Дни моей жизни

1945

Новый год встретил с М.Б. — много говорили. Она вся измученная и отношением с Лидой, и бедностью, и бессонницей, и мрачными мыслями. Мне легче. Я каждое утро оболваниваю себя переводом Шекспира (Love’s Labour’s Lost [90] ) — уже перевел почти весь IV акт рифмованными стихами — так что мое утро свободно от углубления в печали, неудачи и боли. Ей же очень трудно.

Люди, которых я встречаю: Михалков, Кончаловская, Дикий, — не утоляют души, но они милее других. Был вчера Цехановский (автор фильма «Телефон»), Был Харджиев. Я собираюсь в Болшево.

90

"Бесплодные усилия любви" (англ.).

6 июля. Переехали всей семьей в Переделкино. На грузовике. Чудесно. Люша приладила новый гамак. Начал писать сказку о Карагоне [91] — последнюю сказку моей жизни.

15 октября. Переезд в город с дачи. 2 ночи бессонные. Вчера — в Колонном зале. Ужас. Жду 10 часов: будет ли передаваться «Бибигон»? Боюсь, что нет. Читал ночью «Пиквика», переписку Блока и Белого, — черт знает, куда себя приткнуть. Скорее бы дожить! — или умереть!

91

Позднее сверху вписано: "Бибигон".

1946

21 марта. Я в Узком. Артист Малого театра Михаил Францевич Ленин. Тотчас же стал развивать свою любимую тему: «гибнет (?) великий русский язык». В. В.Виноградов с женой: готовит доклад в Союзе Писателей «О безграмотстве (?!) Леонова, Федина, Гладкова и др.». Ромашов правильно сказал ему, что беда вовсе не в «искажениях» русской речи со стороны Леонова и др., а в ее нивелировке, в ее обеднении и обескровливании; в произволе редакторов.

26 марта. У Чехова в «Чайке»:

«— Лечиться в шестьдесят лет!

— И в шестьдесят лет жить хочется.

— Лечиться в шестьдесят лет, жалеть, что в молодости мало наслаждался, — это, извините, легкомыслие».

Но ведь легкомыслие — главное мое спасение.

Как чудесно, что в великий предсмертный канун я еще раз могу с волнением и радостью читать Чехова.

1 апреля. День моего рождения. Хотя я не спал ночь, хотя ничего радостного я не жду, хотя и впереди, и позади горькие обиды и смерти, настроение благостное, вполне именинное. Погода с утра ясная.

Итак, у Чехова в «Чайке» к моему 64-летию:

Дорн: Выражать недовольство жизнью в 62 года, согласитесь, — это не великодушно.

Сорин: Какой упрямец. Поймите, жить хочется!

Дорн: Это легкомыслие. По законам природы, всякая жизнь должна иметь конец.

9 апреля. Как это благородно: бить битого! Старцев в «Советской книге» свел со мной счеты^{1} (в своей рецензии на моего Уолта Уитмена).

10 апреля. А я опять правлю своего «Бибигона». Клише к этой книге уже сделаны, премии она не получила (на конкурсе) — выйдет серенькая, с плохими рисунками, но я правлю и правлю — неизвестно зачем.

15 апреля, понедельник. Вчера М.Б. привезла мне моего Григория Толстого, побывавшего в редакции «Лит. наследства»^{2}. Исковеркано до последней степени. Редакторы не оставили живого места, причем выправляли главным образом слог. Всякая живая мысль объявлена «фельетонной».

17 апреля, среда. Приехал Андроников с Вивенькой. Утомлен. У него в комнате — а он с женой и дочерью занимает одну комнату — живет теперь Н.А.Заболоцкий, которого милиция изгнала от Степанова. Кара-Мурза, Петр Макарович, директор, встретил их величаво, дал им великолепную комнату № 35, и он пошел ко мне и с обычным артистизмом изобразил Тарле, взяв со стола у меня статью Тарле «Гитлеровщина и Наполеоновская эпоха» — и про чтя ее голосом Тарле и с его ужимками, и статья зазвучала как пародия. Ежеминутно изгибаясь всем корпусом, поворачиваясь то вправо, то влево, он как бы доверительно каждому слушателю своим интимным, кокетливым голосом — как будто экспром том, — предо мною стоял сам Тарле, а Андроников исчез, весь, целиком просвеченный своим образом.

Эта способность абсолютно перевоплощаться и так, чтобы от тебя самого не осталось ни ногтя, он обнаружил, показывая Николая Леонтьевича Бродского, неумного человека, который излагает всякие банальности с большой предварительной мимикой — как будто сложная скрипучая машина долго приводится в движение, прежде чем вымолвит: «Лермонтов — великий поэт». Причем Ираклий до того преображается, что может тут же от лица каждого своего героя сочинять в его стиле соответствующие опусы. Мелькнул на минутку Илюша Зильберштейн, потом Маршак, говорящий афоризмами, словно они только что пришли ему в голову (между тем как он повторяет их в тысячный раз), — и вдруг в репертуаре Андроникова появилось новое лицо — наш Женичка: Андроников был вчера у Марии Борисовны и застал у нас в доме несчастье: издох котенок, обкормленный Люшей. И Андроников показал сложное и огорченное лицо Жени, который нахмуренно слушает, как Мария Бор. рассказывает, как она, по совету ветеринарного доктора, дала котенку касторку, и пессимистически машет рукой, выражая полное презрение к медицинской науке. Я сразу даже уши увидел Женичкины. А Ираклий вдруг превратился в Пастернака, лицо у него стало выпуклое, вот этакое, профиль абсолютно изменился, глаза заблистали по-пастернаковски, и пиджак у него превратился в пастернаковский…

22 апреля, понедельник. Вчера был у меня Валя Берестов и читал мне наброски своей записной книжки. Книжка крохотная, он носит ее в кармане штанов — и какие в ней шедевры талантливости. Я на радостях написал его матери, Зинаиде Федоровне, в Калугу большое письмо о том, что в его очерках виден и зрелый, безупречный, безошибочный вкус, и зоркий, проникновенный талант, и благородная ненависть ко всякой фальши, и забронированность от всякого упадочнического, циничного, мелкого, и вздорного. Какие записи об отце, о свирепости немцев, о героизме и нравственной выдержке пленных, о пассажирах в вагоне, о разговорах в толпе. Был у меня вчера Л.Квитко (с Бертой Самойловной) — и он рассказал, что в Союзе Писателей атмосфера немного прояснилась. Квитко тоже восхищался Валей Берестовым.

8. V.46. С утра в Ленинской библиотеке. Смотрел критические статьи о Некрасове в «Москвитянине» и т. д. Днем в «Мурзилке». Вечером, впервые, у Твардовского. Чудесное впечатление: шестилетняя дочка Олечка, понимающая жена, много книг, внутренняя заинтересованность в литературе. Говорил о новой сказке Исаковского, которую «Правда» предложила ему изменять^{3}. Жалуется, что его, Твардовского, «избранные стихи» печатаются 6 лет в Гослитиздате и всё не могут выйти. О Еголине: был у нас в университете профессором — посмешищем студентов. Задавали ему вопросы, а он ничегошеньки не знал. О Ник. Тихонове: саботирует все свои обязанности по Союзу Писателей: решительно ничего не делает.

Июня 25, вторник. Третьего дня вечером пришел ко мне в Переделкино Алянский и сказал, что ведется большая кампания против «Бибигона»: будто бы Маршак всюду заявляет, что это бездарная вещь, и будто бы завтра (т. е. 24-го) в ЦК ВЛКСМ будет его ругательный доклад о «Мурзилке», главной темой доклада будет — ничтожество «Бибигона». Меня это как кипятком обварило: «Бибигон» вполне беззащитен. Стоит завтра какому-ниб. ослу заявить, что в этой сказке — политические намеки, и книга будет изъята, Детгиз не выпустит ее, «Мурзилка» прекратит ее печатание. Встревоженный, пошел я к Фадееву. Рассказал ему свое горе. Там был В.А.Каверин. Этот чудесный человек принял мое горе до такой степени к сердцу, что решил поехать завтра в ЦК ВЛКСМ, чтобы отпарировать удары, направленные против «Бибигона». Он взял у меня «Бибигона», которого он не читал, взял «Мурзилку» и, хотя у него болел живот (у него язва в кишках), хотя к нему должны были приехать строители, дабы начать постройку его финского домика, бросил все и поехал на выручку.