась земли, как сигнальщики взмахнули флажками, и состязание началось.

Две или три упряжки сразу же вырвались вперед и немедленно вступили в борьбу за выигрышное положение на дорожке. Ширина четверки коней была такова, что, когда рядом скакали три колесницы, они оказывались в чрезвычайно опасной близости одна от другой, а на поворотах опасность усугублялась. Кроме того, положение колесницы на дорожке тоже имело значение: ближе к середине упряжка рисковала налететь на центральную перегородку цирка и разбиться, а крайним приходилось преодолевать большее расстояние. Среди сразу определившейся тройки лидеров оказались и гнедые Октавиана. На первом повороте одна из соперничавших с ними колесниц потеряла управление и врезалась в ограждение зрительской трибуны. Ее место тут же заняла следующая. Еще одна колесница наткнулась на обломки первой и тоже разбилась: она словно взорвалась, возничего отбросило далеко, а его кони некоторое время продолжали мчаться галопом сами по себе.

Зрители вскакивали с мест, улюлюкая и крича. Октавиан, сидя рядом со мной, нервно дышал и бормотал:

— Да! Да!

Его упряжка по-прежнему шла первой. После очередного поворота он не выдержал и тоже вскочил на ноги. Только Цезарь оставался сидеть, наблюдая за гонкой внимательно, но спокойно.

Еще один поворот, еще одна разбитая колесница; она ударилась о центральную перегородку и врезалась прямо в высившуюся над ареной статую Юпитера. Лошади забились в спутавшейся упряжи, храпя от страха и боли. Тем временем колесница Цезаря, до сих пор несколько отстававшая, стала наращивать скорость и выходить вперед. На арене осталось семь упряжек, а это увеличивало пространство для маневра. Возничий Октавиана и второй лидер заметили, что их нагоняют, и стали нахлестывать коней, но упряжка Цезаря, сохранившая больше сил, неуклонно сокращала разрыв. Теперь она следовала вплотную за лидерами. Чтобы обойти их, ей пришлось бы использовать внешнюю дорожку, а значит, на каком-то этапе преодолеть большее расстояние.

Моя колесница на протяжении всей гонки двигалась в середине. Последней скакала одинокая четверка разномастных лошадей.

На предпоследнем повороте средняя колесница из тех, что следовали за лидерами, резко вильнула. Поскольку они шли почти вплотную, это привело к столкновению. Все три передовые колесницы с треском и хрустом врезались одна в другую, три упряжки перепутались между собой. Кони попадали и забились в упряжи, людей выбросило на землю. Конское ржание смешалось с криками.

Моя колесница обогнула этот клубок с внешней стороны, не налетев на него лишь потому, что основательно отстала.

Толпа взревела, чуть ли не сладострастно приветствуя это представление: обломки, отлетевшие колеса, беспорядочно молотящие воздух конечности и вопли. Вопли обрывались, когда впавшие в панику лошади втаптывали беспомощных возничих в пыль своими смертоносными копытами.

Уцелевшие колесницы с грохотом пронеслись мимо, не обращая внимания на это месиво. Они проскакали еще один круг — причем теперь главная сложность заключалась в том, чтобы обогнуть образовавшееся препятствие, — и полетели к финишу.

Победила колесница Октавиана, вслед за ней пришла колесница Цезаря. Моя значительно отстала и пришла третьей, тоже заслужив ободряющие крики — вероятно, потому что уцелела из-за своей комической медлительности.

— Поздравляю, — сказала я Октавиану. — Твой выбор оказался верным. Как ты угадал?

Он повернулся, посмотрел на меня, и меня поразили его ясные и светлые голубые глаза с чуть более темным ободком с внешней стороны радужной оболочки. Он выглядел совершенно отстраненным, но я все же заметила, как прерывисто он дышит, как старается унять возбуждение.