Добрые слуги дьявола

Инес действительно это прекрасно знала и начала подготавливать почву, делая все, что могло понравиться гению. Она выпила кофейный ликер и была льстива, восторженна, сладким голосом напевая ему дифирамбы. Она говорила о еготаланте, еговсемирном успехе, егопривлекательности, о том, как оней нравится. Ей удалось избежать западни — по той простой причине, что она не касалась ни одной темы, за исключением Игнасио де Хуана. Инес пошла в этой методике еще дальше, и ее слова стали раскаленными, а поведение ледяным. «Ты должна быть неприступным сфинксом, дорогая, и в то же время без конца изливать из своего рта раскаленную лаву похвал… Ведь таких самовлюбленных мужчин, как твой, возбуждают не страстные ласки, а комплименты, прости за откровенность, дорогая, но послушайся моего совета: льсти ему до тошноты, пока тебе не станет стыдно за него самого, и — вот увидишь — он исполнит все твои желания».

Так и произошло. Они сидели на разных концах софы, Игнасио де Хуан читал ей последние письма, полученные от важных персон, последние рецензии из «Нью-Йорк таймс» и другие не менее романтичные вещи, а Инес смотрела на него холодными глазами и обжигала пламенем лести. Игнасио де Хуан прищурился, как делают близорукие, стараясь разглядеть что-нибудь, и в порыве — такое Инес видела впервые, — заявил, что она кажется ему «очень сексуальной» («как я мог раньше не замечать, какая ты красавица»). Потом добавил, что если она не против, он занялся бы с ней любовью прямо на этом турецком диванчике. Инес очень удивило то, что Игнасио де Хуан даже не отодвинул предусмотрительно все эти драгоценные бумаги, послания от поклонниц и важных лиц, в результате письмо от Сьюзен Зонтаг, превозносившей его до небес, после нескольких перемен поз в самом разгаре любовной страсти оказалось прямо под ягодицами Игнасио де Хуана. Таким образом, все эти прекрасные слова («Дорогой Игни, мое самое заветное желание… и т. п.») постигло то, что сама Зонтаг бы назвала плачевным упадком культуры.

Нет, ничего этого Инес не могла пережить снова в такси, — разочарованию приходилось довольствоваться только памятью, но, к счастью, у Инес она фотографическая, и она могла восстановить все в мельчайших подробностях.

Продолжая тактику «раскаленного камня», поглощенная своей ролью и любовными телодвижениями, Инес слишком затянула переход от пункта А (вызывание у объекта положительных эмоций, не оставляющее места для каких бы то ни было чувств) к пункту Б. На этом этапе, когда можно было расслабиться и увидеть вещи такими, каковы они на самом деле, не искаженными стремлением понравиться, до слуха Инес донесся странный хруст, почти не различимый за другими звуками, которыми Игнасио де Хуан счел необходимым украсить свидание. Настойчивый хруст звучал в ушах Инес все громче, перекрывая даже «Ritorna vincitor» Арагаля. Этот хруст не заглушил и автоответчик. Де Хуан никогда не отключал аппарат, хотя и не отвечал на звонки: он просто уменьшал его громкость, как будто ему было просто необходимо всегда знать, кто звонит, чтобы небрежно бросить «уф, как она назойлива», или «нет, меня никак не могут оставить в покое, теперь звонят еще и из Мельбурна», или «когда-нибудь я разобью этот чертов телефон о стену». Хруст заглушил и все словечки, свойственные интимному моменту, вроде «о-о-о, красавица моя» или «о, что ты со мной делаешь» и т. д., и был так назойлив в своей незначительности, что Инес уже не слышала ничего, кроме него — жалобного похрустывания некоего предмета, не заслуживавшего столь неуважительного обращения. It was pure rapture to read your last book, dearest friend [12] , хрусть-хрусть… и тут-то «раскаленный камень» и разразился смехом.

12

Я получила невыразимое наслаждение от вашей последней книги, дорогой друг (англ.).

Этот хохот сначала был тихим смешком, скрывшимся за широкими плечами Игнасио де Хуана, обнимавшего ее с настоящей страстью (сегодня, кажется, действительно настоящей). Инес вытянулась и сфокусировала взгляд. Угол зрения был не самый лучший, освещение тусклое, но этого все же хватало, чтобы разглядеть, как великолепные ягодицы Игнасио де Хуана, увлеченные любовными телодвижениями, безжалостно молотят письмо Сьюзен Зонтаг ( …most pleasurable read l will ask Annie Leibowitz to take a picture of you when you come to NY [13] , которое уже не хрустело, превратившись в мокрую тряпку. «Буквы отпечатаются у него на заднице, как татуировка», — подумала Инес, и внезапно эта мысль вызвала у нее взрыв безудержного смеха, который она с трудом замаскировала приступом кашля.

13

…настоящее удовольствие от чтения… я попрошу Анни Лейбовиц сфотографировать вас, когда вы будете в Нью-Йорке (англ.).

Дальше ей было очень трудно сохранять серьезность, когда они смотрели друг на друга во время посткоитальной паузы, давно ставшей настоящей формальностью. Инес с трудом удерживалась от смеха, когда Игнасио де Хуан предложил ей сигарету (гашиш), а потом — жевательную резинку с ментолом для свежести дыхания, когда он погладил ее по шее и даже спросил, что у нее с рукой, будто его это действительно интересовало. И когда Де Хуан поцеловал ее губами, которые несколько часов назад вызвали бы в Инес целую бурю чувств, а теперь вызывали лишь дрожь, потому что казались слишком влажными. «Не смейся, постарайся не смеяться, по крайней мере до тех пор, пока не выйдешь отсюда».

«Пока, красавица, береги себя, обещаешь?» — «Да, да, и ты тоже». Инес сбежала вниз по лестнице, Игнасио де Хуан крикнул сверху: «Я тебе позвоню, очень-очень скоро».

Не взорвись, потерпи еще немного, уговаривала она себя. Инес открыла входную дверь и вышла на улицу. Ага, вон едет свободное такси. Наконец-то можно, устроившись на заднем сиденье, нахохотаться вволю, вызывая в памяти мгновенные снимки ее свидания с Игнасио де Хуаном, в то время как водитель смотрел на нее в зеркало, как будто пытаясь провести тест Роршаха на основании выражения ее лица. «Раскаленный камень» жаждала поскорее оказаться дома и отправить письмо своей подруге-советчице, чтобы рассказать Лауре об успехе предложенной ей тактики и столь неожиданном повороте в этом романе, продолжавшемся в течение трех лет с переменным успехом. Что-то подсказывало Инес, что теперь, когда она сумела посмеяться над Игнасио, он завалит сообщениями ее автоответчик, возможно, будет даже факс с пляшущими человечками и посланием по-английски «I’ve realized that I’m mad about you. Please, please call» [14] .

14

Я понял, что схожу с ума по тебе. Пожалуйста, пожалуйста, позвони.

— С вас шесть евро двадцать центов, — сказал таксист. Они уже подъехали к подъезду на улице Вентура де ла Вега.

Почему же, почему, когда человек добивается своей цели, он понимает, что ему это уже не нужно? — могла бы спросить Инес у этого великого знатока человеческих страстей. Однако, поскольку они были не знакомы, просто протянула деньги.

— Сдачи не надо, — сказала она.

Таксист же ответил:

— Спасибо, только будьте осторожны, красавица, — он словно хотел добавить: «Не вздумайте использовать эту тактику с человеком, который действительно вам дорог. Подобные стратегии очень эффективны, но за них приходится слишком дорого платить: как только любимый человек попадается на крючок, он тотчас перестает нас интересовать, потому что мы начинаем видеть в нем идиота, понимаете меня?»

Нечто подобное мог посоветовать Инес этот Эрих Фромм, обреченный крутить баранку, однако поскольку она не спросила его совета, то после слов «спасибо, только будьте осторожны, красавица» он добавил лишь: «Потому что там, слева, огромная яма». Выдержав философскую паузу, закончил: «Черт бы побрал нашу городскую управу».

14. ПОСЛЕДНИЕ ИНСТРУКЦИИ

«К сведению Мартина Обеса.

Дорогой друг!

Во вторник должен состояться наш маленький розыгрыш Инес Руано, и мы снимем на пленку тот момент, когда вы явитесь требовать ее душу. В отдельной записке я назову вам место и час встречи с вашим напарником, Грегорио Паньягуа. Он оператор, и, если у вас есть хоть немного наблюдательности, вы без труда узнаете в нем человека, ассистировавшего вам в «Кризисе 40» несколько дней назад. До настоящего момента вы не общались, и, думаю, в этом не будет необходимости и в дальнейшем. Обывательская привычка брататься с коллегами и постоянно пить вместе кофе в данном случае совершенно неуместна. Когда придет время и вы приступите к исполнению своей роли, вам необходимо всего лишь следовать указаниям Паньягуа. И запомните главное: никаких комментариев.В действительности у вас не будет возможности делать их. Ваш напарник все устроит сам. Паньягуа — человек незаурядный, артист и настоящий мастер фарса».

В этом месте Грегорио Паньягуа вынужден был прерваться. Кто-то звонил в дверь. Паньягуа терпеть не мог, когда его отрывали от работы, и, вернувшись в Мадрид через столько лет, поселился в этом квартале именно для того, чтобы избежать нежелательных приятельских визитов (и в особенности для того, чтобы отдалить встречу, которая, как он теперь понял, была неизбежна… впрочем, это была часть его жизни, тоже пропущенная пьяным стенографистом). Так что будем считать, что Паньягуа стремился избежать именно назойливых визитов, отнимающих столько времени и столь досадных для человека, желающего вести спокойную жизнь, посвятив себя ученым штудиям. На данном этапе существования Грегорио Паньягуа (несмотря на работу, с которой он связался сейчас вопреки своему желанию) не нужно было другой компании, за исключением его книг, иногда — кота и нежного отсутствия Лили.

— Можно, сеньор?

В приоткрывшуюся дверь потянуло легким сладковатым запахом, однако из темноты коридора появилась не фигурка девушки, как, возможно, желала часть сердца Паньягуа, а другой, очень похожий силуэт, с черными волосами и осторожной манерой двигаться короткими шажками. Писателю очень нравилось наблюдать ранним утром, как Лили и ее товарищи крадучись выносили приготовленные десерты из подвала и передавали их у подъезда в другие, не менее осторожные руки.

— Чего тебе, мальчик? — спросил Паньягуа, когда его сердце (с разочарованием или, может быть, облегчением) убедилось, что это не Лили. — Если хочешь что-то сказать, говори быстрее, я работаю.

Паренек, назвавшийся Хасинто и другом Лили, принялся крутить в руках воображаемую шляпу — этот старомодный жест привлек внимание Паньягуа, но он не знал, как его интерпретировать. Помявшись некоторое время, гость наконец выдавил из себя три слова:

— Ваш кот, сеньор.

«Вагнер напроказничал», — ни капли не удивившись, заключил писатель. Кот в последние дни сделался особенно наглым и своенравным; проявлялось это так: он вился у ног Паньягуа, крутя хвостом и словно говоря: «Видишь меня?», а потом презрительно удалялся, всем своим видом показывая: «Ну так больше не увидишь и приготовься к худшему».