«Дней минувших анекдоты...»
Шрифт:
— Напишите ответ, — чекисты разрешили мне переписку с сестрой.
Получив «добро», я написал ответное письмо.
Так началась новая, важная, светлая полоса жизни всей нашей семьи.
Глава 18
СЕРЕЖА И ЛИЛЛИ
Иметь детей было моим заветным желанием. Мне даже часто снилось, будто я иду по улице с сыном лет десяти.
Рождению Сережи в 1947 году предшествовало наше переселение в 1946 году из чердачной мансарды над Курой в бывшую квартиру Тамары Эгнаташвили. Позволить себе еще одного ребенка мы смогли после того, как я защитил диссертацию, и моя зарплата удвоилась. Помимо
Каждый год мне удавалось отправлять семью на дачу: Ахалдаба, Манглиси, Бакуриани — были местами нашего летнего отдыха.
Главным хозяйственным мотором у нас была Анна Васильевна, мир праху этой мудрой, преданной женщине! Сереже было четыре года, когда он заболел дифтеритом. Его уложили в больницу, где он подхватил еще и скарлатину. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не самоотверженность бабушки, которая его выходила, продремав сорок ночей в изножии больничной детской кроватки.
У Сережи с детства был пластичный характер, а в маленькой трехлетней Лилли бабушка угадала иной нрав, назвав ее прокуроршей. Если в моральном отношении бабушка была для детей образцом, то их интересы формировались под влиянием моих увлечений: спорт, фотографирование, устройство домашнего КВН, выпуск семейного журнала под названием «Блины», куда записывались смешные и памятные случаи из жизни нашей семьи и вклеивались лучшие памятные фотографии.
Поначалу большая часть материала создавалась мной, но творческая инициатива была разбужена, и в издании последующих номеров журнала все большее участие принимали дети, особенно Сережа.
Вот некоторые миниатюры из «Блинов»:
Обложки номеров нашего семейного журнала «Блины»
— Папа, папа! Иди скорей! У меня на подушке клопы! — зовет меня Лилли.
— Что ты, Люлик, это же шоколадные крошки.
— А когда я проснулась, все они ползали.
Лилли спрашивает:
— Папа, вчера, когда я легла спать, приходила нижняя соседка. О чем вы говорили?
— Она жаловалась на тебя. Говорила, что ты качалась на ее калитке.
— Такая высокая лестница и такой короткий разговор, — заключает Лилли, имея в виду разницу в четыре этажа.
Под влиянием бабушки у моей дочери с детства развилось обостренное чувство справедливости, что не раз приводило ее к конфликтам со взрослыми, привыкшими ловчить и лицемерить. Из-за подобных конфликтов ей пришлось два раза менять школу, но каждый раз Лилли быстро становилась лидером своего класса. В новой школе ее выбрали пионервожатой. Я предложил ей устроить встречу с моими студентами с Кубы. Встреча состоялась, и вскоре школу назвали именем Фиделя Кастро. А мою дочь возмутила статья в стенгазете, где было сказано, что «комсомольская организация поручила Лилли Алихановой связаться с кубинскими студентами…»
— Что здесь написано? Это же я вам предложила, а не вы мне поручили!.. — возмущалась Лилли.
Когда после окончания школы золотую медаль не по заслугам выдали сыну богатого отца, Лилли в знак протеста провела вместе со своими единомышленниками отдельный выпускной вечер, на который были приглашены только три преподавателя: Воронцова — дальний потомок Пушкина, учителя по физкультуре и истории.
С остальными учителями, поставившими незаслуженные пятерки, ее ребята — а это было полкласса! — раззнакомились.
Лилли мечтала
стать биологом. Мой приятель Датико Чхиквишвили (будущий министр высшего образования Грузии), тогда ректор педагогического института, знавший Лилли с детства, приглашал ее к себе. Лилли тяготела к науке, и мы предположили, что поступить в аспирантуру из педагогического вуза ей будет очень сложно. Я настоял, чтобы Лилли сдала экзамены в Институт физкультуры, тем более что тогда она усиленно занималась плаванием. Но достигнуть сколько-нибудь значительных результатов в плавании она не могла — ее маленькая стопа с высоким подъемом не годилась в качестве естественного ласта. Училась Лилли отлично, но со второго курса, как я уже говорил, с благословения Вахтанга Чабукиани она поступила в экспериментальный класс балетной школы, а в институте перешла на заочное отделение.Энергия ее была неисчерпаема. Стать балериной в восемнадцать лет — немыслимо. Но Лилли упорно старалась. Ее координационных способностей было явно недостаточно.
Каждое танцевальное па она постигала разумом, и потому у нее не было пластичности и внутреннего ритма движения.
Лилли, однако, была уверена, что эти недостатки можно преодолеть упорством и очень обижалась на меня, когда я пытался поколебать эту ее уверенность (фото 85, 86).
Балет стал для нее главным жизненным устремлением, она полностью отдавалась танцам и репетициям. Я, как обычно, подключился к ее делам, придумал тренажер для обучения вращениям.
Писал я и шутливые поздравительные адреса для балетной стенной газеты:
Сережа оказался артистичной личностью, что проявилось в его прекрасных фотографиях пейзажей и цветов (фото 49, 50). Но по-настоящему его увлекла поэзия. Мои домашние версификации в «Блинах» стали перемежаться с лирическими проблесками в стихах сына:
Прости мне эти первые творенья. Я по-старинному еще закован в ритм Я сам себя, как Буратино из полена, Выстругивал и вдруг заговорил.Но стремление к скорой поэтической славе подвело его. Он написал стишок «Шатало» — грузинская производная от слова «шататься», то есть прогуливать уроки:
Школа место развлеченья, Здесь совсем не до ученья, Шум и гам стоит весь день Заниматься всем нам лень…