Добрые друзья

Видеть своих новых друзей на сцене было очень странно и удивительно. Среди ее прежних знакомых не было профессиональных артистов, и впечатление они производили совсем другое. Артисты-любители и на сцене оставались самими собой, только нацепляли на себя маски: миссис Корвисон изображала горничную, а майор Томпсон надевал парик и форму дворецкого — тем все и ограничивалось. Но эти артисты словно забывали о своих настоящих «я»; на сцене они начинали жить новой жизнью, и представить их другими было решительно невозможно. Джимми Нанн, к примеру, превратился в шута и фигляра; даже голос у него стал противным и писклявым. Верный помощник мисс Трант — вечно пекущийся о процентах и пищеварении — бесследно сгинул. Мистер Джернингем предстал перед ней незаурядным и ярким танцором, а мистер Митчем напустил на себя горделивый и величавый вид — беснуясь из-за острот и издевок Джимми, он напоминал разъяренного посла. Элси помолодела лет на десять и была воплощением легкомыслия (впрочем, ее сценический образ понравился мисс Трант куда меньше, чем настоящий). Даже Брандиты, пение которых мало интересовало мисс Трант — по той простой причине, что пение такого рода, и гораздо лучше, она слушала всю жизнь, — сумели произвести на публику впечатление. Миссис Джо величаво плыла над сценой, точно примадонна, и все аплодисменты в свой адрес принимала с царственной благосклонностью, будто герцогиня на открытии благотворительной ярмарки. А Джо, который время от времени «подкармливал» Джимми, мог запросто сказать: «Что ж, я должен тебе пятерку, старик» и с таким видом достать мятый клочок газеты, будто карманы у него и впрямь набиты фунтами. Сюзи была лучше всех: она нисколько не изменилась и играла саму себя, восхитительно озорную и бойкую, но в новом окружении все ее достоинства будто стали еще заметнее и ярче. Казалось, она родилась на сцене, а публика состоит исключительно из старых друзей, пришедших отпраздновать ее день рождения. Все песенки и шуточки Сюзи были очаровательно абсурдны. Распевая сентиментальные мюзик-холльные безделицы, она опускала голос все ниже и ниже, вдруг затаивала дыхание, всхлипывала и уморительно косилась на зрителей: любую песню она выворачивала наизнанку и со смехом отбрасывала в сторону. Ее танцы сами по себе были пародией, озорной насмешкой над ужимками Элси и Джерри Джернингема. Вдобавок ей удалось молниеносно обрисовать на сцене множество разных персонажей: одна-две фразы, поза, жест, гримаса — и вот вы уже вспоминаете какого-нибудь напыщенного индюка из числа своих знакомых. Каждый шаг по сцене Сюзи делала в чьем-то образе, одновременно оставаясь собой — за сменяющими друг друга масками вы неизменно видели саму девчушку, темноглазую, крепкую и приземистую, со вздернутым носиком и угловатыми плечами. Если выступления Джимми Нанна казались вызубренными и отточенными, то номера Сюзи напоминали лихую и остроумную импровизацию, россыпь дурачеств и приподнятых настроений — насквозь женственных и кокетливых: «Какой абсурд, милочка!» — словно бы восклицали они. Мисс Трант, хорошо помнившая времена, когда она и сама чувствовала то же самое, но вынуждена была скрывать, мгновенно влюбилась в Сюзи. А то, что Дотворту она показалась легкомысленной неумехой, которой надо выучиться петь слезливые баллады и мазать красным нос, чтобы хоть кого-нибудь рассмешить, только утвердило мисс Трант в ее вере и подлило масла в огонь ее воодушевления: о, вся эта затея стоила свеч из-за одной только Сюзи! Девочке нельзя останавливаться, ей надо идти вперед, несомненно.

Занавес опустился, зазвучали жидкие аплодисменты. Мисс Трант встала и захлопала как сумасшедшая. Вот она, труппа, еетруппа и ее друзья — они усердно трудились сегодня и всю неделю до концерта, но и теперь им хватало сил улыбаться (занавес подняли еще раз, чтобы они могли улыбнуться зрителям), — а бедные дотвортцы только и могут, что таращить глаза или ощупью искать шляпы. Нечестно! Мисс Трант хлопала со всех сил, и, когда зажегся свет, на нее даже стали удивленно коситься, но она ничуть не смутилась. По крайней мере не смутилась одна мисс Трант, даже если вторая немного покраснела — ведь теперь их было две.

Одна мисс Трант стремительно менялась и росла с самого отъезда из Хизертона. Именно она столь внезапно и столь бездумно решила возглавить труппу бродячих комедиантов, именно она очертя голову ринулась в жалкий и полный приключений мир варьете. До сих пор эта мисс Трант получала удовольствие от каждой секунды: с упоением занималась контрактами, арендой, номерами и костюмами, срывала первые цветы с целины съемных комнат, импровизированных сцен и скучных городишек — дивные цветы труда, дружбы и верности. Но где-то в глубине души по-прежнему сидела прежняя мисс Трант: она всю жизнь провела в Олд-Холле, Хизертон, а к тридцати с лишним годам внезапно очутилась в совершенно ином мире, куда не смог бы найти дорогу ни один из ее новых друзей (пожалуй, кроме Иниго Джоллифанта). В этом мире было полно снобов, которые не видели разницы между разъездной труппой и бродягами, поющими на улице за подаяние. Мы не станем притворяться, будто эту мисс Трант изгнали немедленно и навеки. Она сидела на галерке, дивилась происходящему и иногда морщила лоб. Она с готовностью признавала, что все это очень хорошо — в качестве минутной прихоти, пока они странствуют, никем не замеченные, по крошечным городкам, однако рано или поздно два мира столкнутся, и тогда в одном из них катастрофы не миновать. Вскоре это опасение подтвердилось: мисс Трант пришлось написать мистеру Труби, адвокату из Челтнема, письмо с кратким описанием случившегося, дабы он мог связаться с банком и перевести ей деньги. Мистер Труби ответил, что сделает все возможное для выполнения ее просьбы и никаких заминок возникнуть не должно; он был любезен, как всегда, и не выказал ни малейшего намека на удивление; однако всем своим письмом он будто бы говорил, что готов исполнять любые прихоти своих клиентов, даже самые чудовищные — если, конечно, ему не предъявят медицинскую справку об их невменяемости. И это было только начало. Несомненно, очень скоро ей выпадет настоящее испытание — и что тогда? Устоит ли сказочное воинство комедиантов перед могучими войсками Хизертона? Войска эти могут атаковать посредством удивленных взглядов, вскинутых бровей и потрясенных увещеваний одного-единственного человека. Мисс Трант прекрасно это понимала, хотя и не знала пока, кто этот человек.

Испытание и человек не заставили себя ждать. Они прибыли вместе, на следующей неделе, когда труппа давала концерты в Сэндибэе.

III

В Дотворте их постигло разочарование: ни деньгами, ни новыми друзьями они не обзавелись, а потому без всяких сожалений покинули этот городишко. Вот в Сэндибэе, говорили они себе, будет настоящая премьера. Кое-кто из них там бывал и нашел местечко «недурным». Мисс Трант впервые слышала про Сэндибэй — впрочем, она плохо знала восточное побережье. После Роусли и Дотворта он действительно казался очень милым — чистый дружелюбный городок, открытый соленым ветрам, в которых только-только начинала сквозить бодрящая прохлада. По утрам, когда октябрьское солнце пробивалось из-за туч, море красиво играло бликами, воздух был свеж и сладок, как яблочко, и мисс Трант с удовольствием выходила на променад. В центре — то есть в старой части города — Сэндибэй по-прежнему напоминал рыбацкий поселок: пленительную мешанину лодок, сетей, лебедок, синих свитеров, коричнево-красных лиц и чудных постоялых дворов. На окраинах помещались жилые дома, кольцо небольших вилл и два поля для гольфа — места эти изобиловали отставными офицерами и мировыми судьями, которые по утрам воевали с сорняками, днем брались за клюшку, а по вечерам довольно неумело резались в бридж. В промежутке между окраинами и рыбацкой деревушкой Сэндибэй представлял собой растущий, но еще не «престижный» курорт: здесь расположилась гостиница «На пляже», пансионат «Сэндрингем», кафе «Старый дуб», кинотеатр «Элит», платная библиотека Истмана, муниципальный концертный зал, ботанический сад и пирс. Последний ярдов на двадцать пять уходил в море, где вдруг вспухал волдырем, поддерживая летний павильон, похожий на заброшенный парник-переросток. Зато внутри была сцена, оборудованная прожекторами и великолепным занавесом, рояль, несколько гримерных для артистов и зал на шестьсот человек. После павильона пирс тянулся еще ярдов сто и заканчивался пышной порослью киосков и автоматов, которыми ведал буфет, где краснолицые рыбаки, предъявив месячный абонемент на рыбалку, могли выпить стаканчик скотча или пива «Дрот Басс». Мимоходом заметим, что мистер Мортон Митчем прочно обосновался в буфете и сразу стал любимцем как официанток (одной блондинки и одной брюнетки), так и посетителей, двое из которых — после небольшого внушения — с уверенностью утверждали, будто видели мистера Митчема и раньше: в 1903 году в Сингапуре и в 1908 году в Сиднее. Мистер Митчем, в свою очередь, клялся, что прекрасно помнит обоих, и общество друг друга было очень приятно всем троим.

«Добрых друзей» пригласил директор пирса (им причиталось шестьдесят процентов выручки и гарантия в тридцать фунтов): Сэндибэй хотел продлить туристический сезон до конца октября, и для этого муниципалитет пообещал отдыхающим «первоклассный водевиль каждую неделю». Судя по тому, как невероятно легко труппа нашла съемный дом (с беспорядочно разбросанными гостиными), большого наплыва запоздалых туристов на второй неделе октября не наблюдалось. А значит, в понедельник и четверг зрителей будет немного. Джимми Нанн сказал, что в городе полно местных жителей — хватит и на два аншлага, но вряд ли они захотят тащиться на пирс посреди осени. Мисс Трант согласилась. Утром, подсвеченный огромным сверкающим изумрудом моря, город выглядел очень весело, но уже к полднику он потускнел, море помутнело и стало печально лизать волнами берег, а к вечеру, после двух мелких дождей, Сэндибэй принял совсем уж угрюмый вид — самым угрюмым его уголком был длинный, отзывающийся эхом пирс. Уютный старомодный театр, весь в позолоте и красном бархате, душный и роскошный, оказался бы действенным средством против таких вечеров, но летний павильон, похожий на огромную обветшавшую оранжерею, был бессилен перед скорбными тайнами осеннего мрака и стонов моря. Впрочем, еще не время, успокаивали себя комедианты, ведь в конце недели люди всегда охотней идут в театр.

В среду мисс Трант рано позавтракала и отправилась смотреть, что творится в павильоне — мистер Окройд и Джо (последний неплохо орудовал малярной кистью) готовили небольшую декорацию для новой шуточной сценки, придуманной Джимми Нанном. Декорации представляли собой фасад дома с открывающейся дверью, окном и несколькими квадратными футами крашеной парусины с боков. К приходу мисс Трант мистер Окройд и Джо почти закончили работу, и теперь, сидя на сцене без пиджаков, радостно подкреплялись пивом и огромными сандвичами. Иниго с Джимми Нанном репетировали новую песню. Мисс Трант прошла через зал и остановилась в центральном проходе, возле третьего ряда, чтобы полюбоваться готовыми декорациями: прислоненные к стенке, они обсыхали в дальнем конце сцены. Мисс Трант только что поздравила двух умельцев (очень гордых своей работой) и думала о том, как же здорово, наверное, мастерить такие штуки для дела — совсем как в детстве, но никто не обвинит тебя в ребячестве. Тут к ней подошел работник павильона — одноглазый джентльмен с грустным вытянутым лицом — и сказал:

— Там какая-то леди вас спрашивает.

— Что за леди? — удивилась мисс Трант.

— Знать не знаю, мисс, — ответил работник, печально глядя на нее одним глазом. — Она не назвалась.

— Что ж, проводите ее сюда, пожалуйста, — сказала мисс Трант и обменялась еще несколькими фразами с мастерами. Затем она обернулась и увидела женщину, шедшую к ней по залу. То была Хильда — последний человек на свете, которого она хотела бы сейчас видеть.

До сих пор Хильда появлялась в нашей хронике лишь однажды, в разговоре мисс Трант с племянником, сообщившим, что тетя Хильда «жутко расстроилась» из-за его затеи со «Статиком». Последние пятнадцать лет она была женой Лоренса Ньюэнта из адвокатской конторы «Поркисон, Ньюэнт и Поркисон»; образцовой матерью двух детей и в равной степени образцовой хозяйкой дома на Кадоган-плейс. Внешне она походит на мисс Трант, только ниже ростом, крепче и лощеней; она старше нашей героини на шесть лет, хотя по виду — на все десять. Как жена, мать и хозяйка, она — в высшей степени разумная и способная дама, но как член общества (или, верней, двух обществ, поскольку она все время пытается покинуть одно и втереться в другое) порой выставляет себя на посмешище. В свое время Хильда слишком часто падала жертвой многочисленных мимолетных страстей и увлечений, и хотя очевидно, что порой они приводят нас к полной переоценке мировоззрения (например, теософия), ни в одном самом безумном порыве Хильда и на тысячу миль не приблизилась бы к управлению бродячей труппой комедиантов. Последние двадцать лет она регулярно осуждала младшую сестру то за жизнь в глуши и самоотречение, то за желание вырваться на волю. Незадолго до смерти отца она, нимало не стесняясь, утверждала, что Элизабет напрасно себя губит. А теперь — это написано у нее на лбу, пока она идет по проходу, — Хильда вздумала, что бедняжка наконец обрела свободу и наверстывает упущенное.

Они расцеловались.

— Хильда! — воскликнула мисс Трант, сдавленно хохотнув. — Какой сюрприз!

— Правда? — рассеянно ответила Хильда, озираясь по сторонам. — Мне велели поискать тебя тут. — Ее взгляд замер на вихрастом Иниго, перекинулся на блестящее сморщенное лицо Джимми, на рубашку Джо и на пиво с сандвичами мистера Окройда. Наконец, мысленно уничтожив все это или по крайней мере отодвинув на задний план, Хильда взглянула на сестру.

— Как ты меня нашла? — выпалила мисс Трант.

— Труби сказал, — ответила Хильда. — Верней, написал, подумав, что я должна все знать. И я с ним согласна.

— А по-моему, очень некрасиво с его стороны! — воскликнула мисс Трант. — Это не входит в его обязанности. Уверена, Лоренс со своими клиентами так не обращается. Впрочем, ничего страшного, я не против.

— Разумеется. Если только ты не хотела все скрыть.

Мисс Трант вспыхнула.

— Глупости! Просто я должна была сама вас известить. Пока у меня не было такой возможности, честное слово. Столько дел! Право, Хильда, я еще никогда не была так занята. Ты не представляешь, сколько тут хлопот.

Сестра закрыла глаза — то был ее давний фокус, помогавший задвинуть рубашки и пивные бутылки еще дальше.

— Но скажи же, — продолжала мисс Трант, — как ты меня нашла?

— Я телеграфировала Труби, он дал твой адрес, и я приехала, как только смогла. Конечно, бросать все дела было страшно неудобно — ты ведь знаешь, как трудно с этим в городе, все куда-то спешат, — но я не могла не приехать. Лоренс тоже хотел. Поначалу, только узнав новости, он расхохотался — такое уж у него чувство юмора, — но потом быстро понял, что ничего смешного здесь нет, и захотел приехать: тебя могли обманом втянуть в чудовищную аферу, заставить подписать контракт и лишить всех денег. Он говорит, в театральном мире полно самых гнусных жуликов, а уж он, поверь мне, в таких вещах разбирается. Словом, он тоже хотел приехать, но я сказала, что сначала должна сама с тобой встретиться. С Ливерпуль-стрит сюда идет неплохой поезд. Приехав, я догадалась, что уж в летнем-то павильоне про тебя слышали. И вот я здесь, Элизабет.