Добро пожаловать в прайд, Тео!

Да, момент сейчас… Более неподходящего трудно придумать. Она ему о пирожках, а он ей… Куда как лучше в прекрасном парке, на фоне старинного замка, перед огромной поляной, полной зрителями, в свете софитов и с бриллиантовым кольцом в руке. Идеально.

Идеальное вранье.

А сейчас все по-настоящему.

– Ну раз они стынут… - Фёдор сцапал панцеротти и с наслаждением им захрустел. Моцарелла, помидор и базилик – что может быть вкуснее! Пальцы он демонстративно облизал и вытер их об одеяло, попутно поправив почти развязавшийся узел. – Вкусно.

Лола молчала и смотрела на него. Такая красивая. Такая настоящая. Такая его.

– Знаешь, я всю свою жизнь не мог понять выбора отца, - Лола даже моргнула от резкости смены темы, от такого перехода – от пирожков к отцу. – Как он мог бросить свою карьеру, чтобы посвятить всю свою жизнь матери. Как это вообще возможно? Зачем? Ради чего? Я не мог представить, что это можно сделать добровольно – отказаться от возможности заниматься тем, что ты любишь и умеешь. Я не мог понять, почему это сделал мой отец. И не мог представить, что когда-либо сделаю это сам. До сегодняшнего утра.

– Что ты имеешь…

– Дай мне договорить. Пожалуйста.

Лола неуверенно кивнула.

– Сегодня утром, когда я не обнаружил тебя рядом… - откуда-то вдруг возник и встал в горле комом судорожный вздох. – Когда я искал тебя там, в гари и воде… Когда я даже думать боялся, что с тобой могло что-то случиться… Я… просил… там… - рука неосознанным жестом коснулась золота тяжелой цепочки. – Я просил… Пусть заберут все – талант, голос, пусть я никогда больше не выйду на сцену и не спою ни одной ноты. Но только не тебя. Ты важнее и нужнее всего – в том числе и возможности петь и этой дурацкой карьеры.

Рот ему запечатали сразу двумя ладонями.

– Ты с ума сошел?! – Лола шипела как заправская змея и смотрела на него огромными потрясёнными глазами. – Ты что такое говоришь! Не смей такое произносить!

У Фёдора получалось только мычать в теплые женские ладони. А его между тем продолжали отчитывать.

– Ты должен петь, тебе нельзя даже думать про такие вещи! Твой талант принадлежит миру, и ты даже думать не должен про то, что можешь не петь, понял меня?!

Ее руки от своего лица он оторвал не без труда. Но едва успел раскрыть рот, как…

– И все-таки тебе надо поесть. Хочешь пирожок?

– Да выслушай же ты меня! – снова сорвался он на крик.

– Хорошо. Прости… - она вдруг низко опустила голову. – Я опять все делаю не так и все порчу, да?

Господи, да что же такое… Они - что, совсем не умеют говорить, только спорить и кричать? Или это он – не умеет?!

– Ло, послушай… - он протянул руки и обнял ее лицо, поднимая. – Это же я… Я испортил наш первый раз. Я уснул, когда ты говорила мне о своей любви. Дай мне хотя бы одно дело сделать правильно!

Она медленно опустила и снова подняла свои длинные черные ресницы. Его пальцы пришли в движение, огладили скулы, виски.

– У меня такая работа… Я буду часто в разъездах. Я ничего не могу с этим поделать, к сожалению. Но я обещаю тебе, что мои мысли будут всегда с тобой. И что каждую возможную секунду я буду проводить с тобой. С тобой и с нашими детьми.

– К-к-какими детьми?! – сначала она снова моргнула от неожиданности. А потом стала заикаться.

– Которыми ты вполне могла осчастливить нас сегодня, - безмятежно ответил Фёдор. Его давешнее отчаяние от бессилия все объяснить вдруг разом куда-то делось. Наверное, причиной стал ее распахнутый до неба и потрясенный взгляд. И ему мгновенно сделалось легко. – Когда ты… меня… хм… Хочешь пирожок?

Она смотрела на него, приоткрыв рот. Вложить ей туда панцеротти, что ли?

– Кстати, - продолжил Фёдор, поскольку Лола так и не ответила ему. – Пообещай мне одну вещь.

– К-к-какую?! – продолжала заикаться она.

– У наших детей не будет тройной фамилии. Дягилев-Ингер-Кузьменко – это уже перебор, согласись?

– Федька! – у него мгновенно расползлись в широкой улыбке губы. Так его никто не называл уже миллион лет. Теодор, Тео, на крайний случай – Фёдор. А Федькой последним его называл, наверное, дед. А бабушка – Феденькой. Ему нравятся оба эти обращения. – Феденька… Ты что… Ты вообще о чем говоришь? – взгляд у Лолы стал совершенно беспомощный.

– Это я так говорю, что люблю тебя. И прошу стать моей женой. Так ты хочешь пирожок?

– Федя!

Он рассмеялся и крепко-крепко обнял Лолу. А она ткнулась носом в его грудь и смешно и счастливо сопела ему туда.

– Ты ответишь мне? – Фёдор отвел от женского уха темную и по-прежнему спутанную прядь. – Я бы хотел услышать «да», - подсказал он.

– Ладно, пусть будет «да».
– Лола подняла голову. – Да, я хочу, где он там, этот пирожок?

– Ло, прекрати меня мучить!

Она подняла руку и медленно провела по его заросшей щеке.

– Ты что, в самом деле, думаешь, что я могу дать какой-то другой ответ? – она завороженно гладила его лицо самыми кончиками пальцев. – Конечно, да. Я буду твоей женой. Я готова на все, чтобы быть с тобой. Я бы и любовницей твоей быть согласилась. Я бы согласилась на все, что ты предложишь.

– Вот еще! – счастливо возмутился Фёдор. – Я признаю только законный брак!

– Как скажешь, любимый, - она так же счастливо прижалась щекой к его груди. – Ну, я заслужила пирожок?

Одеяло упало именно в тот момент, когда Фёдор потянулся за пирожком. И поэтому – а, может, по иной причине – остывшие пирожки и такой же остывший кофе составили их трапезу спустя некоторое, скажем откровенно, довольно продолжительное время.

***

Женские пальцы медленно скользят по мужской груди, зарываются в густые темные волосы – и замирают. Так и не коснувшись края золотой цепочки. Лола смотрит завороженно – на широкую, мощную, уже медленно вздымающуюся грудь. И на лежащую на ней тяжелую цепочку.