До свидания, Светополь!: Повести

Война никак не отметила его. Ни героическим поступком, ни, слава богу, ранением. Даже контужен не был серединный боец дядя Дима. И книжки о себе не написал — изорвал и истоптал несколько, был грех, но сам не написал.

И все-таки одна книжка после него осталась. Трудовой именуется она и лежит сейчас передо мной. Вот две записи из неё. Запись первая, под номером шесть. Год 1941, месяц восьмой, число девятнадцатое. «Уволен ввиду призыва в Красную Армию». (Заметьте: не шестой и даже не седьмой — восьмой месяц; не пошёл, не записался, стало быть, добровольцем в первые дни войны. Ждал.) И запись вторая, под седьмым номером: «Демобилизован из Красной Армии». Число — двадцать шестое, месяц — девятый, год 1945. Я подсчитал, сколько дней разделяет эти записи. 1499. Одна тысяча четыреста девяносто девять.

— И что ж, ни одной награды? — оттопырив губу, допрашивал гвардии майор.

Дмитрий Филиппович лукаво закусил губу.

— Медаль, — проговорил он с затаённой гордостью, — За победу над…

— Я спрашиваю, боевых наград! — перебил Визалов.

С виноватой улыбкой развёл Дмитрий Филиппович руками.

— За что?

И Вероника Потаповна подтвердила, осмелев:

— Кто заслужил, тому дали.

На своего мужа намекала, моего деда, но Никита Иванович не расслышал. О своём думал, сопел и кряхтел, потом, опираясь о диван, тяжело поднялся. И вдруг к жене оборотил гневное лицо:

— Обед скоро?

Жена растерянно завертела головой, глазками заморгала.

— Ещё рано… Или пора уже? — тотчас поправилась она, увидев, как наливается яростью беспощадный глаз.

Вспорхнула, засуетилась. Тщетно все три женщины и поддакивающий им, все ещё бессмысленно улыбающийся Дмитрий Филиппович уговаривали не беспокоиться. Они пообедали, они сыты, да и пора уже…

— Куда? — рявкнул хозяин. — Из такой дали приехали… Не емши отпустим, что ли? Борща поедите. У неё хороший борщ, — кивнул он на жену, которая замерла было, надеясь, что гости все же уклонятся от угощения. Но попробуй уклонись тут! Снова захлопотала у стола.

— Помочь? — предложила Александра Сергеевна, но её тёзка испуганно замахала руками, на мужа оглянулась, — не слышал ли? Не слышал. Разминаясь, грузно прохаживался по комнате. Остановился у двухпудовой гири, примерился, явно борясь с соблазном выжать гирю — не убежала ли силёнка, пока говорил?

— Врачи лежать велели, а я — спортом. Стенку видали? По полчаса три раза в день. Гантели… Ледяной душ… — хвастался он, но с таким видом, с такой брезгливо оттопыренной губой, будто поносил кого. К Дмитрию Филипповичу оборотился: — Сколько раз выжмешь?

Дмитрий Филиппович посмотрел на гирю, и глаза его, глаза профессионального грузчика, чуть сузились.

— Не знаю, — с неловкой улыбкой проговорил он.

Но Визалов не понял этой предупреждающей, этой застенчивой улыбки человека, слишком хорошо знакомого с делом, о котором толкует дилетант.

— А ты подумай! — не отступал он. — Два пуда… Сколько раз?

Дмитрий Филиппович косил хитрыми глазами то на гирю, то на некстати расхорохорившегося хозяина, то на жену — сказать ли?

— Не связывайтесь с ним, — чистосердечно посоветовала Валентина Потаповна. — Это по его части.

На сей раз Никита Иванович услыхал. Расширился в гневе здоровый глаз и прикрылся больной. Это кому же она такой совет даёт — не связываться? Ему, Визалову? Медленно засучил рукав на жирной руке.

— А ну считай!

Нагнулся и с оглушительным кряканьем выжал гирю. Раз, другой, третий… Лицо побагровело. Больной глаз закрылся совсем, а здоровый после каждого движения стрелял в Валентину Потаповну.

— Считаешь?

— Я считаю, — поспешно ответила её сестра, у которой появилась наконец возможность хоть как-то отметить своё присутствие. — Четыре… Пять… Шесть… — Уж она-то не обсчитает, было написано на её лице.

После десятого раза Никита Иванович помедлил, подышал, взглядом пронзил своего потенциального соперника и, поднатужившись, выжал одиннадцатый. Это уже было явно сверх нормы, для гостей. Не дав себе труда нагнуться, выпустил гирю, и она шарахнула так, что Вероника Потаповна подпрыгнула на своём стуле.

— Двенадцать, — вылетело у неё с испугу.

Визалов тяжело дышал, но его единственный глаз не отпускал Дмитрия Филипповича.

— Попробуешь?

— Да не связывайтесь вы с ним, — снова подала добрый совет Валентина Потаповна. Но о том, что хозяин имеет дело с профессиональным грузчиком, ни гугу. Этого он так и не узнал, пристыженный и поверженный в атлетическом поединке гвардии майор. Я представляю, как чесался язык у моей бабушки, обычно не упускавшей случая подчеркнуть принципиальную разницу между своим покойным мужем и мужем сестры, простым грузчиком, но сейчас она благоразумно смолчала. Ведь и сестра могла кое-что сообщить о ней — например, что кроме благополучной дочери Нонны есть ещё дочь неблагополучная, или даже ляпнуть о некогда имевшей место бурной деятельности на светопольской барахолке. Было, ляпала. И тогда моя несчастная бабушка, изо всех сил тщившаяся выдать себя за даму светскую, садилась в лужу.

Сейчас этого не произошло. Сейчас в лужу сел почётный гражданин города Калинова. Как ни отнекивался благородный Дмитрий Филиппович (тоже, между прочим, умолчавший о своей профессии), он заставил-таки его взяться за гирю.

Бывший грузчик поднялся, подошёл, примерил её взглядом. «Прицелился», как все это время «прицеливался» к нему хозяин. Ноги расставил. Перебирая пальцами, долго пристраивал руку.

Гиря поднялась. Она поднялась легко и плавно, без малейшего рывка и, не задержавшись вверху, опустилась, снова поднялась и снова опустилась. Даже хозяйка с тарелками в руках замерла в дверях. В тишине слышалось лишь тяжелое дыхание Никиты Ивановича, а Дмитрий Филиппович — тот вроде бы и не дышал вовсе. Подымет — опустит, подымет — опустит…

— Одиннадцать, — быстро сказала бабушка, доселе считавшая про себя. И не она одна…

Гиря замерла внизу. Блеснули хитрые глаза — на супругу, на хозяина, который засопел ещё громче.

— Давай–давай, — подстегнул он, лицо же снова побагровело, будто не гость, а он работал с гирей.

Но Дмитрий Филиппович не поднял её больше. Аккуратненько поставил на пол, а сам скромно сел. Визалов молчал. Подобрав губу, которая умела оттопыриваться с таким презрением, смотрел на то место, где только что стоял положивший его на обе лопатки гость, хмурился и лишь время от времени покрикивал на жену:

— Рыбу!

— Да есть же рыба, — оправдывалась она своим надломленным, как у девочки, голосом и на стол показывала, но он рычал:

— Красную рыбу! — И она, не слушая отчаянных протестов женщин, торопливо несла красную. — Грибы! — И она грибы несла.

Даже в самых дерзких своих мечтах не предполагали мои старики, что кто-то в родном Калинове приветит их с таким размахом.

В центре стола желтел графинчик. Визалов, кряхтя, налил всем, и только его рюмка осталась пустой.

— А себе что же? — напомнила вконец растроганная Валентина Потаповна.