До горизонта и обратно

«Грамотный, – подумал я почему-то с ненавистью к этому простому чиновнику, – и почерк, наверное, разборчивый».

– Ты получишь награду немедленно, мудрейший, – сказал мне Фаттах.

Всего двое из всех верховных жрецов отвечают за сокровищницу и имеют в нее доступ без ведома царицы: Фаттах и Хахаперрасенеб. Было бы логично, что они должны возглавить коалиции жрецов, борющихся между собой за власть. И тех из верховных жрецов, кто еще не успел примкнуть к кому-то из них, скоро не будет в живых. Значит, мне предстоит нелегкий выбор.

Мы тронулись в обратный путь из хранилища-тюрьмы мимо курносой коровы в ботинках и павлиньих перьях.

Получив в награду скарабея из берилла, я зашаркал к своему дому. Было жарко, тихо и невыразимо скучно. В своем, так сказать, доме встречен я был рабами, раздет, омыт, размассирован, умащен, одет, уложен на деревянный лежак и накормлен воблой, рисом и изюмом, фаршированной травой куропаткой и инжиром, а также напоен невыносимо мерзким белым приторным пойлом. Наконец меня оставили в покое, впрочем, ненадолго. За время краткого своего одиночества я понял, что пора сделать выбор и примкнуть к какой-то из коалиций. Вряд ли меня спасет то, что я лечу царицу, жрецов и другую знать. Наверное, в Египте, даже таком древнем, можно найти другого врача. Интересно, какова численность населения этого государства? Пожалуй, если все-таки Джосер станет фараоном, надо провести перепись населения. Первую в истории человечества… Есть и другой интересный вопрос: почему Фаттах называл Сепра клятвопреступником? Какую клятву он мог преступить? Стоп… Клятвы вроде бы полагалось давать во время обряда посвящения. Главная клятва – о неразглашении тайны обряда… Сболтнул кому-то лишнее? И всего-то?..

Я был как марионетка: знал свою роль назубок, каждое грядущее движение, каждое слово на завтра, каждый шаг свой. И при этом ничего не понимал толком.

На четвереньках вполз раб.

– Владетель, – прошептал он, – мы омываем стопы Тету.

– Счастлив порог, переступаемый гостем, – изрек я.

Внесли верховного жреца Тета, неминуемого сподвижника Фаттаха…

– Будь благословен, славный Тет, воспевающий богоравных! – брякнул я.

– Храни Эль-Хатор мудрого Джосера, видящего в очах светил отражения наших судеб! – бойко отбарабанил Тет.

Словоблуд он был изрядный. Такие люди в наше время легко становятся министрами иностранных дел. Дипломатичен и льстив.

Надо полагать, он будет в закамуфлированной форме предлагать мне союз с Фаттахом. Мне же надо в очень закамуфлированной форме дать ему понять, что я уже давно душой в их рядах.

Мы вступили в долгую пустопорожнюю беседу, запивая мумифицированную воблу приторной белой эмульсией. Когда Тет убедился в моей полной лояльности, он перешел к формальной части своего визита.

– Луноликая белочка… – начал он.

Я сразу подумал о корове в ботинках – и голова закружилась почти привычно.

– …желает, – продолжал Тет, – чтобы мудрейший Джосер изъяснил ей предначертания небес на ближайший месяц Плодоносящей Пальмы сегодня вечером.

Я отвечал:

– Сердце мое просияло, а небеса обратили взоры свои на лик, вопрошающий их.

До вечера толок я в ступочках притирания, румяна, тени для век и блестки на виски.

Затем разлил и разложил все это по флакончикам, переоделся в желтую хламиду и отправился на свидание к Хатшепсут, холодея на этой треклятой жаре и почти трясясь, как несчастный клятвопреступник Сепр, которого уже, наверное, куда-нибудь замуровали.

«…»

Лилово-серая марлевка из моего сна. Ни одного украшения. Только на узкой костлявой правой лодыжке тонкая золотая цепочка.

У нее был немигающий взгляд и неестественно прямая и длинная шея.

– Подойди, – сказала она.

Голос флейты или дудочки.

Я подошел, пал ниц, поцеловал мозаичный пол у ее ног.

Она нетерпеливо пошевелила длинными тощими пальцами в пляжных сандалетах и порывисто вздохнула. Запах лаванды и солнца. Запах экзотического зверька.

– Оставьте нас, – приказала она.

Нас оставили.

– Предсказатель, я хочу знать, сбудется ли тайное желание мое.

– Как гадать, дважды прекрасная Хатш? – спросил я. – По внутренностям пернатых или по расположению светил в час, указанный тобой?

– И так, и так, – ответила она бездумно.

– Тогда прикажи принести к жертвеннику птицу.

Костлявой и цепкой золотистой рукой взяла она лежащий на маленькой мраморной колонне букет металлических и стеклянных колокольчиков и с силой тряхнула ими над головой. Звон. В некотором роде напоминающий аккорд. И какофонию тоже. Или плач.

Вошел верховный жрец Джаджаеманх. Он был самый старый из жрецов. Поэтому, когда в три года Хатшепсут осталась без родителей, он постоянно находился с ней, занимаясь ее просвещением и воспитанием. С последним выходило совсем плохо, царица росла разбалованной и капризной.

Своих детей у Джаджаеманха не было, и от врожденной жалости он никогда не наказывал девочку.

– Принеси птицу, предназначенную для приоткрывания завесы над ожидающим нас, – сказала она.

– Воля луноликой – закон, – склонился Джаджаеманх, пятясь к двери.

Воспользовавшись паузой и с трудом отводя взгляд от ее бирюзовых длинных глаз (никому не полагалось по этикету подолгу пялиться на царицу), я проартикулировал:

– Прими, о возвышенная богами среди прочих, скромные подношения от робкого раба твоего: иби, мирру, притирания, нуденб, хесант, нами, уауати и храмовый ладан.

Что такое уауати, например, я и сам не ведал. Но бойко передавал свои баночки и скляночки.

Легкий румянец. Голос ее стал совсем низким.

– Тот из ликов моих, который обращен к Бает, богине Бубаста, улыбается тебе с особой радостью, Джосер. Я положу твои подношения в эбеновую шкатулку, привезенную для меня Хахаперрасенебом из Земли Великой Зелени.

Она напоминала дитя, одаренное долгожданными игрушками. Приоткрыв одну из склянок, Хатшепсут провела по вискам содержащейся под притертой пробкой пахучей пакостью. Потом вынула из волос гребни. Сняла обруч. «Запах ее волос пропитал одеяния мои».

Вошел жрец-чтец с несчастной птицей.

– Жрец Мельхисидек, о лунноликая, поведал мне, недостойному твоему апру, что сегодня именно сей птице должна быть оказана честь.

Ей и была оказана честь, бедной твари, напоминающей куропатку. Царица не соизволила воспользоваться ритуальным обсидиановым ножом. Она попросту, правда, не без усилия, оторвала куропатке голову. Некоторое время я тупо смотрел на окровавленные смуглые пальцы царицы. Потом на ее оживившееся, наполнившееся чем-то темным лицо. На один из ликов, как она выразилась. Или на одну из личин. Потом, повинуясь роли, я ловко распорол брюхо и грудину пташки и принялся таращиться в еще теплое ее тельце. На своем предплечье чувствовал я учащенное дыхание маленькой царицы.

– Что ты там видишь, Джосер? – нетерпеливо спросила она.

Я принялся плести околесицу про расположение сердца и печени пташки, попутно охарактеризовав содержимое зоба и желудка, а также цвет легких, уснащая свою речь многочисленными ноуменами и идиомами.

Пальцы Хатшепсут в ржавых потеках высохшей крови.

«Поделом тебе, идиот, – думал я, бойко отбарабанивая текст про содержимое зоба, – получай свой золотой век во всей красе».

– …и твое желание, о высокорожденная Хатш, – мой монолог, по счастью, заканчивался, – сбудется не так, как ты ожидаешь.