Доброй ночи, любовь моя
Шрифт:
Последнюю фразу Флора произнесла несколько презрительным тоном.
Виола скрестила обтянутые нейлоном ноги и поманила Жюстину:
– Что, если я тебя с собой в город возьму, Жюстина? Купим тебе платье.
– Да мы ее заваливаем новыми вещами. Конечно, я не стану тебе мешать, только все это напрасные старания. Она ничего нового не наденет. Поносит один день и снимает. Все это неудобное и искусственное, как она говорит. Впрочем, какая разница, она все равно вечно дома сидит.
– Нельзя сдаваться, Флора. Одежда способна изменить человека. Может, она снова сделает ее нормальной.
– Нормальной!
Сестры никогда не понимали, почему Флора никого не наймет следить за домом и садом. За такого богатого замуж вышла, а дом тянет в одиночку.
– Ты могла бы сидеть как герцогиня, а тебя бы обслуживали. А ценить себя ты можешь очень высоко, ты же жена знаменитого Свена Дальвика, одно это чего стоит.
У Флоры были собственные, несколько странные аргументы.
– Я не хочу в своем доме посторонних. Это моя территория.
Но это была и территория Жюстины. Исподволь она вступала в свои права на нее, о чем Флора и не догадывалась. Облачившись в старый комбинезон отца, Жюстина скоблила стены и полы в доме. Весной и осенью, год за годом.
И в воде была ее кровь, из пореза на руке.
Глава 2
В тот день, когда умер отец, она убирала чердак. Обычно Жюстина начинала сверху, а потом постепенно спускалась. Она стояла на коленях и скоблила лестницу, половицы впивались в колени, боль доставляла ей удовольствие. Влажное дерево, свежий запах сосны.
Внезапно откуда-то налетел порыв холода. Послышался крик Флоры.
Отец упал на крыльце. Ботинок валялся в стороне. Она опустилась на корточки и сняла с него второй. Руки у нее были мокрые.
Вдвоем они ухитрились втащить его в голубую комнату. Флора носилась по лестницам вниз и вверх, курила, переодевалась.
– Ты тоже переоденься, если со мной поедешь, ты не можешь ехать в этом комбинезоне.
Она сидела, положив голову отца себе на колени. Голова была твердая и маленькая.
В машине «скорой помощи» место нашлось только для одной из них. Жюстина поехала на своей. Ей подарили «опель» на тридцатипятилетие. Она держалась за машиной «скорой помощи», которая ехала, включив сирену.
Как она и предполагала, ничего нельзя было сделать. Невыспавшийся врач пригласил их в какую-то комнату. Она запомнила пластырь у него на шее. Сидела и размышляла, что это. Порезал? Или любовный укус? Она думала тогда о чем угодно, только не об отце.
– Дело обстоит так. Он переживет эту ночь, но не дольше. Я хочу, чтобы вы об этом знали.
– Мы знаем, – сказала Жюстина.
Флора зло глянула на нее. Пальцы ее беспрерывно двигались, точно скребли что-то.
– Сколько вы хотите... чтобы вы действительно сделали все возможное?
– Дорогая моя, тут не о чем торговаться. Мы всегда делаем все возможное.
Они
сидели по обе стороны кровати.– Бедная Жюстина, – сказала Флора. – Думаю, ты вряд ли понимаешь, насколько все серьезно.
Щеки у нее были в черных разводах от туши. Жюстина никогда раньше не видела, чтобы Флора плакала. Ее всхлипы мешали, хотелось остаться с отцом одной. Она представляла себе, что смерть – женщина. Это была ее мать, прибывшая за мужем. Она войдет через окно, статная, высокая, откинет одеяло, возьмет его за руку. И уведет от них, презрительно глянув на Флору:
– Я его забираю, потому что он мой.
Натан привел ее в самый большой универмаг в Куала-Лумпур. Он ничем не отличался от магазинов в Швеции, Жюстина подивилась широкому ассортименту. Солнечные очки так и не нашлись, наверное, забыла дома или оставила в самолете. Наконец-то она могла купить новые.
Натан строго объяснил, что она не должна держать его за руку и вообще нежничать, иначе на них станут коситься. В этой стране так вести себя не принято. Здесь не выказывают чувства. Во всяком случае, публично.
– Мы это в номере возместим, – сказал он, хорошее настроение уже вернулось к нему.
Это он предложил купить для нее одежду.
– Уверен, настроение у тебя сразу поднимется. Женщины обожают шопинг, уж я-то знаю.
Он был дважды женат и один раз жил без регистрации. На полке в гостиной стояли фотографии всех его детей в студенческой форме или в свадебных нарядах. У него их было шестеро. Она расспрашивала про их матерей, мучила себя деталями.
– Вот у этих двоих мама – Анн-Мари. Они на нее похожи, те же голубые глаза, но, слава богу, рассудок другой. У сестер-двойняшек и Микке маму зовут Неттан. На Неттан и Анн-Мари я был женат официально, на одной пять лет, на другой – семь. После этого завязал со свадьбами. С Барбру мы решили просто жить вместе. Она тоже не рвалась замуж. Только-только развелась с одним психом, бившим ее смертным боем. С Барбру я прожил не то четыре года, не то пять. У нас малышка Женни.
Он гордился Женни, она походила на модель. Тоненькая юная женщина с глазами лани, копия своей матери.
– А потом? Ты же не жил один?
Он отмахнулся:
– Один, не один...
– А почему у тебя ни разу не сложилось? Ты такой невыносимый?
– У всех этих дам была одна общая черта: они все слегка истерички.
– Как это – истерички?
– Мне бы не хотелось сейчас в это углубляться.
– А я тоже истеричка?
– Пока я этого не заметил. Но обещаю тебе сказать, как только замечу.
– А в постели, Натан, какая из них была лучше?
Он пихнул ее в кровать, навалился на нее, зажал рот ладонью.
– На первом месте – ты, на втором – тоже ты, и на третьем – ты, дорогая.
Она копалась в одежде, но все было микроскопических размеров. Малайские женщины не доходили ей даже до плеча. Казалось, они отлиты по одной форме, талии у них были тонкими, не толще ее бедра.
Надо уходить отсюда, подумала она.
Натан разговаривал с продавщицей, они разглядывали ее. Продавщица приблизилась, на шее у нее висел сантиметр.