Доброе племя индейцев Сиу
Шрифт:
Это то, что видно всякому.
— …мы были сиу, — услышал я, — а пацаны с Виноградной — дакоты. Меня звали сперва Ястреб, а потом — Озверевший Тигр: я первый набрасывался, если что. А вождь был — Быстрый Олень…
Голос Пети негромок, глух и как будто печален: он рассказывает о том, что было и что никогда не вернется. Он сидит сгорбившись; слушают его замерев.
— Про ужа я не рассказывал?
— Нет, нет, расскажи!
— Ну так вот: у нас там был дуб, старый, с дуплом — Черное дупло называлось, мы в нем всё наше прятали; мы под дубом на Совет собирались… вот еще про галку расскажу…
Сидим мы раз: я, Быстрый Олень, Однорогий, Меткий Сокол и Колька, а Трусливая Сова из засады как заорет! Мы за томагавки и — туда. А он палкой по земле лупит. — Змея! — кричит, — чуть не ужалила!
Мы смотрим, а это уж. Сова ему хвост уже перебил. Он вертится, шипит. А на голове — желтые пятна, любому видно, что уж. Взяли мы его, положили в фуражку. Быстрый Олень к себе домой понес: вылечу, говорит, будет наш.
Чуть не забыл: у сиу закон был — чье имя носишь, того не тронь. А мы Кольке, новенькому, еще имя не дали, всё думали — какое дать. А тут уж… Мы и подумали: назовем Кольку Ловким Ужом — он ползал хорошо. И ужи тогда будут под защитой…
Ну, Быстрый Олень ужа и вылечил. Шину ему наложил, перевязал. Мы его в сарае держали, в старом аквариуме. Лягушат каждый день таскали. Большой был уж. Мы приходим, а он голову поднимает, смотрит на нас…
Хвост у него сросся, и Быстрый Олень стал брать его на Совет. Сидит — а уж у него на шее. И не двинется, пока мы говорим.
Мы говорим, трубку курим. Не затягиваемся, так просто…
А когда Совет принимает решение и вождь поднимает руку, ну, чтобы, значит, сказать, одобряет он или нет, уж тогда по руке вверх, обовьется, а голова — над рукой, и шипит…
Петя поднимает руку над столом — все смотрят на его руку.
— И никто его не учил — сам он так делал: раз по руке — и шипит…
— Здорово! — слышится за столом. — Ух, здорово!
— Это еще что, — продолжает Петя. — Этот уж один раз Зубра от смерти спас.
В таком рискованно-интересном рассказе очень важно не перегнуть.
— Петь, — раздается просящий голос, — ты это… не ври только, ладно?
— Ты сперва послушай, — веско, без обиды отвечает Петя, — а потом скажешь: вру или нет…
Мы задумали нападение на дакотов. Они в своей посадке, мы в своей. Все пошли, а Зубра оставили у Черного дупла. У Зубра коленка была разбита, он ползти не мог, его и оставили. Олень ему ужа дал — уж всех наших знал, спокойный был.
Ну, мы ушли, а Зубр улегся, лежит. Уж у него на груди свернулся, греется. Зубр на солнце смотрит — щурится, чуть не уснул, говорит. А уж вдруг голову поднял. Заволновался, будто почуял кого-то. Зубр думал — мы идем, — а уж с него и в траву!
Зубр вскочил, смотрит — а там гадюка! Прямо к нему ползет! Уж ей навстречу. Они только вставать, — Петя показывает руками, как, встретившись, вырастают над землей две змеи, — а Зубр в нее томагавком. Она тогда шмыг в кусты. Понятно? Если б не уж, конец был бы Зубру…
— А что — ужалила бы — и все.
— Конечно, он же лежал.
— Гадюки, я читал, сами никогда на человека не нападают.
Только если наступишь нечаянно…— Читал! А вдруг он на ее норе лежал? Или где она яйца прятала? Ты не говори — не нападает. Если б она к тебе ползла…
— Зубр говорил — в метре была, — поясняет Петя. — А уж — ей навстречу. Уж-то — он гадюк знает!
— Уж, конечно, знает, — соглашаются за столом.
— Петь, а за что этого, ну, как его? — Трусливой Совой прозвали?
— А-а. Он самый маленький был. Алик. И в засаде, когда один, всегда трусил. И глаза у него круглые и желтые. Мы ему и дали это имя. Он говорит: «Я пока достоин этого имени, но я заслужу другое…»
— А какое?
— Чуткой Совой должны были назвать, если перестанет трусить.
Волшебно исчезают со стен светящиеся костяшки домино; во дворе настаивается тишина; город слышен далеким гулом. Рядом побренькивает гитара. Я давно уже слился с темнотой, обо мне забыли.
— Петь, а где сейчас уж?
— Отпустили. Генка же и отпустил, Быстрый Олень. Он на Боюканы переехал. Все переехали. Мы тогда же и томагавки зарыли. Под дубом. И ужа отпустили.
— А он это… сразу уполз?
Это был бы и мой вопрос, сиди я за столом.
— Где там! Он сперва просто свернулся, а когда увидал, что мы уходим, за нами пополз. Мы уходим, а он за нами. Мы уходим, а он ползет. Потом остановился, голову поднял и смотрит…
За столом тишина. И я тоже вижу, как уж, подняв голову, смотрит вслед уходящим сиу. Вслед сиу, покидающим родные места.
— Жалко, — говорит кто-то.
И я понимаю, что это слово относится ко всему: жалко и ужа, и сиу, жалко вместе с ними тех мест, жалко, что окончился рассказ. Жалко Петю, опустившего голову, жалко даже себя: что ты не был сиу…
— А вот у нас раз было, в лагере, — начинает кто-то свой рассказ, но его обрывают:
— Подожди ты со своим «было». Было! У всех было, да ведь молчат же!
Центр внимания сегодня Петя. Он рассказывает о том, чего нет и не может быть в нашем дворе; он рассказывает о жизни, о которой можно только мечтать.
— Ты про галку обещал… Расскажи.
Силуэты покачались, устраиваясь поудобнее, и застыли.
— Галку Зубр поймал, Вовка. Она еще маленькая была, галчонок. Из гнезда выпала. Он ее и подобрал. На крольчатнике у него стала жить. Он ее шпагатом за лавку привязал. Как увидит его, кричит, клюв раскрывает.
Ну, выросла. Зубр ее на плечо сажает, она сидит, не улетает.
У Быстрого Оленя — уж, у Зубра — галка.
Потом, когда совсем выросла, улетела. А поселилась знаете где? Как раз на нашем дубе. Самец прилетел, они гнездо сделали. Нас не боялись.
Они с самцом во двор к Зубру прилетали. Она сядет к нему на плечо, а самец на заборе дожидается. Он на плечо, конечно, боялся садиться. Хоть и дикий, но все равно близко подпускал. Только дотрагиваться не позволял. Сразу улетал. Он же дикий, не то что галка.
Мы как раз тогда с дакотами каждый день воевали. То на озере, на плотах, то в посадке. Сидим под дубом, а они крадутся. А галки — вот не поверите! — им же сверху все видно — сигнал нам подавали. Чуть заметят дакотов — и давай кричать. Мы и готовы. Сразу рассыплемся — и с флангов на них. Как дадим!