Добрый

— Не поняла, — немного опешила Хлоина мать.

— Надо же хотя бы попрощаться. Обнять всех. На дролонге последний раз прокатиться. С Великим вождём прощальную выпить. — Про стриптиз я решил благоразумно промолчать. — Да и вообще.

— К водному духу напоследок занырнуть, — продолжила мои перечисления мать Хлои. — Значит, я не ошиблась, — продолжила она после небольшой паузы.

— В чём?

— Ты не хочешь покидать этот мир. Я это прочитала в твоих глазах.

— Да, не хочу, — подтвердил я без раздумий и сам ошалел от того, как легко мне дались эти слова.

— Я бы могла просто отправить тебя обратно, даже не поставив в известность…

— Значит, коленкой под зад, — перебил я.

— Но ты мне нравишься, — не обратила внимания на моё беспарданство Хлоина мать, — и я буду с тобой откровенна. Тебе нельзя оставаться тут.

— А как же вот это вот изменение генофонда? Ты хочешь, чтобы твои внучки снова рождались с жаждой убийства в крови? А Болотная? Мне её бабушка говорила, что для неё один раз и навсегда…

— И Мара, — перебила меня Хлоина мать.

— Что Мара? — не понял я.

— Мара тоже в тебя влюбилась. А Мара — вар.

— Мара?! Ну нет.

— Да, Серёжа, — мать Хлои впервые назвала меня по имени, хотя, к моему стыду, я до сих пор не знал, как зовут её. — И знаешь, что самое страшное?

— Нет, — я всё ещё не мог переварить услышанное про Мару.

— Самое страшное, что и ты их любишь. Любишь всех троих. И далеко не братской любовью.

— И Мару?

— Они не смогут поделить тебя, Серёжа. И ты не сможешь выбрать. А я не могу позволить, чтобы в наш мир пришла война.

— Война из-за меня? — удивился я.

— Если бы ты не спал, а внимательно слушал, что я говорила, то понял бы, какое наследие предков сидит в нас.

— Это про убийства из-за носков?

— Носки, Серёжа, НОСКИ! А тут любимый?

— Но вы же хренову тучу лет всем улучшали…

— Во-первых, не всем, — перебила меня женщина. — Как оказалось, в твоём мире таких, как ты, считанные единицы. И никакое улучшение не сработает, если от тебя захотят отобрать любимого. Всё улетучится в один миг. Останутся лишь древние инстинкты.

— И что, всё так плохо? И никак нельзя исправить?

— Если бы ты полюбил только одну, остальные бы почувствовали равнодушное отношение к себе. Безответная любовь, конечно, плохо, но с ней ещё можно справиться разумом. Но отдать кому-то взаимную любовь… нет, они не справятся. Да и ты не выберешь. Тут такое начнётся, что война с гургутами покажется детскими шалостями.

— Но…

— Поэтому лучше уйти тихо, не прощаясь.

— А…

— А с ними мы что-нибудь придумаем.

— Но ведь Хлоя может вернуться за мной в мой мир?

— Если бы всё было так просто, то в твой мир шастали бы все кому не лень.

— Напомню, что она уже была там. Что ей помешает сгонять ещё раз?

— Она была там, потому что совет открыл проход. И вернул её обратно тоже магический совет. И проделать это могут только члены совета, и то не по одиночке.

— Я думаю, дочери вам не простят.

— Как говорится в твоём мире, время лечит? Вот вылечит, и мы устроим ещё одну экскурсию в твой мир, но уже не за тобой, как ты понимаешь.

— А у Болотной, если верить её бабашке, один раз, на всю жизнь и без вариантов. И дети только по любви.

— А вот этого никто не проверял. Все принимали как должное.

— А если правда?

— Если правда, тогда перекинем в твой мир младшую ведьму, а… по получении результата… вернём её обратно.

Ассоциация с быком-производителем снова ярко мелькнула в моей голове. Мать Хлои стала вызывать только одно чувство — омерзение. Да что там она, весь этот мир стал вызывать чувство омерзения.

— Ты готов? — спросила меня Хлоина мать.

— Да, — без тени сомнения ответил я. — И как можно быстрее.

— Тогда просто иди по этой тропинке. Через двадцать шагов закроешь глаза. А ещё через двадцать можешь их открывать.

— Так просто? — удивился я.

— Главное, не обсчитайся. Закроешь раньше, чем через двадцать, — останешься в этом мире, откроешь раньше — не попадёшь в свой.

— А куда попаду?

— Не знаю, — честно призналась Хлоина мать. — Миров много, в каком остановишься — непонятно. Твой — через двадцать шагов.

И я пошёл. Пошёл медленно, но уверенно. Пошёл не оборачиваясь. Пошёл без грусти и тоски в сердце. Пошёл, чётко отсчитывая шаги про себя. Сделав двадцать, на секунду замер, зажмурился и уверенно начал шагать с единицы.

Где-то шаге на пятнадцатом меня посетила мысль, а не открыть ли глаза прямо сейчас. Один мир я уже посмотрел. Почему бы не посмотреть другой? Я даже остановился, прикидывая все за и против. Но послевкусие от всего происходившего со мной было настолько неприятным, что я решил не рисковать и дошагал положенные двадцать шагов.

— Добро! А ты чего как клоун вырядился?

Этот вопрос я услышал первым, когда открыл глаза. Произнесён он был заплетающимся языком. Языком моего мира.

— Да просто кто-то на мусорку карнавальный костюм вынес, — ответил на вопрос, адресованный мне, второй пьяно-заплетающийся голос.

— А, Добро из дурки слинял, а в пижаме палево, вот на мусорке и прибарахлился, — подытожил третий, чуть менее пьяный голос.

Да, это был мой мир. Это было мой двор. Это были мои соседи, алкаши, собутыльники. Три в одном, по совместительству. Сидели они в тени раскидистого клёна и, по возможности не привлекая внимания соседей, распивали очередную пол-литрушечку в мареве летнего дня.

— А с чего вы взяли, что я из дурки?

— Так долго не было.

— Мы думали, что ты откинулся где-нибудь.

— Даже помин за тебя выпили.

— А ты, гляди, живой.

— Значит, белка тебя посетила. И в дурку тебя упекли. А поскольку ты в этом маскараде, значит, сбежал. Отпустили бы — пришёл в своём.

Логика самого трезвого была непробиваемой. Да и меня она, если честно, устраивала. Свой, привычный мир. И пусть мне в нём осталось недолго, но он мой.

— Так что, плеснёте, пока снова не повязали?