Добро пожаловать в прайд, Тео!

– Это и есть мой кумир. Мой прадед по линии отца, Константинас Георгадис. Он был грек. И лучший мастер по мужскому костюму города Ейска.

– Где это?

– Сразу видно, что вы не носили в жизни хороших костюмов, - рассмеялась Лола. – Все больше шкуры и кожаные куртки.

Он не обиделся.

– Это правда, вне сцены я предпочитаю одеваться как можно проще. Так где этот ваш Ейск?

– На берегу Азовского моря. Прадед был и в самом деле прекрасным мастером своего дела, он одевал людей из парткома. Вы представляете себе, что такое партком, Фёдор?

– Смутно, - улыбнулся он. – В самых общих чертах.

– Лола, там пришел синьор по поводу дыхания крота, - в проеме двери показалась голова секретарши. – Помнишь, которого ты хотела видеть?

– Дыхание крота?!
– у Фёдора сегодня день изумления, не иначе.

– Это так называется цвет, - она встала со своего места. – Цвет ткани. Шелка, если вас интересует.

– Я с вами просто расширил свои горизонты, - Фёдор встал вслед за ней. Пора уходить. Но вдруг кольнула жалость, что этот разговор окончен. И нового не будет. Их пути с этой взбалмошной, но такой живой и искренней девушкой расходятся. А завтра он улетает в Нью-Йорк.

– Я тоже, - кивнула она и протянула руку. – Приятно было с вами поработать, Фёдор.

– Взаимно, Лола.

Целовать руку здесь, в офисе, было бы нелепо. И ее маленькая, но твердая ладонь на секунду утонула в его большой и горячей. А потом он поехал готовиться к последнему из серии выступлений в Милане, а она – разбираться с кротами и шелком.

Картина пятая, экспрессивная. Костюмы, декорации, оркестр – все на нерве.

«Две премьеры в год – это перебор», - мрачно думал Фёдор Дягилев, встряхивая листы с либретто. Явный перебор, особенно с учётом его плотного графика выступлений. Он еще не до конца выучил то, что ему предстоит петь через две недели, хотя работает над этой партией с начала года. А в ноябре – премьера в «Ла Скала». Убиться можно. Но Сол говорит: «Надо ковать железо, пока горячо». Сол прав, и Фёдор сам все отлично понимает. Карьера пошла на взлет, он востребован, с контрактами проблем теперь нет. Зато есть проблемы со временем, но они – решаемы. Просто отсечь все ненужное. Вон, Джессика сама… отсеклась. Почти.

Загорелось световое табло. Если все будет по расписанию, через полчаса они сядут в аэропорту Мюнхена. Поняв, что в голову не влезет ни то, что ни одной строчки – даже больше уже ни одного слова, Фёдор убрал пачку листов в рюкзак и уставился в иллюминатор. Одна оперная дива на вопрос о том, где ее дом, ответила: «В самолете». И это чертовски правильный ответ. Фёдор бы ответил точно так же.

***

– Что это?!

– Это ваш костюм, Теодор.

– Какого… у него розовый гульфик?! И почему он такой огромный?!

– Это символ неуемной сексуальной энергии Генриха, его мужского начала.

– Это не символ мужского начала, это какое-то издевательство! Над мужчиной, костюмом и оперой! – продолжал бесноваться Дягилев. Он был очень консервативен и в корне не признавал попыток, как это называли, «осовременить» оперу. Опера - искусство вне времени. И Герман в белом полупрозрачном трико или Дон Карлос в майке-алкоголичке – это всего лишь дурновкусие и дешёвый эпатаж. – Ни за что это не надену!

Костюмер лишь развел руками. И был прав. Претензии следует предъявлять не костюмеру. А тому, кто это придумал. Фёдор с раздражением принялся стаскивать это золотисто-розовое безобразие. Если штанишки-фонарики хоть и выглядели смешными, но соответствовали эпохе, то огромный розовый гульфик…ну это что-то из ряда вон. А ведь Сол клялся, что постановка классическая, без вот этого всего… новаторства.

– Как я могу увидеть художника по костюмам?

– Лучше спросите у режиссера.

***

– Послушайте, я был сегодня на примерке, и…

– Костюмы потрясающие, верно?

Фёдор захлопнул открытый на полуслове рот и уставился на режиссёра. Нейл же делал прекрасные классические постановки, без этих вот розовых гульфиков. А теперь что?! Временное помрачнение рассудка? Хочется верить, что временное.

– Мне кажется, что розовый гульфик – это перебор…

– Нет-нет, совсем наоборот! – замахал руками режиссер. – В средние века было принято подчеркивать эту зону у мужчин. Туда подкладывали тряпки, чтобы она казалась больше, - Фёдор закашлялся.
– Чем более знатный мужчина, тем больше у него должен быть гульфик. А вы поете короля. Короля, Теодор, короля!

– Но почему розовый?!
– взвыл Фёдор.

– Потому что в этом есть тайный символизм, - важно ответил режиссер. Точнее, повторил, как попугай, чьи-то слова, – зло подумал Фёдор. – Розовый – цвет плоти.

– Это не символизм, это просто пошлость, - отрезал он.

– Нет-нет, Теодор, вы неправы. Послушайте…

– Перестань его убеждать, Нейл, это бесполезно.

Фёдор резко обернулся на голос. И в первую секунду улыбнулся. К ним подходила Лола Ингер-Кузьменко. В джинсах, черной футболке и кедах, со стянутыми в хвост волосами. Совсем не похожая на главу модного дома.

Ну да. Кому еще могла в голову прийти идея с розовым гульфиком?! И улыбка тут же исчезла с его лица.

– А вот и наша Лола, - заулыбался режиссер.
– Она просто вдохнула новое дыхание в эту оперу.

– То-то Доницетти обрадуется, - пробормотал Фёдор.

– А вы все такой же душка, Теодор, - сладко улыбнулась Лола.

– Я знал, что вы сработаетесь, - обрадовался Нейл. – У вас же за плечами такой удачный опыт сотрудничества!

На этой жизнерадостной ноте режиссер пожал руку Фёдору, расцеловал Лолу в щеки и умчал по своим важным режиссерским делам.

И какое-то время они оба на пустой сцене занимались уже привычным им делом - мерили друг друга взглядами.

– Я так понимаю, уговаривать вас убрать это безобразие и сделать что-то приличное – бесполезно?
– процедил, наконец, Фёдор.

– А будете капризничать – я приделаю к розовому гульфику черную бахрому. Сверху! – мстительно добавила Лола и, резко развернувшись на пятках, вслед за режиссером тоже покинула сцену.

Оставшись в одиночестве, король Генрих VIII сделал пару шагов, сел на трон, подпер голову рукой и чисто по-британски и по-королевски выдохнул:

– Твою-ю-ю ма-а-ать…

***

Лола вышла на улицу и, не сдержавшись, лягнула со всей силы дверь. Служебный вход в театр имеет тяжелую дубовую дверь, с нее не убудет. А потом пнула еще пару раз. Чтобы полегчало.

Не полегчало. Спустя полчаса Лола сидела в гриль-баре, ждала свой стейк и мелкими глотками пила пиво. И плевать, что середина дня. Мюнхен же! Тут положено пить пиво. Но даже холодное пиво не охлаждало клокочущую внутри злость.

Самовлюбленный. Заносчивый. Надменный. Черт знает что о себе возомнивший гад!

Гульфик ему, видите ли, не понравился! Словно, кроме как о гульфике, и поговорить больше не о чем. Хоть бы улыбнулся. Хоть бы поздоровался как человек. Мог бы сказать, что рад видеть! Нет же. Гульфик.

Когда ее бывший сокурсник по колледжу искусства и дизайна позвонил Лоле с предложением заменить его как художника по костюмам на постановке оперы в Мюнхене – Лола не могла скрыть удивления в голосе. Она никогда не работала с театром. Она не знает, как к этому подступиться. И с чего бы ей вдруг – такое предложение? Логика товарища по учебе была проста: «Ты же работала с Дягилевым, у вас здорово получилось, я думал, тебе будет интересно, он там будет петь заглавную партию». Даже не успев обдумать, Лола сказала «Да!». А этот гад ей сразу давай претензии предъявлять. Да что бы он понимал!