До особого распоряжения

В глазах небывалый рассвет,

Лучше рассвета в мире нет.

Странно... Он ведь сочинил эти стихи еще раньше. Он просто не хотел признаться себе, что эти

зародившиеся в нем строки - строки о Фариде.

– Я не знаю такой песни...
– прошептала девушка.

– Я ее сочинил о ваших глазах...
– сказал Махмуд-бек.

– Ой!..
– по-детски вскрикнула Фарида и опять прижала ладони к щекам.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Старшая дочь сдавала экзамены... Пройдет месяц-два, и она явится с дипломом. Я уверен, что она

хорошо закончит учебу в консерватории. Она родилась там, заграницей. Там она слышала грустные,

протяжные песни Востока. Это было ее первое знакомство с музыкой.

Сейчас и в тех странах, где мне довелось бывать, песни тоже изменились. Как-то я услышал по радио

совершенно новые слова:

Спой песню, которая жизнь бы дала,

Чтоб слабость с души как рукою сняла,

Чтоб раньше, чем все на землё караваны,

До цели забрезжившей нас довела.

Я знал простых людей этих стран. Хорошо, что у них появляются новые песни...

Своей жене я поначалу читал грустные стихи. В классической поэзии много таких. Именно по тем

книгам жена училась грамоте.

Позже, через несколько лет, я познакомил ее с другими стихами. И тогда она узнала всю правду обо

мне, о своей земле, о своем народе.

...В доме настороженная тишина. Мы живем в ожидании праздника - первого диплома. Даже самая

младшая, избалованная всеобщим вниманием, ходит на цыпочках. Она тоже не мешает готовиться к

экзаменам.

В доме звучат завораживающие, колдовские звуки «Лунной сонаты»...

ТОРЖЕСТВЕННЫЕ ПОХОРОНЫ

Старик протирает глаза, испуганно повторяя:

– Не вижу. Ничего не вижу.

– А что смотреть?
– говорит ростовщик.
– Обычное золото.

Перстень оказался в крепких пальцах. Они будут крутить его хоть целый день, а спокойный голос,

словно убаюкивая, повторять одно и то же:

– Простое золото. Беру, чтобы выручить вас, уважаемый Вахид.

70

Утром ему предлагал деньги хозяин соседней мастерской. Взаймы. Деньги большие, но их должен

будет отработать Назим. Еще никто не знает, что Вахид решил отправить сына в другую страну. О его

судьбе беспокоится купец Аскарали.

Будет ли там счастлив Назим? Об этом отец не знает. Но здесь сыну придется очень плохо. Отсюда

нужно бежать. Базар беспощаден, а в чинных золотых рядах, где нет крикливых торговцев, еще

страшнее.

– Я же знаю и другую вашу работу, - заискивающе шепчет ростовщик, косясь на соседнюю

мастерскую.

Ему не хочется, чтобы богатый турок увидел и понял, в чем дело.

Но перстень хорош.

– Если смотреть минуту-другую, - говорит Вахид, - то можно увидеть, как под легким ветерком гнутся

вершины тополей.

Ростовщик пристально смотрит на перстень. Настоящий мастер нанес эти черточки. Их нужно

разглядывать под увеличительным стеклом. Ростовщик замер. Невероятно! Тополя ожили.

– Че-епуха, - бормочет он, - че-епуха. Сказка.

– Я делал перстень здесь, когда затосковал о Фергане.

Ростовщик не привык к таким длинным разговорам. Они начинают его раздражать.

– Покажите ваши руки.

– Зачем?

– Покажите, - настаивает ростовщик.

Пальцы предательски трясутся.

– Вы не сможете больше работать. Вам нужно побеспокоиться о сыне, уважаемый Вахид. -

Нагнувшись к старику, ростовщик зло шепчет: - Все мы смертны. Я слышал, вы надумали сына куда-то

отправить. Берите деньги, не то он возьмет Назима, - кивок в сторону соседней мастерской.
– Берите.

– Хорошо, - устало соглашается ювелир.

Назим сидит за тумором. Тускло поблескивает золото, ложатся на металл тонкие узоры. Это

украшение будет жить долго-долго. Возможно, оно принесет радость, а возможно, и горе. Золото...

Страшное золото.

Когда ростовщик уходит, сын недовольно говорит:

– Он же обманул вас.

– Что поделаешь, сынок. Всевышний его накажет.

– Долго ждать.

– Тише, сынок, тише. Не нужно гневить аллаха.

Вахид подносит пачку денег к глазам, перебирает бумажки.

– Этих денег хватит тебе на дорогу и мне останется.

– Отец, я не хочу ехать без вас.

– Нужно, сынок. Пока зовет хороший человек - нужно. Редко такое случается в нашей жизни.

– Как же вы?

– Мне тяжело трогаться с места. Я очень стар и болен. Я доживу свои дни на чужбине.

– Там тоже чужая страна.

– Там много своих людей. И все может случиться.

– Что... может случиться?
– спрашивает Назим.

– Может, ты в конце концов вернешься на родину, - говорит старик.

Он смотрит на сверкающие базарные ряды, но не видит их.

– В Фергане шумят тополя... Не золотые, а настоящие.

Муфтий Садретдин-хан решил устроить торжественные похороны Ислама-курбаши. Эмигранты были

оповещены о смерти национального героя, бесстрашного, умного воин». К узбекской мечети потянулся

народ. Многие, соблюдая обычай, пришли в дом бывшего курбаши - глинобитную кибитку с

покосившимися окнами, со стенами, из которых торчали рыжие соломинки. Старики присаживались к

скромному дастархану, и наманганский мулла, тяжело отдышавшись, в который раз читал коран. Читал

торопливо, зная, что через несколько минут придется встречать другую группу мусульман.

Потом старики скромно отламывали по кусочку лепешки, лениво жевали, запивали несколькими

глотками чая. В это время присутствующие украдкой косились но сторонам. Прославленный воин ислама

жил в нищете. Нищета кричала, била в глаза, в ноздри голыми стенами, земляным полом, ободранным