Дневники св. Николая Японского. Том ?I

24 апреля/6 мая 1885. Среда.

Было погребение отрока (десять лет восемь месяцев) Алексея Сайго, сына министра Сайго, умершего в Вашингтоне, в семействе Струве. В первый раз погребенье — совершено по–православному, с предношением креста, впереди которого двое в стихарях (Сергей Номура и Он. Оогое) шли с дикирием и трикирием; крест несли попеременно два японских диакона (Роман Циба и Федор Мидзуно) в облачении; за ними певчие — ученицы и ученики, всего шестьдесят семь человек — попарно, с пением «Святый Боже», потом два русских диакона (Митрофан и Арсений), два японских священника (Сато и Ниицума), два миссионера (Владимир и Гедеон) и я — все в золотых облачениях, — иеромонахи Владимир и Гедеон — в камилавках, я, по обычаю, в митре и с посохом, — книгодержец (Имада) и жезлоносец (Уеда), — гроб, отец и родные, — посланник наш, знакомые и прочие, — все без шапок (что заранее поставлено в условие при молитвенном провожании гроба).

День Бог послал превосходный — ясный и без ветра. От Миури до Аояма шли часа полтора. Полицейские предходя устраняли возможность беспорядка при ходе процессии. Впрочем, и без того, кажется, все было бы благополучно. Народ ведет себя очень скромно. На кладбище собралось немало христиан.

Да даст Господь вскорости всеобще так хоронить всех умирающих в Японии!

7/ 19 июня 1885

Печатается Псалтырь. Что дальше переводить? Думал было Требник и Служебник; но оставить это и иметь в памяти, что чрез три года будет готов храм, стало быть, Богослужение должно быть правильное, как вообще в православном храме; для сего же нужно: в три года приготовить: Постную Триодь. Цветную Триодь (обе вместе составляют треть годового богослужения), Праздничную Минею и Общую Минею. После этого уже можно и должно перевести Требник и Служебник. Сии последние, какие бы ни было, в обращении уже есть и не составят большого различия, а Триодей и Миней и в помине нет! Итак, не сбиваясь с толку никакими соображениями впредь, ввести вышеозначенное в порядок переводов.

Затем, к тому времени как будет готов храм, нужно приготовить и храмовое (соборное) духовенство. Из нынешних людей я нахожу возможным иметь в виду для сей цели — из Катихизаторской школы — старшего курса Василия Китагава, младшего — Павла Хаттори; кстати, оба они тоокейские. Когда писано было сие, он [Василий] уже имел любовную связь с кончившею курс в Женской школе Агнией Иеда, прижил ребенка, но не захотел жениться потом, теперь вне Церкви. Так–то ненадежны загадыванья! Хаттори же проповедует, но плох.

(Заметка 6 мая нового стиля 1889).Итак, не выпускать их никуда из Тоокео и незаметно для них самих (иначе возмечтают о себе и испортятся) готовить их для службы в духовном сане при Соборе здесь. — Больше пока я не имею никого в виду. Но нужно в продолжении трех лет приготовить полный штат.

Отца Василия Китагава — старика Якова можно иметь в виду для питания при храме в качестве доомети.

Пишется сие красными чернилами, чтобы не забыть сих двух предметов — богословских книг и духовенства, а всегда иметь их в виду, ибо касательно особенно последнего — не знаешь, где потеряешь, где найдешь.

15/27 июня 1885

В восемь колоколов, когда построится храм, звонить–то кто же будет? Пришло на мысль послать Никанора, теперешнего ученического повара, в Москву, к Финляндскому, и на разные московские колокольни изучать звонарное искусство. Хорошо бы в будущем году с о. Анатолием при его отъезде из Японии, а возвратиться Никанор может с Симеоном Мии или с Ивасава.

Жалость смотреть на о. Владимира: есть ум, но до здравого смысла не дошел, есть чувство, но в эстетическом смысле не пошедшее дальше украшения картин золоченой бумагой и украшения себя, как сегодня на панихиде — черной ризой, коричневым подрясником, розовым епитрахилем, голубой палицей, странного цвета набедренником и синими поручами; есть воля, но своевольная, а не имеющая предметом благо общее — Миссии и Церкви, — словом, служащего выражением личности Закона Божия, впрочем же уклоняющегося с прямого пути в сторону — своеобразную, узкую, тесную для следования других и, следовательно, обрекающего себя на одиночество (люди следуют только за теми, кто открывает им широкий и прямой путь — Божественный), а неузко [?]: и извращенно человек (истины добра и красоты) и бесплодие. Жаль! Плоха надежда на него! Похож на полусумашедшего, хоть, конечно, не он виноват, а его природа. Но во всяком случае — поручить такому Миссию и Церковь — немыслимо, — заведет в болото, и все пойдет в россыпь.

Итак — графиня — тоже ветряная мельница, только с тихими крыльями: о пользе Миссии и Церкви с нею поговорить — к стене горох, а можно довольствоваться в разговоре с нею союзами и междометиями: «да, разумеется, конечно, будто бы? в самом деле!» и прочее подобное. Мельница будет молоть о «папаше», о себе и прочих любезных для графини предметах. — Что ж — пусть живет хоть для вида! Вреда от нее нет, а пользы кое–что перепадет, поди (в нравственном, конечно, смысле, в материальном малость убытку будет).

«Фухейся» все еще продолжают свое существование, даже проповедуют. — Цуда катихизатором. А крестить, мол, как? Об этом совещаются; и находят, что и у католиков и протестантов можно окреститься. — Вот ветвь отломленная от крошечной еще, но все же живой веточки Церкви Христовой! И — умрут! Иссохнет последний сок, имеющийся еще от общения с Церковью и смерть! Не жалость ли? А что поделаешь!

Есть истины, которые не нужно доказывать, — так они ясны. Таковы — о молитве святым, о молитве за умерших. Представить семейство, где дети разных характеров и достоинств, по не все ли только любовью отца существуют и приближаются к нему… У протестантов же святые — похожи на безучастного старшего сына в притче о блудном, — сие тоже относительно умерших. — Тоже относительно икон. История (финикияни и зло удаляющаяся любезность) катакомбы, здравый смысл, — все за иконы.

16/28 июня 1885

И выходит, что приехала сюда наша Ольга Ефимовна исключительно для своего удовольствия и для отрады миссионеров; шляпа о. Анатолий, паточный о. Владимир, жидко–сладкий о. Гедеон — все имеют ее как жбан, куда изливают каждый долю своих совершенств, а она тоже этим услаждается, ибо имеет всю волю разливаться конфеткой о «папане», о всем, исключая единого на потребу — миссийского дела! Какой все это червоточиной отзывается и как отвратительно! Не буду я навещать ее, — ну ее совсем! Надоела как горькая редька! Когда хоть малое что любезное для Миссии выкажет, тогда буду. Миссионеры же пусть услаждаются ею, и она ими, — вреда тут нет — хоть и пользы, что от свиста ветра!

Вечером.

По сегодняшнему письму от о. Феодора Быстрова:

1. С удовольствием извинился пред о. Владимиром за то, что заподозрил его в недоставлении моей посылки о. Феодору (заподозрил на основании его врак о речах о. Феодора при сем).

2. На днях доставлю счеты Ольге Ефимовне на дом и мебель: все добивается заплатить, а я доселе все отказывался получить, но с какой же стати я подставлю спину Миссии, на что не имею никакого права!

Все–то обдирают Миссию, я и ей кланяюсь — «обдери и ты», — а она, пока добросовестность есть, говорит — «заплачу за дом». Итак, пусть заплатит, как желает, — представить счеты! Кстати же из нее не предвидится пользы Миссии.

21 июня/3 июля 1885

Если бы предстояло претерпеть за Христа три секунды невообразимо лютых мучений, разве не согласился бы (разумеется, испрося помощи Самого Христа)? А если бы эти мучения разбавлены были на три минуты, причем лютость из соразмерно уменьшилась бы, будто отказался бы! Если бы на три дня, на три месяца, на три года, на тридцать лет, — причем в той же соразмерности убавляемая была и мучительность их, так что тридцатилетние мучения были бы просто то, что называется трудностями житейскими, — разве отрекся бы Христа? — Вот же, однако, отрекаюсь! От многих трудностей отрекаюсь! От побеждения своих страстей, от труда изучения письменного японского языка, от сочинения апологетических статей, от писем окружных и прочего. — Помоги же, Боже! Избави от Петрова отречения! Долго мы в нем, а Петра ты тотчас же извлек! Помоги, Господи, с этих каникул в три года, то есть до каникул 1888 года изучить письменный японский язык так, чтобы к освящению Собора пригласить священников и проповедников собственноручно! Помоги и во всем другом! Дай мне память сего отречения и тугу душевную избавиться от него, — тугу, оплодотворенную Твоею всемилостивою благодатью!

26 июня/8 июля 1885

Опять приходится употреблять все усилия и молить Господа помочь, чтобы не потерять спокойствия духа и не рассердится! Тот же предмет, старание посадить японские Церкви на содержание месячными средствами. Но куда! И то, что чрез усиленное напряжение получено было в прошлом году, тщатся отобрать назад, — это самые бедные крохи, и Церкви давние! Хацинохе — назад просит 3 ены, Ициносеки — пищу катихизатора. При чтении невольно возмущаешься и пропадает все доброе расположение духа, — но сохрани, Господи! Подкрепи, Господи! Спокойствием можно достигнуть многого и с язычествующими японскими христианами, — рассердившись, можно потерять плоды многих трудов и, лет! Господи, Ты — не как человек, не отбираешь своих милостей назад — даруй же мне и ныне тужу охрану от духа гневливости, какую послал в прошлом году! Ангел мой Хранитель! Во имя Креста Христова охрани меня и в нынешнем году, как охранил в прошлом, во время Собора! Ибо верю, Ты мне помог избежать раздражения, а не случай. (Пишется под звуки чтения Псалтыри по Исайе Камня, лежащем в гробу в верхней Церкви от канне. Товарищи читают по только что переведенной Псалтыри, еще по корректурному экземпляру).