Дни Кракена

Я промолчал.

–  Я вас очень прошу, Андрей Сергеевич.
– сказал он.
– Я не могу вам приказать в данном случае, я вас очень, очень прошу. Я совершенно уверен, что это не потребует много времени. Мы соседи, у нас множество общих интересов. В конце концов, должны же мы помогать друг другу, разве не так?

–  Почему им не обратиться в Институт информации?

–  Возможно, им следовало обратиться в Институт информации, не спорю. Но, с другой стороны, они имеют полное право рассчитывать на поддержку соседей. Почему бы и нет? Слушайте, Андрей Сергеевич, ну зайдите к ним, посмотрите… Ведь, может быть, вы только посмотрите и сразу им скажете.

Черт с тобой, подумал я устало, черт с вами со всеми.

–  Хорошо, - сказал я.
– К кому у них там обратиться? И когда?

Он снова воссиял.

–  Прямо к директору. В любое время. Лучше всего прямо сейчас.

–  Нет, прямо сейчас я не пойду Мне нужно в редакцию.

–  Как вам угодно, Андрей Сергеевич¹ Значит, договорились? Ну, я очень, очень рад. Совершенно уверен, что времени это у вас займет немного. В крайнем случае посидите денек-другой дома…

Тут он заметил главбуха, только что появившегося из-за угла, радостно завопил: “Вот кстати, Илья Матвеевич, а вы мне нужны!..” и помчался ему навстречу. Я прошел в ворота. Мне было тошно от всего этого - и от Клары, и от глупых Юлиных претензий, и от самоуверенности Полухина. И от предстоящей встречи с японцем. Мне хотелось только, чтобы меня оставили в покое. Во дворе возле зимнего бассейна опять толклись люди. Они устанавливали на грубых деревянных козлах большой бак, выкрашенный серой краской, и при этом сердито спорили. Газон перед бассейном выглядел так, будто на нем занималась строевой рота новобранцев. И, как вчера вечером, остро воняло какой-то кислятиной. Черт с вами со всеми, думал я, ничего я не хочу. Ни бассейнов, ни газонов.

У лифта была очередь, и я поднялся по лестнице, поэтому мне пришлось подождать в коридоре, пока исчезнет тошнота. Ко мне подошел долговязый красавец Виля Смагин.

–  Вот тебе и поплавали, - горестно сказал он.
– Дай бедному Виле сигаретку. Придется теперь ездить в Химки.

–  Почему, бедный Виля?
– спросил я.

–  Он еще спрашивает! Бассейн-то теперь нам отдадут месяца через два, не раньше…

–  А что случилось с бассейном?

Виля недоверчиво посмотрел на меня.

–  Ты что, дурачишь несчастного Смагина?

–  Нет.

–  Ты что, не знаешь, что бассейн у нас отобрали?

–  Кто отобрал? Почему? Виля вздохнул.

–  Да, - сказал он.
– Теперь я вижу. Ты действительно ничего не знаешь. Бассейн у нас отобрали беспозвоночники. В интересах науки, вот что ужасно. Они достали где-то громадную рыбу и запустили ее в наш бассейн. И бедному, несчастному Виле теперь негде тренироваться. Сочувствуешь?

–  Да, - сказан я.
– Интересно, какая это рыба?

Виля закурил, укоризненно покачал красивой маленькой головой и ушел. Почему-то мне стало весело. Не знаю почему. Я не был ватерполистом, как Виля, а рыба, для которой понадобился целый бассейн, - это было интересно. Видимо, ее и привезли вчера в цистерне-прицепе, и ради нее ломали и снова закладывали стену и ставили сегодня серый бак. Я направился в редакцию.

Все были на местах, и Люся сейчас же доложила, что меня спрашивала Марецкая. Костя Синенко сообщил:

–  Она сегодня на редкость эффектна, Андрей Сергеевич. Этакая расклешенная синяя юбка, волосы…

–  Придержите язык. Синенко, - холодно сказал я.
– Аннотации вы написали?

–  Не могу я писать аннотации.

–  Хорошо. Я напишу сам.

–  Давайте я напишу, - поспешно предложил Тимофей Евсеевич.

–  Занимайтесь своим делом, - сказал я.
– Вы закончили “Розу и зеркало”?

–  Нет.

–  Вот и заканчивайте Занимайтесь своим делом. Вам ясно?

–  Ясно, Андрей Сергеевич.
– пробормотал Тимофей Евсеевич.

–  Вот и хорошо. Синенко, давайте сюда материалы по аннотациям.

Костя сердито сказал:

–  Я сам.

–  Тогда не морочьте мне голову. Фомина, вы выписали неодобрение Глазунову?

–  Нет еще, Андрей Сергеевич, сейчас выпишу.

–  Поторопитесь.

Я взял из шкафа рукопись Майского и сел у окна. Некоторое время в редакции было тихо. Потом Тимофей Евсеевич робко кашлянул и сказал:

–  Простите, Андрей Сергеевич, вчера вечером звонил Верейский…

–  Да?

–  Он получил рецензию Басова и страшно разозлился.

–  Угу.

–  Он сказал: “Передайте этому вашему интеллигентному павиану, что он кретин”.

–  Ну что ж, - сказал я.
– Передайте, пожалуй. Только он будет польщен. Его еще никто не называл интеллигентным. Беда в том, что он у нас единственный человек, который знает суахили.

–  А как быть с Верейским?

–  Верните ему рукопись, вот и все.

Зазвонил телефон. Люся взяла трубку.

–  Вас, Андрей Сергеевич, - сказала она.

Звонил Полухин.

–  Вот кстати, Андрей Сергеевич, - заблеял он.
– Я только что говорил с директором соседей. Он готов вас принять в любую минуту. Хоть сейчас. Вы сейчас свободны?

–  Да, - сказал я.
– Я иду.

Я повесил трубку и пошел к двери. В дверях я остановился.

–  Я вернусь через час, - сказал я.
– Может быть, немного позже. К обеденному перерыву все аннотации по плану следующего года должны быть у меня на столе. Всем ясно?

–  Ясно, - сказал Тимофей Евсеевич.

–  Синенко?

–  Ясно, ясно, - проворчал Костя.

–  И неодобрение Глазунову, Люся.

–  Я сделаю, Андрей Сергеевич.

Я вышел и притворил дверь.

Глава четвертая

Институт беспозвоночных помещался в глубине двора в старинном двухэтажном особняке. Я там никогда прежде не был, но кое-кого из беспозвоночников знал. Они ходили обедать в наш буфет, а один молодой лаборант, специалист по фиксирующим смесям, как он отрекомендовался, серьезно болел нашей Люсенькой Фоминой и в конце рабочего дня посещал редакцию. Из-за жары я не пошел напрямик через двор, а направился круговой аллеей, прячась в тени дряхлых лип. У зимнего бассейна по-прежнему толпился народ, должно быть, их волновала огромная рыба. По дороге я понял, что кислым запахом несет именно оттуда, и подумал, что рыба, возможно, не совсем свежая. Потом, помнится, я рассеянно удивился, для чего могла понадобиться рыба беспозвоночникам.

В маленьком вестибюле старичок-вахтер словоохотливо объяснил мне, как пройти к директору. Директор сидел за столом в сумрачном от штор кабинете и грустно листал бумаги. Когда я представился, он оживился, отодвинул бумаги и предложил мне присесть. Он был толст, потен и то и дело снимал и протирал платочком очки с толстыми линзами без оправы. При этом он не спускал с меня бледных глаз с красноватыми веками и часто мигал.

–  Да, - сказал он, - да! Я все знаю, товарищ Головин. Уважаемый Борис Михайлович мне все рассказал. Что вы очень заняты и прочее. Вы правы, мы могли бы послать эти документы на Балтийскую улицу. При иных обстоятельствах мы бы так, несомненно, и сделали. Несомненно! Но вы знаете, как это у них делается - заказ, оформление и прочее. А нам нужно срочно, очень срочно, немедленно! У нас здесь не океанарий на Вирджиния-Ки, у нас нет соответствующих специалистов-практиков, мы должны действовать по наитию, и у нас голова идет кругом. Многоуважаемый Дмитрий Иванович, академик Щербаков, любезно обещал прислать альбомы и руководства, но на них мало надежды. Единственное, на что мы можем рассчитывать, это документы. Возможно, они содержат какой-либо ключ. Ключ, намек, что угодно. Если и в них ничего не окажется, тогда я не знаю. Он может сдохнуть, и тогда получится грандиозный скандал и прочее.