Дни яблок

— Как знаешь, — сказала Марта, — только сиди там тихо минут двадцать. И не топай. Я тебя прошу.

В магазине было тихо и темно, пахло кофе, и слышно было, как натужно веселится в телефон Вера Ивановна, повторяя: «Ха-ха-ха! Алё? Это вы, Роберт? Нет?! Палсаныч?! Нет? Ах, Елена Васильна! Ха-ха-ха! Тогда мне Вячеславсемёныча дайте. Алё? Да! Конечно, да! Ха-ха-ха! Да, конечно! Конечно… Как в апреле?! Вот ещё чушь! Нет! Я никогда не хожу в отпуск в апреле. Что это за отпуск — в апреле? А когда тогда пляж?»

Колокольчик над дверью попытался звякнуть ещё раз — как-то неестественно тихо.

Никакого ре, сплошной хрип, словно при удушении.

На второй этаж ведёт тёмная деревянная лестница вдоль стены, и она странно гудит под ногами. «Мезонин» книжного в Пассаже освещают похожие на дольки апельсина полукруглые окна, от пола и почти до потолка помещения — в них много филёнок и надтреснутых стёкол, подклеенных лейкопластырем. Тень от окон на полу напоминает игру в крестики-нолики или клинопись.

На втором этаже пахнет пылью, старой бумагой и почему-то воском и кожей. Воображаешь себя диккенсовским дитём с чердака в ожидании встречи со Сверчком, например, — встречаться с остальными как-то не хочется.

Я глянул на дремлющие безмятежно полки. Потускневшее многоцветие… Лестница скрипнула и попыталась прогудеть, нетипично — через ступеньку. И словно против воли. Я подошёл к шкафу, тёмному и солидному — от потолка до пола. «Букинист» — было написано над ним чёрными и красными буквами. На полках именно таких шкафов можно найти всё, что бывало на свете белом, всё, что есть, всё, что будет, всё, что может быть, и кое-что сверх того.

Внизу звякнул колокольчик, и хлопнула дверь — в магазин вошли покупатели.

Лампочка под потолком моргнула.

Я потрогал корешок обтянутой чёрным книги, на ощупь она была шероховатой. Пуговица на обшлаге зацепилась за полку, я дёрнул рукой, шкаф скрипнул, я дёрнул рукой ещё раз, рукав отцепился; треснула нитка, покатилась по полу пуговичка. Из верхнего ряда высунулась книжка, побалансировала мгновение, словно раздумывая — и свалилась вниз, саданув меня по макушке.

— Коварство какое, — проворчал я. — теперь ещё лезть наверх. Блин.

— Как ты там? — крикнула снизу Марта. — Прислать Веру Ивановну?

— Нет! — отозвался я. — Только кофейник…

Книжка валялась, распахнутая посередине, напоминая распоротую перину. Я уселся прямо на полу, презрев пуфик. Потёр голову. И придвинул к себе книгу…

«Иван Рак. В стране пламенного Ра. Легенды и мифы Древнего Египта», — прочитал я на обложке. Разворот гласил:

«Ка — подобие человека, его Двойник. Человек и его Ка похожи, „как две руки“, — поэтому слово „Ка“ пишется иероглифом, изображающим две руки, поднятые кверху. Ка изображается или точно так же, как и сам человек, или в виде тёмного, похожего на тень силуэта. После смерти человека Двойник-Ка обитает в его гробнице. Ему приносят жертвы в заупокойную часовню. В то же самое время Ка живёт на небесах и ни в земной, ни в потусторонней жизни с человеком не встречается».

— Хочешь кофе? — спросила Марта. — Чего ты сидишь на полу? И что тут так упало?

— Настроение, — буркнул я. На темени вызревала шишка.

— Жертвы есть? — осведомилась она.

— Только разрушения, — ответил я и взял у неё чашку с кофе. — Деревню Гадюкино смыло…

Марта отхлебнула кофейку.

— Я бы не советовала тебе эту книжку, — заметила она, — ты сказки, наверное, перерос. А вот это действительно интересно. — И она сунула мне в руки толстый томик. «Тесей» было написано на обложке, золотым по зелёному.

— Двадцать пять, — заметила Марта как бы между прочим, — отдам за двадцать. Тебе.

Я достал две десятки. Встал, расплатился, допил кофе. Отправил «Страну пламенного Ра» на место.

— Как мама? — спросил я.

Марта поболтала чашкой.

— Если бы не… — пробормотала она, — то… А так уже бегает. Окна клеит. Дыхательную гимнастику осваивает, по Стрельниковой. Это что-то…

— Ну и классно, — смутился я, — в добрый час, в общем… Пусть будет так…

За спиной кто-то засмеялся, тихо и противно.

— Ты слышал? — встревожилась Марта. — Что-то шипит. Вообще как-то нехорошо сегодня: сквозняки всюду, лампочки моргают, батарея фыркает. У Веры сметана скисла прямо в холодильнике. Злая, как собака.

— Сметана? — резвяся, спросил я. Мы спускались по лестнице, и ступени гудели у нас под ногами.

— Вера Ивановна, дурень, — беззлобно заметила Марта. — Так что беги быстренько. Она за свой кофе нас в пыль смелет. Точно-точно.

Я вышел из магазина, — колоколец брякнул за моей спиной, я оглянулся, хотя делать этого не стоит никогда, а в Дни, когда Вход становится Выходом, тем более.

На втором этаже, за полукруглым окном-долькой, мелькнуло лицо — некто невысокий стоял в покинутой комнате и глядел вниз на меня хмуро.

Тут меня за плечо ухватили, очень даже властно. — «Reser…», — пискнул я от неожиданности и Старые слова горохом посыпались на асфальт.

— Ну, привет, гуляка, — сказала мама, развернув меня к себе. — Я как знала, что ты мимо школы пройдёшь. Глазки у тебя утром так и бегали. Что, интересно, ты здесь делаешь?

— Иду за булочками с корицей, — с достоинством ответил я. — А вот что здесь делаешь ты?

— Была в министерстве. Иду на работу, — отчиталась она. — Булочки я уже купила, только что, в кулинарии.

— После тебя там делать нечего, — отступил я. — Может, в школу сходить?

— Думаешь? — несколько высокомерно спросила мама.

— Иногда.

— Ладно, — подытожила мама. — На твоё счастье, у меня времени мало… Какой-то ты сам не свой. И губу опять кусаешь… кровит вон. Поговорим дома. Я пошла.

И туман сомкнулся за ней.

III

Падение года начинается в месяце вепря

Всю осень в том году синоптики говорили о небывало тёплом октябре. Буквально хором. Обычная ложь, считаю я, но, возможно, имел место и злонамеренный недосмотр. Где жили они все, эти отщепенцы, псевдоавгуры, лжепророки метеорологии? На Кубе? В Конго? Среди степей? Честное слово, колено моё до сих пор гораздо оперативнее метеосводок, а главное, не ошибается. Солнца не видно уже шестнадцать дней. На улице бесконечный дождь, день за днём, туман и слякоть — в общем, прекрасные условия для скрытых дел, границы размыты.