До особого распоряжения

Старуха беззлобно ворчала, подталкивая парня кулачком в бок:

– Сказал бы что-нибудь, порадовал.

Шамсутдин пожимал плечами:

– Ничего не знаю.

Он действительно еще ничего не знал. По поручению неизвестного торгового человека Шамсутдин

отнес сверток с деньгами тюремному чиновнику. Сверток исчез в широких карманах. Но, кроме обещания

улучшить положение Махмуд-бека Садыкова, Шамсутдин в ответ ничего не услышал.

Шамсутдин слонялся по чайханам и караван-сараям, толкался в базарных рядах. Одни его узнавали,

выражали сочувствие, предлагали пиалу чая, угощали касой наваристой шурпы. Другие отворачивались,

искренне проклиная и муфтия, и Махмуд-бека, и всех, кто навлек на них беды, заманив в чужие края.

Шамсутдин искал встреч с иностранцами, торчал у зданий консульств, надеясь на чудо. Но его не

знали в этих тихих особняках. Калитки, двери, ворота обычно были закрыты: все попрятались, забились

в свои норы. Вздохнув, Шамсутдин уходил от особняков в сутолоку базаров и караван-сараев.

104

Уже долго он искал одного человека - купца Аскарали. Правда, он знал, что от купца ему обычно

передавали только деньги и приветы. Но Шамсутдин верил в Аскарали.

Купив продукты, Шамсутдин снова шел в тихий переулок, к домику, где жена Махмуд-бека вышивала

тюбетейки, а старуха, бережно завернув тюбетейки, спешила на базар. Несколько раз Шамсутдин хотел

поговорить со старухой о ее внучке, рассказать о себе... Он молод, он может работать... Но, вспомнив

тревожное время, судьбу Махмуд-бека, Шамсутдин только вздыхал.

Разве можно сейчас думать о счастье?..

В базарные дни арестанты рассаживались вдоль степ и продавали свое рукоделие. Из жалости к

людям, закованным в цепи, за эти кошельки платили хорошо.

Стражники строго вели счет каждой монете.

В один из осенних дней, когда солнце стало теплым, добрым, вывели и Махмуд-бека Садыкова. Он

уже шагал твердо, не сгибался под тяжестью цепей, не отставал от других заключенных. Отстать,

замедлить шаг - беда. Это значит задержать весь строй. Длинная цепь крепко соединяла всех

заключенных, а гнев тех людей, с кем находишься в камере, пострашнее гнева стражников.

Махмуд-бек пытался во время редких прогулок увидеть Мубошира, Курширмата, Рустама. Их не было.

Однажды Махмуд-бек спросил у доктора о судьбе лидеров эмиграции.

– Не знаю, - коротко ответил доктор.
– К особо опасным преступникам я не вхож.

– А как же получилось со мной? Болезнь?

– У вас есть хорошие друзья, - откровенно ответил доктор.

Махмуд-бек понял, с какими трудностями был связан его перевод в общую камеру.

Стражники любили делиться новостями, сообщали о ценах на базаре, о казнях преступников, о делах

в городе. Информация была примитивной. Почти всегда доминировало желание напугать арестованных,

подчинить своей воле.

– Русского привели, - хвастался один из стражников.
– Теперь его... Ох!

– Он сверкнул глазами и сжал

кулаки. Какой будет расправа, медленная и страшная, можно было представить! Беда, если стражник с

первого взгляда возненавидит заключенного.

Махмуд-бек задал стражнику несколько вопросов, стараясь узнать подробнее о русском. Но, кроме

восклицаний и угроз в адрес арестованного, ничего не услышал.

При первой же встрече с доктором Махмуд-бек тоже спросил о русском.

– Вы знаете, в тюремной канцелярии очень сложная переписка. Сразу трудно установить.

– Меня он очень интересует. .
– откровенно сказал Махмуд-бек.

– Хорошо... Я постараюсь о нем узнать.

Через несколько дней доктор сообщил имя и фамилию заключенного, его приметы, а также сведения

о причине ареста.

– Подозревается в связи с немцами, посягал на власть.

– Вряд ли, - покачал головой Махмуд-бек.
– Этого человека я знаю. Он давно отошел от политики. С

трудом зарабатывал себе на хлеб. Кстати...
– Махмуд-бек задумался.
– Кстати, ему надо помочь...

– Увы!
– Доктор развел руками.
– Не моя компетенция.

Доктор учился в Турции и умел вести светский разговор.

– Надо помочь...
– уже для себя повторил Махмуд-бек.

Он посмотрел на решетку. Там изредка за окошком показывались ноги проходящих мимо стражников.

Одни в грубых самодельных башмаках, другие, видать из тех, кто побогаче, в сапогах или заграничных

ботинках с блестящими подковками.

Заключенные по обуви, по шагам определяли стражников, их положение в тюремной администрации,

их достаток и даже характер.

Махмуд-бек резко повернулся к доктору.

– Что с вами?
– испуганно спросил тот.

– Нет-нет. .
– улыбнулся Махмуд-бек.
– Вы не беспокойтесь. Просто мне пришла в голову мысль... О

русском, как ему помочь.

– Зачем вам связываться?
– удивился доктор.

– Один христианин в тюрьме... Надо же о нем побеспокоиться, - улыбнулся Махмуд-бек.

– Довод, нужно сказать, не очень веский… - пожал плечами доктор.
– Вы что, шутите?

– Не совсем. Здесь как-то один европеец объявил голодовку. И вы думаете что? Ему преспокойно

дали возможность умереть. Тут свои законы. Мы еще боремся, у нас есть друзья, а русскому придется

туго. Он здесь совершенно чужой.

Доктор внимательно посмотрел на Махмуд-бека.

– У вас у самих тяжелейшее положение...
– сказал он.
– Вам нужно думать только о себе.

– Кажется, я уже встал на ноги. И благодаря вам, дорогой доктор.

– Не только благодаря мне, - возразил доктор.

Приходя к Махмуд-беку, доктор старался понять, что представляет собой этот заключенный. Нелепо