Дневники св. Николая Японского. Том ?I

Из четырех посещенных домов — два Ооива Филиппа, сицудзи, и Петра, помощника окружного, третий — родственники Ооива, четвертый — его работника; вот и вся Церковь; дальние два дома — тоже клиенты Ооива. — Живу я в доме покойника Симона Ооива, семья которого в Токио, и два сына — ученика теперь здесь на каникулах; Церковь — тоже в доме Симона Ооива, чрез дорогу от того, где я помещен.

Перед заходом солнца не мог не удержаться, чтобы не выйти на морской берег погулять, — так прекрасно заходило солнце, в такие чудные цвета озолотило бродившие по западу легкие облака! Как бы хотелось купаться в этих дивных, прекрасных волнах золотого света! Как должно быть там светло, покойно, тихо от злых треволнений мирской жизни! — Но не дают успокоиться даже в мечтах и на час мутные волны житейского моря: тут же догнал меня полицейский, — говорит — возвращается в Удзуми, а оттуда приходил сюда — охранять меня во время проповеди, — так–де предписано от начальства над ним: «В Ханда один старался помешать (боогайсуру) вашей проповеди, так и здесь на такой случай нам велено присутствовать при проповеди; в Накасу всего один полицейский, — так я приходил к нему на помощь, но сказали, что сегодня проповеди нет, — так я завтра приду». — Когда ушел он своей дорогой, подоспел Филипп Ооива и стал жаловаться на катихизатора Павла Кавагуци: «Занимает христиан, собравшихся на проповедь, больше мирскими разговорами (заиудан) и вообще — большого светского направления, чем проповеднического; проповедывать ленится, а изучает аглицкий язык, читает газеты да пописывает статейки в журналы; у Собора будут просить переменить его, такой здесь совсем не годится — ни для христиан, ни для новых слушателей». Совсем правда; действительно, Кавагуци здесь совсем не место, да и не знаю, где ему место; около строгого священника поставить бы его, который бы направлял его, но где же этот строгий священник?

Филипп Ооива просит одного опытного катихизатора, который заведывал всем Цитагоори, имея под собою молодых катихизаторов в четырех здешних Церквах; хорошо бы. Но кого же? Опять людей нет! Боже, все людей и людей, а их — нет и нет! Да пошли же нам сих делателей!

Вечерню пели превосходно; вот здесь заслуга Кавагуци видна; сам был причетником, отлично знает одноголосное пение, сумел и передать его, — настоящий хор, бойко и правильно, без ошибок на полутонах, поющий всю службу. Я и похвалил Кавагуци при всех по окончании службы.

Было женское симбокквай; начиная от крошечной девочки, сказавшей заученных несколько слов о любви, кончая почти шамчащей старухой, дельно говорившей о необходимости бедствий для приготовления человека к Царству Небесному, — все говорили хорошо приготовленное, но такими тихими голосами, что только около сидящей было слышно; слушателей же, кроме христиан, — язычников был полон дом и много стояло вне. Я потом говорил о необходимости мужского и женского симбокквай и что начало их в Священном Писании, о пользе их, но что кооги нужно не только хорошо готовить, а и произносить для общей пользы, чтобы все слышали и поняли. — Потом сказал поучение о посвящении себя Богу и служении Ему во всяком звании; речь была наготовлена отчасти к язычникам–слушателям.

По окончании всего, оставшись один, опять ушел гулять на берег моря, когда луна сияла почти полным диском, серебря широкие полосы моря, и звезды горели ярким блеском. Но сбежавшиеся христианские ребятишки своей простодушной болтовней и рассказами помешали мечтать и думать.

Днем приходил поговорить, между прочим, учитель деревни Тоёка (1 ри от Накасу) Иоанн Оокоодзи, сын сизоку из Нагоя, 33–х лет, имеющий семью из жены и двух малых сыновей. Если он таков, как в речах, то довольно замечательный человек; один ведет школу из семи классов; учеников всех 60–70; душевно предан своему делу, трудится безустанно, точен во всем; любим и уважаем всеми в деревне, даже бонза, не терпящий христианства, душевный приятель его, хотя Иоанн открытый и весьма преданный христианин. Но задушевное желание его — сделаться проповедником, только не таким, говорит он, как нынешние — говорящие и неисполняющие, — а нераздельным в слове и деле. — Если бы я уверен был, что он именно таков, то сейчас бы пригласил его на церковную службу; семью можно бы содержать, пока он будет в Катехизаторской школе; или же сделать бы его гувернером в Семинарии, в каковом у нас тоже крайняя нужда. Но — подождать и посмотреть, что будет: если он будет таким же, как ныне, и ревностным христианином, и усердным учителем, чрез два года, когда я вновь, с помощью Божией, посещу сие место, то можно будет пригласить его на церковную службу с некоторой уверенностью, что ошибка не будет сделана. Жалованье ныне он получает за свою неустанную работу 10 ен в месяц и больше ровно ничего, — этим кормит и одевает себя и семью.

23 июля/4 августа 1892. Четверг.

Накасу.

Утром опять гулял по берегу моря, который здесь наполовину состоит из разрушенной приливом скалы. С восьми часов обедница и панихида; пели отлично, за что получили потом 2 ены на кваси, по обычаю. В проповеди сначала объяснена молитва Господня, потом сказано о пользе поминовения умерших и значении кутии.

Еще до службы пришел из Адзуми Яков Хиби. После службы попросил на десять минут разговора и просил очень не переменять для Цитагоори священника, по примеру Нагоя, а оставить по–прежнему о. Матфея. Но я и не думал делать сего. Оказывается, что катихизатор Нагоя, выжив оттуда о. Матфея, старается выжить его и из других мест и возбуждает против него христиан; некоторые и смущены; так — Андрей Хиби, старший брат Якова, тоже против о. Матфея, хотя не имеет никаких причин быть недовольным им; Андрей же — сила в Адзуми, в его доме Церковь, он главный жертвователь; к счастию, только не живет здесь, а в Канагава, по торговым делам своего доверителя; и только раза три в год наезжает в Ацуми. Я уверил Якова Хиби, что о. Матфей не будет тронут из Цитани ни в каком случае. Спустя полчаса пришли просить о том же здешние Иоанн Оокоодзи и Петр Ооива; очень приятно видеть, что о. Матфей приобрел любовь и уважение здесь; конечно, я и им сказал то же, что Якову Хиби. Затем они хотели просить, видимо, что–то насчет катихизатора; но так как Павел Кавагуци был в соседней комнате, и все время старался, как кажется, подслушать, о чем говорят, то деликатные и осторожные японцы, перемигнувшись, оставили речь до другого времени. После обеда поспешили прийти, пока Кавакуци не было, и прямо заявили то же, что вчера вечером Филипп Ооива, — «просим–де переменить катихизатора», — причины те же, что вчера выставил Филипп Ооива. Павел Кавагуци, без сомнения, должен быть переменен, если только найдется хоть малейшая возможность сделать это: совсем не может управлять христианами: в Ацуми Церковь в большом расстройстве, как оказывается из речей о. Матфея и Якова Хиби; христиане в разномыслии и разноречии насчет священника и других церковных предметов; и такое–то маленькое общество катихизатор Кавагуци не может держать в согласии!

С трех часов началось симбокквай; говорили наполовину дети, наполовину большие; из детей даже пятилетний; я сказал, однако, что сегодня пусть себе, а на месячных собраниях таким говорить нельзя, уронена будет серьезность собрания. В заключение я сказал о христианской ревности и средствах возгревать ее благодатью таинств, особенно Причащения. Потом предложил избрать на следующее собрание говорящих, и избрали мужчины двоих, женщины двух; у последних будет, как доселе, во второе воскресенье месяца, у первых в третье; кандзи (хозяева собраний) тоже избраны по одному; доселе здесь были неизменное, отныне — будут избираться для каждого раза. Сказал катихизатору Кавагуци, чтобы он помог говорящим избрать для их кооги самое полезное и интересное; одно кооги непременного должно быть из Священной Истории.

В пять часов назначена была проповедь для язычников, в шесть стали собираться; в половине седьмого катихизатор Павел Кавагуци стал говорить проповедь, и как же скверно он говорит! Неистово вскрикивает ни к чему, махает руками, тянет канитель, почти смысла не имеющую; именно мучительнее всего в посещении Церквей слушать плохие проповеди катихизаторов; Кавагуци заставил меня невыносимо мучиться, так что я пошел прямо надевать рясу и панагию, отцу же Матфею шепнул: «Преплохо говорит, пора бы прекратить ему»; повторять было не нужно; о. Матфей без церемонии подошел к проповеднику и сказал ему закончить; было уже семь часов; когда Кавагуци говорил, я насчитал до сорока язычников — слушателей; потом еще собралось; христиане говорили, что роздали все заготовленные 80 билетов и потом без билетов пускали, так что было больше сотни. Слушали внимательно и почти никто не ушел все время, как я говорил — с семи до девяти. Проповедь была обычная начальная язычникам. Вчерашний полицейский опять пришел из Адзуми и сидел тут же в своем форменном платье и картузе, но тихо прошел вечер, и он мирно вернулся домой.

Вечер закончен прогулкой по морскому берегу при свете луны, под веселые крики наших христианских ребятишек, бравших ночную ванну в морском приливе.

24 июля/5 августа 1892. Пятница.

Уцуми.

В шесть часов с четвертью утра выехали из Накасу, то есть прежде пешком пошли, курума же подоспели после, опоздавши. В половине восьмого уже были в Уцуми, 1 1/2 ри от Накасу, и стали служить обедницу; за нею — проповедь о мире с Богом, людьми и собою, данном Иисусом Христом; панихида; испытание детей, очень удачное — все знают начальные утренние молитвы; даже самые маленькие заслужили по крестику; сказано затем поучение об Ангелах— Хранителях детей и о необходимости воспитывать детей для неба. Исследовано состояние Церкви. Обычного месячного симбокквай — ни женского, ни мужского — здесь не оказалось, а собираются только христианки, человек 10, по средам, вечером, когда бывает катихизатор в Уцуми, и он им объясняет догматическое учение по Православному Исповеданию и Догматике. Сказано христианкам о необходимости заведения симбокквай со своими хорошо готовимыми кооги, о том, что примеры для сего учреждения есть в Слове Божием; рассказано, как вести эти собрания; предложено утвердить заведение их, и избрать для следующего начального раза — коогися и кандзи.

По метрике здесь оказывается крещеных 117; но из них 47 ныне в других местах, то есть больше всего в Накасу, ибо прежде все оттуда крестились здесь и в метрику записаны здесь, а не в Накасу, где тогда метрики не было; 14 умерло, из них некоторые утонули при кораблекрушении; охладели 7; остается хороших христиан здесь 49. Сицудзи 3; в Церковь к богослужению приходят в среднем 15; после каждой службы здесь тоже отмечается, кто был в Церкви, — Новых слушателей учения ныне нет.

Почти все христиане здесь одной фамилии — Хиби. Благочестивый из них — Яков, когда–то пожертвовавший чрез о. Сасагава на Миссию 100 ен, самый большой дар, полученный Миссиею от японца, но ныне очень обедневший. Андрей Хиби, в доме которого помещается ныне Церковь, холоден к вере, да и не здесь живет, а в Канагава; здесь только жена его Елена; один же из Хиби, Иоанн, сын которого, Акила, утонул, вероятно, обидевшись за то на Господа Бога, отрекся от христианства и икону прислал Андрею.

Отсюда родом, между прочим, Моисей Кавамура, ныне служащий ризничим в Миссии. Мать и брат его, еще язычники, ныне живут в Нагоя, где брат торгует вином.

После полудня христиане объявили, что учреждают отныне месячные симбокквай и избрали для начальных собраний по три коогися и по кандзи — мужчины для себя, женщины для себя. Всех мужчин здесь, участвующих в симбокквай, 13, женщин 17.

Три сицудзи приходили просить и для них (как в Накасу) переменить катихизатора Павла Кавагуци на другого. Обещан один общий катихизатор для Уцуми и Накасу, кто–либо другой, не Кавагуци.

Досадно видеть, как наши отцы пастыри, а за ними и катихизаторы беспечны: многих из так называемых охладевших христиан (рейтан) и в глаза не видели, тогда как их–то и нужно видеть и убеждать; нужно поставить это на вид священникам и катихизаторам на Соборе и требовать, чтобы этого вперед не было.

С двух с половиной часов посетили дома христиан, всего 9; наполовину — бедные. Уцуми прежде имело много судов и добывало много денег перевозкой товаров из разных мест в Оосаки, Нагоя, Едо и так далее, ныне пароходы и суда европейской конструкции убили промышленность Уцуми, — оно и обеднело; эта обеднелость видна на всем городе: дома отличные, но ветшают, народ одет бедно, — внутри домов заглянуть — грязные старые маты. Самый богатый, кажется, ныне Андрея Хиби, но принужден жить вдали от дома и работать на другого; следующий за ним — Иосиф Хиби, сын плотника; отец старик и мать — язычники еще; дом потому избежал обеднения, что был в стороне от судового дела; а Яков Хиби, лучший из здешних христиан, совсем беден — в грязном домишке живет с огромной семьей — мал мала меньше; нужно будет помочь ему воспитать детей в миссийских школах, если согласится отдать их на церковную службу.