Дни яблок

— Ох… — сказала церберша и обхватила шею артритными пальцами.

В зале было пусто и темновато, пахло пылью и мандаринами. Я нашёл своё место в ряду, с краю. Одиннадцатый — удобен тем, что можно спокойно вытягивать ноги — перед ним большой проход. Я умостился в кресле, достал из сумки шоколадку, поставил сумку под ноги и немедленно заснул.

«Если Вам снится кричащий человек, такой сон предвещает сомнительные удовольствия, которые, скорее всего, ввергнут Вас в подавленное состояние духа, что отразится на деловой и сердечной жизни. Слышать во сне крики страдания — означает, что у Вас будут большие заботы, но Ваша осмотрительность и трезвый рассудок помогут Вам привести дела в порядок». Нет, я не отпираюсь — у меня есть сонник. Настоящий, а не какая-то паршивая фотокопия из электрички. Настоящесть его подтверждает и твёрдый знак в заглавии: «СонникЪ», и обилие ятей и еров в тексте, к тому же он в чёрной, самодельной библиотечной обложке — на внутренней стороне еле видный штамп — «Желин волост…».

— Где это, Желин? — спросил я у мамы как-то вечером.

— На самом дне, — сказала она и пристально глянула на меня. — Это затопленный город. Кто тебе про него рассказал?

— Приснилось название, — уклончиво ответил я.

Сонник я нашел летом на катерке-калоше, перевозившем веселых смуглых и злых красных людей с одного пляжа на другой. Похоже, забыли, бросили на корабле — сойдя на одну из пристаней, а может быть, он всплыл, вырвавшись из плена донных коряг, раков и водорослей. Сны на такой глубине непереводимы.

С тех пор он веселит меня как может. Где, скажите, еще можно в наше время узнать, что носки, увиденные в ночь на десятое или тринадцатое число, будут значить «горе».

Некогда, в Ночь Дымов, мне чуть не довелось остаться там, где светит другое солнце и отдыхают все ветра мира, однако я вернулся. Почти таким же, как ушёл. Теперь я редко вижу Ангела и тот мост… но вот колокол, и звон его — навылет, чуть ниже сердца, со мною и посейчас.

Стоило мне закрыть глаза, как колокол — несчастий вестник — грянул в солнечном сплетении и сны из зелёной кареты увлекли меня за собою.

Река, похоже, готовилась выйти из берегов — мост вздрагивал всем древним серым телом под напором вод. Ангел стоял на своём посту как прежде — непреклонный. И спина его, с чуть разведёнными крылами, выражала суровость.

Я дошёл до середины моста. Плиты его были истёрты тысячами подошв, в щелях между ними не росло ни травинки.

— Опасно! — пророкотал Ангел. — Опасно не замечать знаки!

— А где гуси? — спросил я. — Что-то я их не слышу.

— Опасно не слышать, — всё так же сурово сказал Ангел и вдруг воздел к небу трубу — такую тяжёлую, длинную с прозеленью. Перед тем, как она запела, из горловины её выпорхнуло нечто, напоминающее радугу. К моим ногам подползли две невнятные тени — кто-то шёл с той стороны моста…

Я открыл глаза. В зале горел свет, немногочисленные зрители выходили сквозь другой выход — на улицу, около меня терпеливо сидела буфетчица Оля и трогала мою руку коготком.

— А ты проспал весь фильм, — сообщила она хриплым голосом, вокруг глаз у неё темнели добросовестно оттёртые чёрные полукружья, глаза без косметики казались меньше и острее, что ли. — Заставил меня нервничать, так с девушками нельзя.

— А вы плакали… — сказал я. — И напрасно. Всё будет хорошо.

— Правда? — спросила буфетчица. — Уверен? — и тоненько вздохнула.

Я вышел из кинотеатра — на город наползал туман, короткий октябрьский день укутался им, словно тюлем. Было почти одиннадцать утра, среда, в школе шёл третий урок — химия.

II

Ах, тот, кто движется вперёд, —

Счастливейший на свете!

А я все жду, когда придёт

Ко мне попутный ветер.

Светофор на перекрёстке горит десять секунд. Перекрёстки следует обходить стороной. Особенно в тумане, особенно осенью, особенно в последние дни октября. Столько всего следует не делать. Дар не подарок. Этот перекрёсток неполный, буквой «Т». Будь он правильным, стоило бы задержаться — послушать, что принесёт ветер.

На углу, в цоколе гигантского серого дома, образующего Пассаж — сквозной проход между двумя улицами, приткнулось замечательное заведение, приторговывавшее пирожками с мясом, пирожками с не такими вкусными начинками и чудесными булочками с курагой.

— … а ему говорю: «Всё!»

Пытаясь обратить на себя внимание, я хлопнул дверью.

— Не то пальто, я ему сказала, иди себе до Таньки! Всё…

Небольшая бойкая тётка с бородавкой на подбородке и многослойной косметикой вокруг глаз чирикала прокуренным меццо сурово глядящей на неё уборщице:

— Так и есть, Вальпална, да, теперь он в ауте у меня.

Я издал невыразительный звук и ещё раз хлопнул дверью.

— Говорила тебе, Зина, отот Толик, он чокнутый, а ты мене шо? — постановила Вальпална, значительно поправляя узелок платочка под щетинистым подбородком. — Вы… ты мене сказала: «Вальпална, видите плохо, а у меня поезд уходит!» Ну и де тот поезд? Га?

За моей спиной громыхнула дверь. Сама собой. «Ветер, — решил я. — Иногда такое бывает».

— Ото, ребьята, дома у себя вы дверями тоже ляскаете? — яростно оглаживая сатин на пузе, спросила Вальпална. — Га?

— Как придёте, покажу, — пообещал я. — Очки возьмите только, «бабочки». От катаракты.

— Так, я слушаю вас, — проскрипела из-за прилавка Зина, делая наперснице знаки лицом. — Что будем брать?

— Пирожки, — ответил я. — Будем. С мясом два, нет, три. И ещё булочек, с курагой, тоже три, пожалуйста.

— Вежливый хлопчик, — златозубо ухмыльнулась Зина. — На тебе, кушай, — и она подтолкнула кулёк выпечки. — Пиисятдве копеечки… А ты с какой школы?

— Из тридцатой, — ответил я, выкладывая копейки. — А вы?

— Шо? — удивилась Зина.

— Что, вообще без школы? — уточнил я. — Экстерном, как Ленин?

— Она с музыкальной, — высказалась Вальпална, со значением отжимая тряпку.

— А по какому классу? — поддержал разговор я.

— Барабан, — фыркнула Зина. — Так. Вы… Ты, хлопчик, иди себе, в общем…

— Вы бородавку того, — сказал я у двери. — Потрите…

— Та я чем только не тёрла, — устало ответила Зина и поправила рыжую кудельку надо лбом. — Ты чего-то такое знаешь, а? Скажи…

— Салом, — сказал я, — шкуркой от сала. И выкинете.

— Выкину?

— Бородавку, — ответил я. — А шкурку на улицу.

И я вышел из «Пирожков».

— И де взялись те следы, столько? — высказалась в спину мне Вальпална. — Грязищща какая. Страх! Ну, прямо как негры ходили. Ты глянь, Зин, везде натоптали. И главное, босый след. А был сам только хлопчик. Или не сам?