Дневники путешествий

Правда, Натан принес мне потом снимки других заседаний секции онтологии; там было много китайцев, и все говорили о бытии; так что не все потеряно. Но а вот гносеология подавалась почти исключительно как эпистемология. Оно, конечно, неплохо («не худшее зло»), но все же…

Зато философия языка, чувствуется, на самом гребне. И философия науки никуда не девалась. Владимир Пржиленский – а он ученик и соратник покойного Кохановского – обещал прислать (и прислал) мне свой учебник и хрестоматию, для аспирантов. Так что теперь буду преподавать философию науки по новейшим книжкам. Его книжкам.

Пока, похоже, все упомянутые четыре – философия науки, философия языка, гносеология и эпистемология – это все один и тот же конгломерат, замешанный на Витгенштейне. Надо будет внимательно абстракты почитать. А вообще –то я присутствовала на следующих секциях: онтологии, гносеологии, социальной философии (с Валерием Павловским), философии науки (с Владимиром Пржиленским), философии природы (с Еленой Золотых), эстетики (с Галиной Коломиец); еще на секции, где «зажигали» наши мэтры, Лекторский, Степин и Гусейнов. Еще переводила Арлычеву и еще какой–то Шехерезаде, а с секции логики сбежала. Дни заседаний, довольно похожие друг на друга, сейчас уже перемешались у меня в голове. Третьего августа это было или четвертого? Не знаю, и уже не вспомню… да и не так это важно. Вобщем, ближе к концу на одном из пленарных заседаний я утром застаю такую картину: сидят в президиуме две колоритные старухи. Одна – крашеная брюнетка, стриженая, в прошлом кудрявая, с брезгливым выражением желтого, длинного, какого –то деревянного, лица. Другая, блаженненькая, добренькая, седенькая, с маленьким личиком как печеное яблочко, похожа на старого герцога из «Собаки на сене». Первая оказалась европейской звездой, бывшим (до Кучуради) Президентом ФИСП, прославленным итальянским философом мирового класса, одним из отцов–основателей постмодернизма, Эвандро Агацци. Вторая – каким–то известным корейцем, кажется, Чу, одним из первых выпускников Seoul National. Что они докладывали, совершенно не помню, хотя слушала очень внимательно и заинтересованно. Знаю, что Агацци говорил о необходимости разработки аксиологического аспекта философии науки; а вот Чу… Пришлось потом опять лезть в сборник абстрактов.

При закрытии, как и при открытии конгресса, прошел грандиозный концерт. Если первый был этнический, то последний уже в классике. Необычайное совершенство их сценического и, в особенности, музыкального искусства превзошли мое воображение. Концертами сопровождался и каждый прием, банкет, фуршет, и пр., оставляя то же ощущение недосягаемого мастерства, будь то церемониальный танец, труба или барабаны, джаз или классика. Один только номер был комичный: когда корейская сторона давала банкет в честь российской делегации, последним номером объявили «барыню». И по сцене заскакал щуплый и старенький, черненький, морщинистый танцор, весьма воодушевленный, чьи движения, безусловно, были боем с тенью на получение черного пояса в тхэ–квон–до.

К сожалению, у меня «там» часто, и небезосновательно, возникало жванецкое ощущение, что я «НЕ ТАМ где –то все время». Что «все люди» гуляют по ночному Сеулу, ужинают в дорогих ресторанах, играют в рулетку и выигрывают; ездят в Национальный парк, в Корейскую деревню, в главные музеи и дворцы, ЛАЗАЮТ по всей стране от Желтого до Восточного моря, – а я все не попадаю, неудачница, в самое «яблочко». Интересничаю, хочу всех перемудрить, отхожу от толпы, окружающей гида – и проигрываю. Почему я не поехала в дискотеку, когда все поехали, включая Андрея? Все на северный рынок – а я на секцию. Все на южный – а я на секцию же. Зачем я якшалась с отставным министром и доигралась до того, что он подарил мне аметистовый браслет? Почему я не пошла, как хотела вначале, в spa–салон с теми дамочками? Почему я ни разу не напросилась в компанию с Володей и Вадимом, которые мне очень нравились, а встречалась с ними только по делу, на заседаниях или до, если готовила перевод? Или вот, – скажу уж, чего там, – на полдороге в Сок Чхо все пошли в музей… и потом в кафе, а я так и проторчала у дороги, пританцовывая под тихую музыку возле каменного черного медведя в натуральную величину, у подножья десятка неких идолов типа монгольских!

Почему Валентин, обещавший еще в Казани, что мы с ним «убежим с конгресса, который не обещает быть интересным», и поедем смотреть страну – почему он не выполнил своего обещания, даже попытки не сделал, а поехал куда – то с какой – то неведомой мне «хорошей компанией»? Почему Натан наблюдал наверху у телебашни шествие с мечами – а я внизу болтала с таксистом, почему на его слайдах уличные представления, маскарады, огромные горы с форсируемыми реками – А Я ВСЕ НЕ ТАМ ГДЕ–ТО?! Перевожу, перевожу… вскакиваю для этого каждый день в семь утра… ночью пялюсь в телевизор… вечером брожу под муссонным дождем… днем ищу подарки для родни на пустых выжженных душных улицах с закрытыми витринами… сижу в скверике у неведомого университета… пикируюсь с Валерой Коноваловым, с Морозовым, с бизнесменами, женами, с каким–то одесситом… зачем? Двести спин передо мной, гида не видно и не слышно, и я, одна из всех, иду в обратную сторону или поперек, авось самостоятельно увижу что–то стоящее… не тут–то было.

Тем не менее, действуя проверенными способами выращивания жемчуга из песка, кое–что интересное и занимательное я тоже переживала. Во–первых, благодаря переводческой деятельности, я посетила больше всех секций и слышала самые разные выступления от политиков до медиков, от йогинь до феминисток. Во–вторых, я изучила географию кампуса тоже, кажется, лучше всех наших, потому что все, как правило, сколько–то посидев на «своей» секции, направляли стопы в город и страну. Далее, общение: английский язык позволял заводить любые знакомства, беседовать на любые философские и не–философские темы и заниматься чем угодно, вплоть до интервьюирования первых корейских лиц (на это интервью я как раз не пошла: переводила Мустафе). Прямо говоря, люди: не хотела бы – не переводила бы. Мне очень нравилось там, на самом Конгрессе.

И были разные смешные курьезы. Например, обретя штук пять–шесть тяжелых книжек, я решила купить для них рюкзачок. Таковые продавались, я видела, у подножья горы, у ворот при входе в кампус. Выбрав свободное время, я побрела туда, медленно, потому что жарко, и все мне вроде бы удавалось: внизу была плотная тень платанов, несколько немногословных торговцев и нехитрый их товарец, рассчитанный на студентов. Могу сказать, что я честно пыталась там «прикупить красивых футболок», чтобы потом их вручить своим мужчинам, – сыновьям и брату, – но это мне не удалось. Однако рюкзачки были; почему–то я выбрала черно–красный, хотя все остальные багажные вещи были хаки–беж. И вот иду это я с новым рюкзачком вверх по горе обратно в Центр, что, как вы понимаете, в 20 раз сложнее, чем вниз. Небо сияет, цикады вопят, тени мало, зной пригибает к земле настолько, что пришлось присесть на скамеечку на автобусной остановке. Отдохнула, полезла выше, и тут слева от меня останавливается такси, водитель высовывается по пояс и начинает У МЕНЯ ПО–КОРЕЙСКИ СПРАШИВАТЬ ДОРОГУ. Я сначала потеряла дар речи. Потом отмерла и говорю ему: мужик! Ты на профиль мой посмотри! Сильно я похожа на кореянку? Тут из–за водителя высовывается пассажир, и, по счастью, по –английски, осведомляется, где тут будет здание номер три. И началось классическое рождение истины. Как некий Шива, я указала руками сразу в шесть сторон света, потом сузила радиан, и в конце объяснений выходило, что здание № 3 либо на северо–западе, внизу под горой, в самом начале кампуса, потому что я там замечала building № 19, либо, наоборот, на юго–юго–востоке, на другой горе, где есть мультимедийный центр, building № 83, либо уж возле главного нашего Культурного Центра, здание № 72, вот сейчас налево и напротив… Водитель кивнул, поблагодарил по–корейски; такси скрылось в направлении здания № 3, а я спряталась и боялась этого пассажира весь тот день.

Интересное дело, у них таксисты не знают города!! Называешь адрес – no, madam, I don’t know this! И ведь у них навигаторы стоят; спрашиваешь: парень, тебе что, деньги не нужны? или ты не таксист? это вот этот самый район, где ты сейчас стоишь, просто шесть станций метро вправо через Реку, вот и все! no, madam, I don’t know this… только свой дистрикт.

Или вот: шестого числа выбралась я самостоятельно, следуя точным указаниям одного умного студента, – он и инструкцию дал, и схему транспортную, – на Инсадонг, главную торговую улицу. Об этой вылазке я много раз здесь принималась рассказывать, надо уж завершить. Время для похода я выбрала самое что ни на есть подходящее: два часа пополудни. Жара, наверное, за 50°. Пешком полчаса до метро; долгая езда; пересадки; выхожу – вот она улица; пуста!!! Ни одной открытой лавчонки, ни одной разносчицы, – плотно захлопнутые двери, закрытые витрины, опущенные жалюзи: от солнца, что пылает, кажется, прямо в мозгу. Тени нет, улица лысая. Тень есть впереди, обширная, на целый квартал: скорее туда! Это оказался парк какого–то очередного университета, их в Сеуле масса. Но мне же нужно купить сувениры! Никакой другой возможности не было и уже не будет, наутро мы уезжаем!! Сворачиваю в боковую, круто взбирающуюся вправо от Инсадонг улочку; ничего; все закрыто! Как в любом южном городе, жизнь здесь начинается, когда остывает день… нет, вот витрина, открыта: jewelry! Туда!!! Цены? Цены – … $ 2000, $ 5000… В отчаянии я еле ползу дальше, переваливаю холм, благо это теневая сторона, – и вдруг впереди открывается чудесный, серо–мшисто–зеленый и ало–красный, правильный деревянный дворец с длиннейшей оградой вокруг! А у меня, сами понимаете, фотоаппарат остался в отеле…

Словом, я отдышалась на лавке, дошла почти до дворцовой ограды, посмотрела на бесенят на коньках кровли, свернула вправо и большим квадратом вернулась к входу в метро. И там, во–первых, молодые продавцы в ходе какой–то своей торговой акции угостили меня на углу холодным cafe con lecho, а во–вторых, с досады я дернула и потом пнула ближайшую дверь некой лавки, даже хижины, первого бунгало на Инсадонг – и дверь открылась! Там обнаружились две милые девушки, также попивающие ледяной cafe con lecho, кондиционер и достаточно дорогие бижу. Купив, по тоскливому упрямству, ровно не то, что хотела, – какую–то аляповатую цветную вьетнамскую брошку и подвеску с нелепым сочетанием мелкого белого жемчуга, темных гранатов и серебряной цепочки с колечками и двумя топазами средней величины, я покинула Инсадонг навсегда.

…Но к приему, который задавал молодой и красивый мэр Сеула, я свято готовилась. Купила серое мягкое платье (хотя продавец настоятельно рекомендовал мне другое, шелковое, в черно–белых кругах); и – светло–серые блестящие туфли–босоножки, открытые, с бантиком, каковых я не могла найти несколько десятков лет, и каких нет просто ни в одной стране мира. А в Корее есть!

Опалы у меня уже были; и все было бы просто блестяще, если бы то новое платье я перед банкетом успела еще и погладить… но я не успела.

Ну и бог с ним. Вряд ли кто – то обратил на это внимание, заметил; куда там! 2500 человек народу! И самого разного, включая совершенно сумасшедших и точно уж мятых йогинь, никого не хочу специально обидеть!

…Приглушенный свет; огромный зал; дорогой шелк, фарфор, мягкий блеск приборов; шикарный концерт; семь перемен блюд; речи, тосты, разнообразие, однообразие большого и важного празднества… платье я погладила только на другой день.

…Когда мы покидали, наконец, Сок Чхо, на высокой палубе дребезжащего и воняющего голенастой трубой бывшего белого парома, и вокруг нас простирался и пенился синий ультрамариновый простор, вверху плавилось солнце, в лица бил горячий ветер, и мы все были словно бы пьяны от усталости, обилия впечатлений и возбуждения, – я старалась удержать перед внутренним взглядом неповторимые краски Кореи, яркие и нежные, чтобы, когда понадобится, удаляться в этот угол души и обретать там мудрое спокойствие, равновесие и красоту.