До особого распоряжения

– Мы же договорились!

– Я помню... Алим исчезнет. Спасибо вам за сведения.

– Исчезнет?
– переспросил агроном.
– Странно. Очень странно. Я вам должен верить?

– Иначе нельзя.

Агроном посмотрел в глаза Махмуд-беку, потом вытащил из кармана сверток:

– Я вам немного принес еды.

– Спасибо.

– И еще... Мы пытаемся вам устроить свидание с женой.

Махмуд-бек протянул руку. Агроном пожал ее.

Стражник проявил благосклонность. Он сделал Махмуд-беку самый дорогой подарок, какой можно

получить в этой тюрьме. Вначале он подпустил к окну Фариду, а затем хитро подмигнул в угол двора, где

стояла глинобитная низкая кибитка.

– Через пять дней придешь, женщина...
– сказал он Фариде.

Глинобитная кибитка - место свиданий с женами. За важные услуги или за большие деньги

администрация выражала таким образом свою «благосклонность» некоторым заключенным.

– Что будет через пять дней?
– не поняла Фарида.

– Вот в том домике, - улыбнулся Махмуд-бек, - мы останемся вдвоем. На несколько часов...

Фарида плакала, молилась, причитала, благодарила всевышнего за такую милость.

Через пять дней она с рассвета сидела у тюремных ворот. Но стражник со шрамом появился только в

полдень. Он стоял, расставив ноги, пытаясь в толпе женщин, чьи лица были спрятаны за чадрой, найти

Фариду. Она поняла, что ей нужно подойти и поклониться, потом протянуть узелок с угощением.

– Это оставь, женщина, для своего...
– хмыкнул стражник.

В последнее время он изменился, чувствовал свое превосходство над другими служителями тюрьмы,

перестал заниматься мелкими поборами.

Агроном оказался хорошим работником, и стражник получил большое вознаграждение от министра.

Да и от агронома перепадали деньги.

Зачем они, деньги, русскому? Русский теперь хорошо живет, загорел, поздоровел.

– Иди, женщина, иди...
– легонько подтолкнул Фариду стражник.

Он сейчас творил благое дело, о котором будет знать вся тюрьма. Творил снисходительно, спокойно,

словно занимался благотворительностью каждый день. Устроить свидание - нелегко. Тут недостаточно

согласия одного стражника. И не одному ему нужно заплатить.

В кибитке стоял деревянный топчан, шаткий столик, кувшин с водой. Земляной пол был покрыт

соломой. В потолке, заменяя окно, зияла дыра с легкой решеткой.

Фарида и Махмуд-бек долго смотрели на синеватое небо. Оно постепенно темнело, и все резче

выделялись крупные звезды.

– В Самарканде звезды ярче...
– сказал Махмуд-бек.

– Неужели мы их увидим?
– спросила Фарида.

– Обязательно увидим.

Он гладил ее волосы, смотрел в глаза, в которых каждую минуту менялось настроение: восторг, тоска,

радость, печаль...

– Я не могу простить, что не знала о базаре...

– Меня выводили только один раз...
– сказал Махмуд-бек.

– Я буду приходить на базар каждый день.

– Не надо. Во всяком случае, когда нас выведут, в следующую пятницу, пусть придет один Шамсутдин.

Я очень прошу тебя, так нужно.

Она провела ладонью по его шершавым колючим щекам.

107

– У вас и здесь какие-то дела.

И тогда Махмуд-бек впервые подумал, что Фарида начинает понимать, догадываться о его главной,

самой главной жизни.

...Звезды уже горели сверкающим огнем.

Прощальное осеннее солнце. Может быть, завтра оно и не появится. Заключенные, подставив лицо

теплым лучам, жадно вдыхают пыльный воздух. Никогда Махмуд-бек не представлял, что подобным

воздухом можно дышать и чувствовать себя счастливым человеком.

Прошли дервиши, мягко шлепая босыми в болячках ногами. Проползла арба с усталым,

равнодушным хозяином. Неподалеку около заключенного бьется в истерике закутанная в чадру старуха.

Махмуд-бек видит ее темные сухие пальцы, вцепившиеся в кандальную цепь на руках сына.

Махмуд-бек рассматривает дорогу. Странно расплываются фигуры. Раньше у него было острое

зрение. За сколько шагов теперь он различает человека? Пять, четыре, три...

Он плохо стал видеть. Ну, это ничего, ничего...

Доктор сказал, что сегодня к нему придут. Махмуд-бек смотрит на дорогу до боли в глазах. Да-да...

Вот он, Шамсутдин! Преданный человек, который до конца своей жизни так и не узнает, кому же он

служил.

Шамсутдин держит в руках кошелек с незатейливым узором, мнет его. Слишком упорно мнет.

Стражник подозрительно смотрит на покупателя.

– Алим должен проехать по железной дороге от Ташкента до Красноводска...
– говорит по-узбекски

Шамсутдин.
– И вернуться. Посылает Давлят-бек. Аскарали уже знает.

Шумит базар, позвякивают цепи заключенных. Стражники отгоняют назойливых родных.

– И главное. Богатый купец скоро приедет, - продолжает Шамсутдин отрывисто, быстро. - Будьте

готовы. Почти все решено. Скоро купец явится. Стражник со шрамом сообщит. Или агроном...

Он покупает кошелек и оставляет заключенному милостыню: две свежие лепешки, между ними тонкие

ломтики мяса и кружочки лука, покрасневшие от перца. Такое приношение стражник не отнимет,

благосклонно разрешит заключенному полакомиться.

Махмуд-бек ест с трудом. Зубы еще не окрепли, шатаются. На лепешки садится сухая пыль, поднятая

Десятками торопливых шагов. Пыль напоминает о дорогах, которые тянутся, забавно петляя среди

полей.

Ночью Махмуд-бек не спит. Впервые за долгие месяцы рождаются строки стихов.

Край далекий...

Мои тополя...

Я вдыхаю твой запах, земля.

По ночам, непонятным, чужим,

Я ловил и вдыхал теплый дым...

Твои песни полей и дорог

Я хранил, я все годы берег.